- Да… Тот налет был полной для нас неожиданностью, господин подполковник.
- На то мы и десантники, господин обер-лейтенант.
- Аэродром был практически разгромлен. Но мы его восстановили.
- Я знаю.
- Хотите откушать? - как-то по старорежимному спросил фон Вальдерзее.
- Хочу. Но не буду, - поморщился Тарасов.
- Почему? - удивился немец.
- Если я ещё что-нибудь съем, то могу умереть от желудочных колик. После двухмесячного голодания…
- А чаю?
- От чая не откажусь.
Пока дежурный по штабу суетился с чаем - сволочи где-то стащили серебряные подстаканники, не из Германии же их привезли? - фон Вальдерзее снова завел этот ничего не значащий для войны разговор.
- Все-таки я считаю, что вы железные люди, - вздохнул он.
- Почему? - удивился Тарасов, краем глаза наблюдая за суетящимся денщиком.
- Вы забыли обо всем на свете, готовились к неизбежной и, надо сказать, бесполезной смерти, и все-таки, воевали. И как воевали!
Тарасову это польстило. Признание заслуг - пусть и врагом, а может быть, тем более врагом? - всегда приятно. Но он не показал вида.
- Почему же мы готовились к смерти… Вовсе нет. Вы не правы, господин обер-лейтенант. Мы готовились к победе. И о жизни мы не забывали. Нельзя идти на войну , забыв обо всем на свете.
- Не совсем вас понимаю…
- Все очень просто. Например, во время выполнения бригадой боевого задания, мы сыграли свадьбу.
- Что??? - фон Вальдерзее аж привстал.
- А что? - удивился Тарасов.
- Свадьбу? Это как? Кого? С кем? - в сознании немца не укладывалось то, что на войне можно играть свадьбы. И ещё не укладывалось, что Тарасов так спокойно об этом говорит.
- А что такого-то? Жизнь, она и на войне - жизнь! А женился у нас один лейтенант на переводчице второго батальона.
- С вами что, женщины были?
- Девушки, господин обер-лейтенант. Девушки… Десантницы…
- Товарищ подполковник, а товарищ подполковник! - Тарасова старательно тряс за плечо адъютант.
- Немцы? - подскочил Тарасов.
- Да не! - отшатнулся младший лейтенант Михайлов. Его и так-то качало на ветру - тощего, черного, грязного - а тут ещё и испугался звериного оскала комбрига.
- Штаб? Связь? Что случилось? самолёты?
- Товарищ подполковник… Тут до вас Кузнечик… В смысле, лейтенант Олешко… С невестой…
- Даниил… Ты об пень брякнулся? Какая в едрену матерь невеста? - Тарасов старательно протер покрасневшие со сна глаза.
- Ну, товарищ подполковник… Я-то тут причем… - виновато извиняясь, шагнул назад адъютант. - Они сами…
- Ни черта не понимаю… - Тарасов встал с лежанки под разлапистой елью. Встал с трудом… Сон в промозглой жиже не способствовал нормальному отдыху. Даже и не встал… Выполз…
Перед ним стоял в изгвазданном - когда-то белом - полушубке бывший командир взвода, а сейчас уже и роты, лейтенант Дмитрий Олешко.
Кузнечиком его прозвали за невероятную схожесть… Тощий, длиннорукий, большеногий и большеглазый. По снегу идёт и ноги так высоко-высоко поднимает! Как кузнечик, право слово… И все время шмыгающий носом.
Кличка прижилась. Даже в штабе на совещаниях, порой, прорывалось…
Из-за плеча лейтенанта выглядывала девчонка.
Тарасов нагнулся. Взял горсть чернеющего снега. Протер им с силой лицо. Распрямился. Утерся рукавом кожанки. Только после этого разглядел, что за Кузнечиком осторожно прячется переводчица, техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль. Маленького ростика, с грязными, неровно обкусанными ногтями. Серенькая такая мышка с сияющими глазами. Влюбленными глазами. Влюбленными на войне…
- Что хотели? - сердито спросил Тарасов. - Языка, что ли достали?
- Не совсем… То есть совсем нет… Товарищ подполковник… - зачем-то снял извазюканную грязью ушанку Олешко.
- Полгода как подполковник! - рявкнул злой от хронического недосыпания Тарасов. - Что случилось?
