Чего же еще? Да его за ненормального примут, если он хоть слово сейчас вякнет!..
Мухтар Керимли дружески пожал ему руку и сказал:
- Я знаю, вы с Салимой-ханум дружны, так передай ей от моего имени, чтобы не волновалась, не беспокоилась, все будет на самом высоком уровне. Он улыбнулся и заглянул больному в глаза. - Нельзя ей нервничать, у нее, кажется, со здоровьем не все в порядке?..
- Непременно передам, Мухтар-муаллим.
Потом Мухтар Керимли, не прощаясь, пошел к двери, а больной стоял и смотрел, как он, худой, щуплый, уходит по-старчески мелкой, подрагивающей походкой.
Когда официант принес осетрину на вертеле, в графинчике уже не оставалось ни капли водки.
- Халоглу*, - сказал больной, - принеси мне еще сто граммов.
______________ * Халоглу (хала оглу) - сын тети, кузен.
- Сию минуту!
Откуда, интересно, Керимли знает, что они с Салимой-ханум дружат? Не Салима-ханум сказала ему? В предъюбилейные полгода она каждую неделю ходила к нему на прием, это при том, что даже свои телефонные разговоры с ним, исследователем творчества ее отца, она конспирировала.
А в прошлом году, вспомнил больной, зимой в день рождения Керимли, она купила бешено дорогие парниковые розы и пошла с букетом поздравить его. Домой к нему пошла, старая дура. В метель и стужу!..
- Вы что-то сказали? - спросил официант, который принес заказанные сто граммов и наливал их в бокал.
- Сказал, - больной поднял голову и улыбнулся. - Сказал: "старая дура".
Официант засмеялся, пухлое лицо его с двойным подбородком стало круглым, как сковорода.
- Ничего больше не требуется? - спросил он е вежливой готовностью.
- Где у вас туалет? - тихо спросил больной.
- Пройдите мимо кухни и вверх по лестнице выйдете во двор, туалет там, во дворе.
Больной вспомнил, что он в подвале, потому и не спускаться, а подниматься по лестнице, чтобы выйти во двор.
Это был очень большой и необычный двор, он угнетал своей странностью. Зябко ежась от внезапного холода, больной понял, что его смущает в этом дворе - это идеально правильный четырехугольник из глухих серых стен без окон и дверей, единственным выходом во двор была дверь бара.
Больной не без страха оглянулся назад, так и есть, железная дверь из подвала закрыта наглухо. Интересно, подумал больной, а на фасаде этих зданий есть окна и двери?.. Больной стоял и смотрел на гладкие, как парусина, глухие стены, на уборную, дверь которой тоже была закрыта наглухо, и какой-то столбняк нашел на него, ему показалось, что он не сумеет открыть ни ту, ни эту дверь. У него дико заломило в голове и что-то с треском щелкнуло, это открылась одна из запертых дверей в его мозгу, и больной узнал Кирликира - крыса величиной с кота стояла перед уборной и смотрела на него.
Кто верит, пусть верит, не верит - не надо!
Больной зажмурился, потом со страхом открыл глаза, посмотрел на обледеневшие без окон и дверей, стены и услышал откуда-то издалека голос Замины:
- Не волнуйся, дорогой, тебя слегка лихорадило.
Больной снова открыл глаза и увидел, что он в своей кровати, а рядом стоит доктор Бергман в своих серебряных очках на носу.
- Мне холодно, доктор!..
Господи, чей это голос?!
Где-то вдали послышался звук колокольчика, он все приближался и скоро заполнил всю комнату, весь дом и весь мир.
- Мне холодно, доктор...
Доктор Бергман говорил ему что-то, но больной не расслышал, звон колокольчиков заглушал все звуки, и больной понял, что это телефон.
- Откуда? Из Тюмени? - раздраженно крикнула в трубку Замина. - Но у нас нет никого в Тюмени!
- Дай! Дай мне трубку! Скорей! - Больной открыл глаза и, превозмогая белый туман, увидел, как доктор Бергман взял из рук Замины телефонную трубку и приложил к его уху.
- Это я, я, Салима! - сказал он, задыхаясь, в трубку. В телефонной трубке гудел ветер, больного зазнобило, у него зуб на зуб не попадал.
- Нашла, нашла, нашла!.. - Голос Салимы-ханум доносился оттуда, где гудел ветер, из самого средоточия ветра. - Ты помнишь, я эпикриз тебе давала, который мне дал врач Акоп. Так вот, у его сына, у Сергея! Ты понял?!
- Хватит! - сказал доктор Бергман. - Тебе нельзя так долго говорить!
- Как называется? - спросил больной, и на этот раз услышал свой голос.
- Что - как называется?
- Роман... - Гулкий ветер из телефонной трубки сотрясал оконные рамы. Как называется роман?
- "День казни...".
Обе двери, и та, и эта, были наглухо закрыты, и от воющего в телефонной трубке удушливого ветра ухо глохло и слепнул глаз. Ветер, сорвавшийся из недр Пещеры Дедов, смешал воедино черные и белые тучи и погнал их в синее небо города, который называли городом ветров, он скрыл с глаз луну и звезды и яростным порывом распахнул настежь все закрытые двери. Конское ржание, крики сарбазов, запах крови и железа заполнили все клетки мозга...
Но над чернотой туч сияли все-таки звезды, и в их свете сияла незаконченная строфа поэта, который остался лежать с широко раскрытыми глазами.
Напрасно я просил отсрочки у судьбы.
Судьба, а с нею смерть, на милости скупы...
Доктор Бергман поспешно отослал из комнаты Замину, схватил больного за руку и попытался нащупать пульс. Пульса не было. В мертвых глазах горели две звезды, каждая величиной с яблоко.
Фельдшер Махмуд и внук Зульфугара-киши Мошу с утра, пораньше поели в шашлычной дяди Халила хаша, выпили как следует, а теперь беседовали за чаем. После того, как Зульфугар-киши навеки упокоился на сельском кладбище, в доме его собрались родичи, и решили на семейном совете устроить Мошу на работу в райпо, поскольку он учился вполне достаточно, и студента из него все равно не выйдет. И Мошу не жаловался, нет, он был вполне доволен жизнью и, запуская руку в карман, вместе с грязным носовым платком доставал сразу пять-шесть четвертных ассигнаций.
- Помереть тебе, если вру, Мошу, я так устал от всех этих праздников, головой твоей клянусь! Вот еще праздник урожая отпразднуем, и я три дня спать буду! Клянусь могилой твоего деда Зульфугара!
Мошу недоверчиво улыбнулся, отер потный лоб и сказал:
- Много ты пьешь, доктор Махмуд, оттого все, ей-богу.
- Нельзя мне не пить, Мошу, головой твоей клянусь! Не человек я без водки, вялый делаюсь, жизнь из меня уходит. Что ж поделаешь! Дядя Халил! Махмуд повернулся к буфетчику, который перетирал за стойкой ножи-вилки. Скажи правду, дядя Халил, кто больше пьет - ты или я?
Буфетчик расстегнул грязно-белый халат, почесал себе живот под свитером и зевнул.