Пока призрак Ричарда бродил по сугробам Ордынки, готовый отбиться домброй от медведя, а наши Валеры и Геннадии в порядке обмена блуждали в лабиринтах Гринвич-Виллиджа, немножко удивляясь, почему же полиция не арестовывает все местное население, произошло спонтанное словарное взаимообогащение, чего и следовало ожидать. Вскоре русские словесные прыщи начали выскакивать в самых неожиданных английских местах, а английские чирьи - в русских. "Нью-Йорк Таймс", светоч прогресса, сообщает читателям, что "кулич" - это вид кекса с добавкой смеси мягких сыров. Слово babushka обозначает головной платок. От Нью-Йорка не отстал и Лондон щепетильный. Blini (с ударением на первом слоге) - так, во всяком случае, в некоторых издательских кругах, называют бутерброды размером с петровский пятак. Корочка со всех сторон обрезана, сверху - огурец. Меня на них позвали, я и ляпни, что это не blini; они же еще и обиделись. Ну молчу, молчу! Blini так blini. Вам же хуже.
Нам тоже хуже. Были у нас дома (строения, сооружения, избы, пятистенки, небоскребы, терема, дворцы, хаты, хибары, времянки, хрущобы, кибитки кочевые), а теперь завелся, как пырей среди ромашек, какой-то билдинг. За ним, контрабандой, пролез "хай-райз" (high rise). Без билета проехал хот-дог ("горячий хот-дог с сарделькой" можно в любой день купить на Пятницкой). Наш народ влечется к букве "х": если в английском выражении есть "хот" или "хай", наши сейчас же стащат и, кой-как переведя, прилепят эту оладью куда-нибудь на видное место. Hot line стало "горячей линией", хотя это "срочная связь". High season, о ужас, превратился в "высокий сезон", хотя это, наоборот, уж скорее "горячие деньки". Рекламные персонажи заговорили как эвенки: "Этот продукт мне вкусен".- "Определенно!"
Вздулся паводок переводной литературы, из которой мы с изумлением узнали, что сатин и вельвет - одежда королей, совершенно как если бы они были доярками и механизаторами. Очевидно, Габсбурги и Гогенцоллерны, а также шустрые, но ныне вымершие Тюдоры подбирали себе прикид на Тишинском рынке. Меж тем, satin по-русски - атлас, velvet же - бархат, а "вельвет" будет corduroy, во всяком случае у американцев, а у англичан, может быть, еще как-нибудь. А сатин будет chintz. Приписав принцессам крови вкусы сельпо, пишущий наш народ возомнил, что ему внятно все: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений, и пошел валять переводы со всех языков подряд, без тени сомнения.
"Демократия - власть народа. Плутократия - это и вовсе понятно без перевода",- торопливо пишет невежда. В телевизионной передаче "Брейн-ринг" (!) пачкают молодым интеллектуалам их неокрепший брейн такой загадкой: "До XVII века их называли Гипербореи, что означает "каменные горы"".
"Плутос" по-гречески - богатство. Гипербореи - народы,- или другое что,- живущие "за севером", или "за северным ветром". То есть - мы с вами. Самоуверенные и невежественные, с непереваренным комом чужих культур в зобном мешке, с непросохшей ненавистью к образованному слою, мы идем куда-то, как Ричард - во тьму и метель, и пурга заметает наши тюбетейки.
1998 год
Татьяна Никитична Толстая
Золотой век*
______________
* Статья для New York Review of Books, рецензия на перевод книги
Молоховец на английский. В американском издании рецензия печаталась с
сокращениями.
Всем русским известна знаменитая ленинская фраза:
"Каждая кухарка должна уметь управлять государством".
Интересно, что он, ни разу в жизни не сваривший себе крутого яйца, мог знать о кухарках?..
А между тем в России была женщина, чьему умению управлять своим маленьким государством Ленин мог бы позавидовать.
