Ребята уже расходились, но девчонки ещё стояли и ревели. Лёля Голубева тоже была здесь.
Она стояла под высоким тополем и плакала. Она казалась очень тоненькой и хрупкой под этим старым деревом, и мне не так было жаль Чуваша, как её.
Я долго смотрел на неё, но Колька толкнул меня в бок и сказал, что нужно идти бить морду Бабушке: он всем разболтал про блины, и теперь все ребята дразнятся. Но я сказал Кольке, чтобы он шёл один, потому что мне на всё теперь наплевать, и Колька ушёл один бить Бабушку.
Все уже расходились от высокого тополя, и мы с Лёлей пошли вместе.
Мы с ней прошли через кладбище, вышли в поле и пошли по траве. До вечера было далеко, было жарко, трещали кузнечики и душно пахло нагретой зеленью.
Говорить нам не хотелось, мы шли молча.
Трава была густая и высокая, и было приятно шагать, чувствуя упругое сопротивление травы, обвивавшейся вокруг ботинок и задевающей за колени. Мы шли ровным шагом и старались не подымать ног высоко, чтобы захватить как можно больше травы сразу.
Потом мы пришли на берег реки, и кругом было тихо, а мы стояли на глинистом берегу и смотрели вниз, где вода была такая прозрачная, что на дне был виден каждый камень.
Когда Лёля подошла слишком близко к краю глинистого берега, я взял её за плечи, и она легко повернулась лицом ко мне, но глина была ещё скользкой от ночного дождя, и Лёля слегка покачнулась.
Всему последующему мы всегда предпочитаем первое, и в особенности это относится к первым поцелуям.
Через несколько дней Лёлю нашли её родители, и она уехала. Этим всё и кончилось.
Правда, от нечего делать я ещё несколько раз ходил туда, на глинистый берег, и мне становилось грустно каждый раз когда я приходил на то место, где мы стояли тогда, тем более, что и следы наши остались на глине.
Но потом настала осень, река вздулась от дождей и подмыла кусок берега, как раз тот край берега, где тогда стояла Лёля.
Остались только мои следы, но потом и их смыло дождями, и я перестал ходить на берег.
К тому же скоро меня перевели в другой детдом — для трудновоспитуемых, так как я запустил в Сметану гнилой картошкой.
1940 г.