Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми...
Александр Блок
Не пойму я этого аферюгу, Профессора, думал Бармалеенко. Откуда взялся так неожиданно? Нет, конечно, он по жизни сечет получше меня. И что на брюлики мои нацелился – ежу понятно. Так и не жалко поделиться, ежели маклака[1] годного найдет и цену поднимет. Я не жадный, а он за меня мазу тянуть[2] обещал. Он по жизни, как рыба в воде, профессор он по жизни!
В тоже время Гоша испытывал сомнения. Все время, при общении с новыми людьми. Этот порок - урок он получил еще в детстве, а детские «шрамы» болят до смерти.
Когда Георгий был маленьким, с ним случилось одно происшествие. За гаражами было место, куда можно было сбегать пописать. Впритык к загаражному закутку находился кусок забора, отделявшего двор от больницы. Как-то Гоша, застегнув штанишки, посмотрел в щель этого куска забора и увидел, что там играют двое мальчишек. Один чуть помладше Гоши, а второй - чуть постарше.
Тогда он залез на этот кусок забора и высунул голову над его верхушкой.
Мальчишки его заметили.
Здорово, - сказал младший.
Перелазь к нам, - сказал старший.
Бармалеенко перелез. И они начали играть, будто были давным давно знакомы.
Они играли в выжигалы, втроем это можно. Они играли в прятки, на больничном дворе было где спрятаться. Они играли в «замерь» - пристенок. Задача - бросить монету в стену так, чтобы после отскока она легла настолько близко к монете ранее бросившего игрока, чтобы поставив большой палец руки на свою монету, смог любым другим пальцем этой же руки дотянуться до чужой монеты. старыми монетками. Потом немного устали, уселись в больничной беседке и стали играть в города.
Гоша выиграл.
А потом стемнело и мальчишки стали торопиться домой. И Гоша вновь перелез через кусок забора в свой двор и тоже побежал домой. Где, конечно, получил лупку от мамы за то, что так поздно пришел и не откликался на ее призывы из окна. Не мог же пацан объяснить, что он маму не слышал, потому что во дворе его не было. В своем дворе.
На другой день Георгий собирался снова туда пойти и наиграться от души, но мама в наказание его не пустила на улицу вовсе. Пришлось сидеть дома. Это было не столько скучно, сколько обидно.
Вырасту, думал мальчик, и никогда своим детям не буду запрещать гулять сколько они хотят.
Лишь через два дня пацан смог вырваться на улицу (родители загуляли) и сразу побежал в загаражный закуток, вскарабкался на кусок забора и спрыгнул в больничный двор.
Мальчишки были там. Но они не хотели играть. Они сидели под деревом, так, что их из окон больницы не было видно, и курили.
Курить будешь? – спросил младший.
Не-а, - сказал Гоша. Он с детства испытывал отвращение к курению, так как отец и мать курили отчаянно и вся квартира была пропитана желтым налетом от табачного изобилия.
Что так? – спросил старший.
Неохота. Недавно курил уже.
У нас хорошие сигареты, с фильтром, - сказал младший. – В этом фильтре все вредное остается, он потом такой желтый становится.
Нам больше останется, - сказал старший.
Странно, подумал Бармалеенко, столько играли, а я не знаю как их зовут. А они – как меня зовут.
Он хотел спросить, а потом передумал. Потоптался с ноги на ногу и сказал:
Я пойду, наверное…
Иди себе, - сказал старший.
А младший ничего не сказал, только головой мотнул – иди, мол.
Гоша медленно пошел к забору. Он все наделся, что его окликнут. Но его не позвали. Он перелез через забор в свой двор и пошел домой. Расхотелось ему почему-то гулять.
Такие вот печальные мысли преследовали Георгия, пока они молча сидели в купе и ждали открытия ресторана. Купе было роскошным, ездившим поныне лишь в плацкартных вагонах, но его мозг еще не приспособился к обилию информации. После стольких лет зоновской серости воля не столько опьяняла, сколько смущала, притупляя чувства.
Наконец пошли кушать. Оголодали всерьез. Но больше всего Бармалей хотел заглотнуть стакан водки и немного притушить калейдоскоп новостей, захлестывающих неповоротливый мозг. Однако Профессор не дал ему этой возможности.