...В 1861 году молодая русская провинциальная домохозяйка Елена Молоховец, умевшая вкусно готовить, опубликовала сборник из 1500 кулинарных рецептов. Казалось бы - подумаешь, событие! Прежде всего, это была далеко не первая и уж конечно не последняя кулинарная книга в России. А кроме того, 1861 год - год освобождения крестьян от более чем трехсотлетней крепостной зависимости, эпоха бурных преобразований русского общества, либеральных реформ и надежд. В это время как раз набирало силу движение за освобождение женщин от традиционной домашней зависимости, и тысячи молодых девушек рвались из своих патриархальных домов на свободу, мечтая об университетской скамье, а не о поварешке. Но именно этой книге, вышедшей в самый, казалось бы, неподходящий момент, почему-то было суждено мгновенно приобрести неслыханную популярность и пережить десятилетия. Разрастаясь и усложняясь, книга выдержала десятки изданий, дожила, вместе со своим автором, до революции 1917 года, разошлась в 250.000 копиях, и последние издания содержат уже около 4.500 рецептов, не считая сведений и советов по постройке дома, устройству кухни, распорядку дня, науки ведения хозяйства и приема гостей, а также планирования обедов постных и скоромных, ежедневных и праздничных, для слуг и для хозяев, с приблизительной сметой расходов для всех случаев. (Одних только скоромных обедов - 600 вариантов!) После же революции, когда, по естественным причинам, кулинария переместилась из области прикладных искусств в науку теоретическую, а рецепты и советы Молоховец приобрели метафизические черты, имя ее стало почти нарицательным для обозначения той сказочной вакханалии обжорства, что бушует на этих пожелтевших страницах.
В тех русских семьях, где сохранились экземпляры этой старинной книги, по ней сейчас не готовят, разве что изредка и самое простое. И не только потому, что продуктов таких в России больше нет, или они дороги, или же приходится сражаться со старинными мерами веса и объема или неопределенностью обозначений, вроде "очень жаркая печь" и т.д. Сам стиль жизни, воспринимаемый Молоховец как нечто само собой разумеющееся, давно и безнадежно канул в прошлое, изменились приоритеты, темп жизни ускорился, и при всей любви русских к вкусному и обильному столу, при всем гостеприимстве и умении соорудить из небогатого ассортимента кулинарные чудеса, никто уже не воспринимает накрытый стол как венец творения, и поглощение деликатесов перестало быть тем самодостаточным процессом, каким оно предстает из этого фолианта. Книгу Молоховец раскрывают, чтобы всласть посмеяться, чтобы со священным ужасом и трепетом погрузиться в это навсегда отошедшее время пищевых титанов, маньяков с луженым кишечником длиной с пожарный шланг, с желудками слоновьих размеров, с пастью античной Харибды, заглатывавшей целые корабли вместе с гребцами за один присест. Где оно, то чудовище, что, встав на рассвете, два с половиной часа жарит жаркое из серны, чтобы поспело к завтраку, а не то, опрокинув рюмку водки с утра, садится поглощать суп из пива со сметаной (в середине завтрака употребляются рейнвейнские вина, в конце - пунш; можно наоборот) только для того, чтобы к обеду, едва передохнув, снова выпить водки или вина (с закуской: маринованная рыба, копченый заяц, фаршированный гусь или груши в меду, 90 вариантов на выбор) и приналечь на суп с шампанским и пирожками (шампанское вливается в суп!), после чего последует еще одно обильное жаркое, а затем тяжелое, насыщенное сахаром и жиром, сладкое; а там уж недалеко и до вечернего чая с пятью видами хлеба, телятиной, ветчиной, говядиной, рябчиками, индейкой, языком, зайцем, четырьмя сортами сыра... Это не считая булочек, печенья разных сортов, "баб", варенья, апельсинов, яблок, груш, мандаринов, фиников, слив, винограда; но мало того: "к чаю" надо подать ром, коньяк, красное вино, вишневый сироп, шербет, сливки, сахар, лимон. Масло простое и масло лимонное, пармезанное, из рябчиков, с жареной печенкой, с миндалем, грецкими орехами, фисташками. С зеленым сыром. С натертой солониной. (Молоховец замечает, что все это "может заменить и ужин". Может, значит, и не заменять? Тут, кстати, вспоминаешь, что подзаголовок книги: "средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве".) Этот вечерний чай в духе Гаргантюа, по расчетам Молоховец, хорош для дружеской беседы, не продолжающейся далеко заполночь; с утра, стало быть, начинай все сначала: поросенок, баранья грудинка, пироги, паштеты, фаршированные угри. Если же вам случилось быть вегетарианцем, то ваша прожорливость, по представлению автора, возрастает: ведь ни "жареная телячья головка и ножки", ни изжаренный на вертеле кабан,увы!- не составят вашего завтрака. Стало быть, есть надо чаще и понемногу, а именно: утренний чай (а также сливки, сливочное масло, яйца), потом завтрак (основное блюдо плюс чай-кофе с "бабами", печеньем, булками), потом обед из ЧЕТЫРЕХ блюд, причем два последние - сладкие (кстати, русский обед - в середине дня, около 3 часов пополудни), через два часа после обеда - опять еда (ведь вы уже проголодались, правда?) и вечером - чай, схожий с описанным выше, но вегетарианский.
