- Сынок, это ведь твой отец! Не плачь! Смотри, и усы есть! Как на карточке.
Мальчик тут же затих. Откинулся чуть и с размаху тонкими ручонками обнял отца за шею, и так крепко сжал, что от тоски и блаженства тот чуть не застонал.
- Живой-здоровый, целый-невредимый! - радостно причитала жена.
- Нет, Сагида, не целый, не здоровый, видишь, на одну ногу убавился.
Но Сагида на ногу даже не посмотрела.
- Пусть! Зато сам весь целый. Сын целехонек. Я цела. Все трое целые и вместе. - Она засмеялась. - С ума ведь сойду, господи!
Доволен был Халфетдин, Дом, хозяйство, живность-скотина - все в сохранности. Женой налюбоваться не мог. Расцвела, налилась, вызрела - вот какая славная жена ждала его!
Короткими летними ночами он даже лампу гасить не давал.
- Душа не сыта, на лицо твое никак не нагляжусь, - говорил он. Проснусь и смотрю...
- Уж будто... - отвечала Сагида, очень этим довольная. Муж в дом благо в дом. Даже огонь в очаге забился
веселей. С первого же дня деревянная нога уверенно, по-хозяйски переступила через порог. Плотнику - что? Плотнику - были бы руки целы. Со страхом, с чувством своей убогости вернулся солдат домой, а теперь вздохнул спокойно. Потому что жена не жалела, не утешала его. Отстегивая ремень, которым деревянная култышка пристегивается к ноге, Сагида шутила: "Ну-ка, отпряжем скакуна". - "Скакун-то скакун, только сам не скачет", - отвечал принявший шутку Халфетдин. Когда жена мыла ноги мужу, ласково гладила культю: "Батыр ты мой..."
И вдруг вся эта жизнь верх дном пошла... чуть было не пошла.
Халфетдин ковылял на своей деревяшке с Совиной улицы и, как на грех, наткнулся на вора Муратшу. Тот о житье-бытье даже не спросил, сразу выложил:
- Пока тебя не было, тут у нас всякие красивые песни насочиняли. Слышал, наверное?
- Нет, не слыхал. Какие песни?
- Как же так, все слышали, один ты не слышал?
- Не знаю. Не помню, - насторожился солдат.
- Тогда, пожалуй, напомню. Вот эта.
На базар, Нажип, ступай,
Нос покрепче покупай,
Нос крючком - небось тогда
Сразу клюнет Сагида!
- Тьфу! Наушник! Ничуть не изменился. Все тот же подлый Муратша. - И пошел Халфетдин своей дорогой, через несколько шагов обернулся, сплюнул еще раз: - Злыдень!
- Не я эту песню выдумал, не я распевал, и жену твою не я обольщал, хихикнул вслед вор. - Иди, хромай, служба царская...
Но сомнение в солдатское сердце запало; пока до дому дохромал, из той искорки уже разгорелся пожар. Мнительному человеку много ли надо? Всякие безобразные виды разыгрались перед глазами. "Греховные-то дрожжи кстати пришлись, сдобная стала, в глазах вожделение горит", - со злобой подумал он про жену.
Когда еще парнями были, Халфетдин на Ишбаевском лугу застал Муратшу ворующим чужое сено и избил его так, что тот неделю ходил с заплывшими глазами. Вот ведь когда должок-то вернул!.. А солдат давно об этом забыл.
Домой Халфетдин явился чернее тучи. Простукал через сени, вошел и молча сел на лавку. Дома была одна Саги-да. Мальчика недавно бабушка увела к себе.
- Что случилось, Халфетдин? Ощетинился весь...
- Ничего не случилось.
- Ну, коли так...
- Со мной ничего не случилось. Меня никто не соблазнял. А вот тебя...
- О чем ты, Халфетдин?
- "Сразу клюнет Сагида..." Вот о чем.
- Ах, вон оно что! - покачала головой Сагида. - Донесли, значит? - она коротко рассмеялась.
- Не кудахтай, беспутница!
- Халфетдин!
- Молчи!
- Нет, молчать я не буду. Напраслину несешь, Халфетдин. Побойся греха. Я перед тобой чистого чище, белого белей.
- На мне греха нет, бойся ты.
- Нет, Халфетдин, вранье это. Вранье! Все не так было! Сейчас я тебе все расскажу.
- Не рассказывай. Не бывает дыма без огня. - Значит, бывает.
- Нет, не бывает!
- Выслушай меня, Халфетдин. Иначе жизнь прахом пойдет.
- Не буду слушать! - стукнул он деревянной ногой об пол. - Не буду я распутницу всякую слушать. Пусть прахом пойдет! Постель нашу замарала, блудница!
Сагида заплакала навзрыд. Но мужний гнев лишь разгорелся сильней: "Ишь, слезами грех замыть хочет, беспутная баба!" - распалялся он. Опять топнул своей деревяшкой.
- Талака хочешь, падшая!
Но тут и у жены самолюбие взыграло.
- Ну и что? То-то напугал!
- Ах, так?