— Теперь поняли, — говорю я.
— Сообщение я передам. Вы где?
— Скажите Манхэттену Уайту, что я в мотеле через дорогу от заброшенной заправки, на шоссе по дороге в Оз.
— Что-нибудь еще?
— Пусть поторопится.
Если скин — мое детище, если именно я вдохнул жизнь в течение времени, тогда мне придется проглотить все, что осталось у меня от Стеклянной Стриптизерши. Теперь не остается ничего иного, как только ждать появления и схватки двух главных свидетелей, Энслингера и Манхэттена Уайта. Если я буду в состоянии осознать последствия собственных действий, то по крайней мере удостоверюсь в том, что эти действия действительно реальны, что они имеют последствия, пусть даже вся моя пустая жизнь сведется к одному-единственному щелчку статического разряда в грандиозной симфонии большого взрыва. Если реальны мои поступки, то реальны и воспоминания, а если реальны они, то все, что я сделал, позволило мне увидеть Бога, и тогда мне уже не страшно проследить мою жизнь в той восьмисекундной черной кроличьей норе.
Приближающийся рой неслышных вертолетов движет через пустыню стену ветра, взметает в воздух громадные песчаные облака, и я слышу, как сталкиваются песчинки, одинокие щелчки разрядов, за которыми, когда вызванные мною воспоминания притянут в пустыню других, последует буря. В бликах далеких молний тени от телефонной будка и динозавра мигают фиолетовым и красным. Тени прыгают, и я считаю — и раз, и два, и три, — но штурмовики-ангелы еще не появились, хотя красные и голубые вспышки следуют одна задругой, беспрерывно и в полной тишине, если не считать принесенного клубящимися тучами пыли пронзительного воя койотов.
Я вижу твое лицо, искаженное, что случалось каждый раз, когда я делал тебе больно, но только теперь оно искажено последним мигом боли, мгновением, после которого твои огненно-рыжие волосы вспыхнули настоящим пламенем, а предсмертный вдох расплавил твои легкие.
Запах дождя бьет по теплому асфальту, звук хлынувших на крышу мотеля струй похож на шум обрушившихся с неба полчищ саранчи. Колотят по обсыпанной гравием рулонной крыше, рассыпаются занимая точки обзора, проверяют щели — ищут меня. На сей раз они не прячутся, бегут открыто через освещенную чередующимися синими и красными всполохами парковочную площадку — высокие, плотные, тяжелые в черной, как у жуков, броне, с телескопическими глазами.
Вглядываясь в темноту через щель, я не вижу ни Энслингера, ни Уайта, но все равно отступаю от окна, потому что люди-жуки вот-вот найдут меня, а мне бы хотелось провести последние минуты с тобой, а не с ними.
В тот последний раз я слышал гром — это ты стучала в дверь. Ты приехала в Оз, чтобы найти меня и Отто. Я принял тебя за Бога и отреагировал неадекватно. Последние дни я провел совсем одни, без сна и отдыха, а моим последним человеческим контактом был Манхэттен Уайт, который доставил меня в Оз, чтобы я закончил работу. Если бы я поднялся по ступенькам и открыл переднюю дверь, и вышел в привидевшуюся мне грозу, то шагнул бы в твои объятия, и тогда ничего этого не случилось бы. Мы уехали бы на моей «гэлакси», и ты была бы жива.
На этот раз за мной ни явился Бог. Я знаю, потому что мотель дрожит и трясется, как дрожал и трясся наш домик в далеком детстве; оконные рамы дребезжат от топота ног бегущих по дорожкам ангелов. Красные и синие молнии мелькают слишком быстро, чтобы вести счет, но я все же пытаюсь. И раз, и два и три… удар грома срывает и швыряет о землю дверь на первом этаже. Мне этот звук знаком слишком хорошо. В какафонии криков слышу свое имя. Вылетает из рамы вторая дверь, трещит третья, и моя комната содрогается от ярости ангелов. Дверь подвала задержала их тогда надолго, но двери проклятого мотеля не выстоят даже против такого скваттера, как я.
Твои сухие пальцы переплетаются с моими, сустав к суставу, рыжий водопад твоих волос накрывает плечо и растекается по груди и спине, твое дыхание щекочет ключицу, твоя кожа сплавляется с моей, наши сердца соприкасаются, и я слышу, как слетает с петель дверь номера 223. Громче уже и быть не может, но тут сапог ангела врезается в дверь номера 225, и треск, словно при ударе грома, рвет уши. Они близко. Так близко, что светляки лезут через щели в стенах и оконных рамах, маленькие красные точки прыгают туда-сюда, то пропадая, то появляясь, но еще не видя меня.
Твои груди прижались к моей спине, губы греют шею, а ладонь накрыла мне живот. Ты была. Ты жила. И если бы в моих силах было сделать тебя нереальной и спасти от той боли, что я причинил тебе, я бы это сделал. Может быть, Бог еще предоставит мне такой шанс, потому скоро мы встретимся и поговорим. Дверь 227 взрывается, разбрасывая щепки, и я слышу, как она ударяет о зеркало в ванной. Жду предваряющего раската, но он теряется в белом шуме бури и кулак Бога влетает вдруг в комнату стекло в окошке ванной брызжет осколками и мерцающие светлячки танцуют на стене передо мной оставляя трассирующий след красной иглой пронзивший вскинувшуюся в воздух серую пелену и дверь моя дверь со звуком которого я боялся с тех самых пор как очнулся неведомо когда летит с петель и лавина дыма дождя и шума прорывается внутрь и вместе с ней вторгаются бронированные черные люди-жуки ангелы — называйте, как хотите, — упавшие с грозовых туч и ветер что они принесли с собой сметает мусор и они швыряют в комнату рой светляков и те летят и падают на меня — теперь по-настоящему, — чтобы вырубить мою вселенную и я не слышу ничего из-за всего этого грохота и в ту последнюю секунду последняя улика растворяется у меня в желудке и уносится с кровью в мозг и перед самым концом за мгновение до того как они отключат мою вселенную часы самого Бога замедляют ход до тихого ледяного шепота и я сажусь возле тебя чтобы все оставшиеся дни смотреть на вечно тающий закат.
Портрет президента США Эндрю Джексона (1767—1845) изображен на двадцатидолларовой купюре.
Баррио — район большого города, населённый преимущественно латиноамериканцами.
Страшила Рэдли — персонаж романа Харпера Ли «Убить пересмешника».
Тач (англ. touch) — прикосновение.
Малатион — противопедикулезное средство, фосфорорганический инсектицид.
Хэнк Уильямс (1923—1953) — американский левей и композитор в стиле кантри и вестерн.
«Эдсель» (Edsel) — автомобиль, задуманный фирмой «Форд» как массовый автомобиль среднего класса и названный именем сына Форда. Разработки модели велисьс 1948-го по 1956 год, выпускалась в 1957—1959 гг. Спросом не пользовалась, принесла фирме убыток в полмиллиарда долларов. В сегодняшнем языке «Эдсель» — синоним провала, крупной ошибки.