И щемящая жалость вдруг сжала сердце, стало стыдно за прежние игривые мысли, за вроде бы случайные прикосновения… Я вспомнил, как стояла она у могилы капитана — сосредоточенная, скорбная и даже какая-то торжественная, — и я уже не сомневался, что была она верна ему эти двадцать лет, что эта женщина на порядок выше тех, что мне встречались, и что вёл я себя с ней пошло и недостойно.
Мне захотелось взять ее за руку, прижаться к ней губами, но я сдержался, боясь, как бы не приняла она это за продолжение моих неловких ухаживаний, которыми я развлекался в дороге, и я стал подыскивать какие-то добрые, хорошие слова, которые, не обидя её, выразили бы моё теперешнее — и жалость, и уважение за верность, и даже нежность, но почему-то не нашёл их…
— Спокойной ночи, Лида, — наконец произнес я, так и не найдя ничего другого.
— Спокойной ночи. — Она повернула голову, взглянула на меня и добавила: — У вас сейчас хорошее лицо.
— Да? — не поверил я.
— О чём вы думаете сейчас?
— О чём? — Я задумался. — О том, что, может быть, не всё потеряно… Что главное и настоящее ещё впереди… и я успею… — Я посмотрел на Лиду, и она, поняв, видимо, что жду я её подтверждения, сказала:
— Успеете… Я верю в это.