Молоховец специально оговаривает, что предлагаемые ею рецепты и советы рассчитаны на семью с обыкновенным аппетитом, среднего достатка, умеренных расходов. Но скромнейший, обыкновеннейший обед "четвертого разряда" мыслится ею как пир из четырех блюд. (Декабрь, обед №11: Суп валахский с пирожками, Лососина холодная, Жаркое глухарь с салатом, Молочный заварной крем с карамельным сиропом.) Роскошные же званые обеды состоят из 11 перемен или даже более, ибо в этих случаях подается два супа, а бесконечные мелкие пирожки или сыры после десерта вообще не идут в счет, а перечислены, как нечто само собой разумеющееся, петитом. В этих торжественных случаях перемена вин, водок и ликеров совершается семь раз... и современный русский читатель, листая в ужасе 1000-страничный фолиант, начинает догадываться, почему ранние, юмористические рассказы Чехова иногда кончаются словами:
"Тут его хватил апоплексический удар, и он умер".
И Чехов, и Гоголь, и Щедрин, и бесчисленные мемуаристы немало места на своих страницах уделяют описанию самозабвенного поглощения еды, процессу, буквально переходящему в оргию, занятию почти сексуальному. Сдержанность русской литературы в описании эротики, плотской любви с лихвой компенсируется многостраничными безудержными поэмами о желудочных радостях.
"..."Горка" уже уставлена, и такое на ней богатство, всего и
не перечесть: глаза разбегаются смотреть. И всякие колбасы, и
сыры разные, и паюсная и зернистая икра, сардины, кильки,
копченые рыбы всякие, и семга красная, и лососинка розовая, и
белорыбица, и королевские жирные селедки в узеньких разноцветных
"лодочках", посыпанные лучком зеленым, с пучком петрушечьей
зелени во рту; и сиг аршинный, сливочно-розоватый, с коричневыми
полосками, с отблесками жирка, и хрящи разварные головизны,
мягкие, будто кисель янтарный, и всякое заливное, с
лимончиками-морковками, в золотистом ледку застывшее; и груда
горячих пунцовых раков, и кулебяки, скоромные и постные,- сегодня
день постный, пятница,- и всякий, для аппетиту, маринадец; и
румяные расстегайчики с вязигой, и слоеные пирожки горячие, и
свежие паровые огурчики, и шинкованная капуста, сине-красная, и
тючки в мадере, на угольках-конфорках, и всякие-то грибки в
сметане,- соленые грузди-рыжики...- всего и не перепробовать..."
Так описывает писатель Иван Шмелев (родился в 1873 г.) именинный обед своего детства. Это - еда для домашних, а вот и для гостей:
"на постном отделении стола, (...) во всю залу раздвинули
столы официанты,- подавали восемь отменных перемен: бульон на
живом ерше, со стерляжьими расстегаями, стерлядь паровую
"владычную", крокеточки рыбные с икрой зернистой, уху налимью,
три кулебяки "на четыре угла",- и со свежими белыми грибами, и с
вязигой в икре судачьей,- и из лососи "тельное", и
волован-огратэ, с рисовым соусом и с икорным впёком; и заливное
из осетрины, и воздушные котлетки из белужины высшего отбора, с
подливкой из грибков с каперсами-оливками, под лимончиком; и
паровые сиги с гарниром из рачьих шеек; и ореховый торт, и
миндальный крем, облитый духовитым ромом, и ананасный ма-се-дуван