- Так, - сказал он толстенькой официантке, - наработаем с вами, милая девушка, хорошие чаевые. Во первых, вот тут вижу, солянка сборная и какой-нибудь салатик на ваше усмотрение. Рыбку сегодня брать не будем, а возьмем азу по-татарски. Кофе, надеюсь, без цикория? Тогда кофе с мороженным? Нет мороженного, ну давайте кексы вот эти – Московские. И - да ты успокойся, Гоша, - и горячительных. Есть хороший коньяк? КВ? Пойдет, несите бутылку. И пиво с собой пару бутылок.
Как-то этот новый дружок уговорил Гошу не пить первую рюмку на голодный желудок, а сперва съесть салатик и несколько ложек супа. Суп оказался вкуснющим. Профессор объяснил, что готовится такое блюдо хитро: в мясной бульон сыплют разные мясные копчености, соленые огурцы и еще всякие разности, про которые Гоша и не слышал. Вот что такое, например, каперсы или маслины?
И лишь потом они вместе выпили по рюмке коньяка. Гоша всегда считал, что коньяк пахнет клопами. Да и тот, который они с корешами как-то пили, был противный – три звездочки на нем были. А этот вообще без звезд, наверное еще хуже.
- А чё на нем звезд нет? – спросил Георгий.
- «КВ» означает «Коньяк Выдержанный». Не менее семи лет выдержки. А те, что со звездами, те только до пяти лет. Да ты пей, только не залпом, а поболтай во рту, почувствуй вкус.
Гоша не понял, какой такой вкус у выпивки, но послушался. Во рту немного пожгло, а когда проглотил напиток, то появился вкус. И не просто появился - взорвался на языке праздничной неопределенностью. Не было обычного с водкой жжения, горечи, сладости, кислоты, посторонних привкусов и запаха, а была память про орехи и шоколад. И еще откуда-то пахнуло дымком от костра.
- В этом и заключается разница между водкой, большинством алкогольных напитков и хорошим коньяком, - заговорил Профессор, тоже смакующий послевкусие (да Гоша и слов таких не знал). Спирт здесь не главный, он не ощущается, просто разливается потом приятным теплом по телу, как хорошая острая специя, добавленная к блюду. Тёплый, насыщенный с мотивами черного шоколада, ореха, дуба – вот это и есть хороший армянский коньяк, семь лет проживший в дубовой бочке.
Потом принесли азу, которое тоже оказалось совершенно не похожим на столовское. Нет, Бармалеенко знал, что азу по-татарски представляет собой картошку с мясом и огурцами. Но оно в столовых было совсем другим по вкусу.
- А чего оно не такое, как в столовой? – спросил Бармалей.
- Дело в том, что классическое «Азу по-татарски» готовится в двух посудинах, - объяснил напарник. - Чаще всего это казан и сковорода. В первом мясо обжаривается и тушится. Во второй жарят овощи в растительном масле, причём каждые отдельно и до полуготовности. И по очередность все складывается в казан с мясом, такое приготовление не даст блюду быть излишне жирным да и вкусы каждого составляющего сохраняются.
- Ты что, еще и поварить умеешь?
- Конечно. Мужчина должен уметь готовить.
Профессор открывался Бармалеенко с другой стороны. Уже не как хитрый мошенник, знающий жизнюху, но и как интересный собеседник и личность более высокого ранга, чем сам Бармалей. Он это не понимал, но чувствовал. К тому же Бармалей впервые встал из-за стола не пьяный с раздутым животом, а слегка выпивший (и добавит не хочется), сытый и довольный. Он даже кофе отхлебнул, чтоб запить ромовую бабу (которой оказался Московский кекс) и ничего, не так уж и горько оказалось.
В общем, Гоша даже передумал хитрить с Профессором и выдавать ему бриллианты по частям, чтоб не обманул.
Они зашли в купе, где народу не прибавилось. Гоша просто не знал, что Профессор выкупил все купе, чтоб не рисковать с соседями, могущими напоить напарника. А пьяный Бармалей… это пьяный Бармалей.
И вот еще что удивляло Георгия. Выпили всего ничего, а больше не хочется. Хотя вот и пиво стоит на столе, принесли с собой. А не хочется не пить, не бродить (как он всегда поступал после выпивки) в поисках приключений.
- Толкнем брюлики, - сказал засыпающему Бармалею Профессор, - баб снимем. Нахаримся досыта…
[1] Скупщика краденного
[2] Поддерживать