Олешко совсем оробел:
- Да ничего не случилось…
- Твою ж мать… - Тарасова опять пошатнуло… - Зачем пришли тогда?
- Жениться хотим! - пискнула из-за спины лейтенанта переводчица.
- Что???? - Тарасов едва не упал. То ли от неожиданности, то ли от слабости… Но схватился за еловую лапу и устоял.
- Жениться хотим… - почти прошептал совсем стушевавшийся лейтенант.
- Любовь у нас, товарищ подполковник! - почти крикнула Довгаль.
- Да понял я… - Тарасов, наверное, в первый раз растерялся за весь поход. - Что кричать-то…
Но собрался быстро. И сразу заорал на влюбленных:
- Совсем обалдели? Шутки решили пошутить? Какая, к чертовой матери, женитьба? Вы где, придурки, находитесь? Это война, если вы ещё не поняли! ещё и беременная, небось? - заорал Тарасов на переводчицу. - Зов плоти, значит! Я вам покажу, зов плоти, епметь!
- Товарищ подполковник… Не надо матом… - Кузнечик неожиданно покраснел лицом и сделал шаг вперёд, закрывая Наташу собой…
А она вдруг заплакала.
И эти слезы вдруг…
Тарасов словно натолкнулся на какую-то невидимую никому, кроме него, стену. И имя это стене было… Надя… Он вдруг увидел, что эти совсем ещё юные - Господи! Ей восемнадцать, ему девятнадцать!!! - любят друг друга. Она только и умела, как переводить испуганную речь пленных, он только и умел командовать такими же мальчишками-головорезами. Сердце защемило…
А вслух комбриг сказал:
- Ничего не понимаю! Объясните, лейтенант Олешко!
Тот совершенно по-граждански пожал плечами:
- А что тут объяснять, товарищ подполковник. Мы с Наташей любим друг друга. И хотим пожениться.
- Давно?
- Очень. Уже два дня.
Тарасов прикусил губу. Два дня на войне - это вечность. Да ещё и в тылу врага…
- Свадьбу отложу, - ответил он, прищурившись. - Завтра операция. Когда выйдем в наш тыл, тогда и будем вас женить. Всей бригадой.
- Нет! Мы сегодня хотим! - Наташа вышла вперёд и упрямо посмотрела на Тарасова. - Завтра может быть поздно.
Подполковник не успел ответить. На его плечо опустилась исхудалая рука Мачихина:
- А они правы, Ефимыч… Завтра может быть поздно… Отойдем?
- Ждите, - бросил влюбленным Тарасов. И отошёл с комиссаром шагов на десять, мешая трофейными ботинками грязь и снег новгородских болот…
- Как думаешь? - шепнул Наташе лейтенант Димка Олешко, научившийся целоваться позавчера. Научившийся убивать месяц назад…
- Комиссар уговорит, - шепнула ему переводчица техник-интендант третьего ранга Наташа Довгаль.
- Думаешь?
- Думаю…
- Люблю…
- И я…
Они яростно сцепились руками, ожидая разговора - нет! Приговора! И смотрели, как подполковник, сложив руки за спиной, молча кивал бурно жестикулирующему комиссару.
Потом буркнул что-то, развернулся и рявкнул на адъютанта:
- Писаря сюда!
А потом резким шагом подошёл к Кузнечику с Наташей.
- Рота в курсе?
- Так точно, товарищ подполковник! - вытянулся Олешко. А Довгаль добавила:
- Как же не в курсе-то…
- Как бойцы отнеслись? - спросил подошедший за комбригом Мачихин.
- Ну…. Вроде нормально… - застеснялся Кузнечик.
Тарасов неодобрительно покачал головой. А Мачихин опять положил ему руку на плечо:
- Ты, лейтенант, не 'вроде' должен знать, а точно! Как же ты жене своей объяснять будешь - где и с кем задержался? Тоже - 'Вроде я тут с ребятами засиделся…' Так?
- Товарищ комиссар! Вы за нашу семейную жизнь не волнуйтесь! - вступила в разговор Наталья.
- Ваша семейная жизнь в тылу у немцев это моя жизнь! Понятно? - прикрикнул на них Тарасов. Мачихин снова чуть сжал его плечо.
А из-за другого плеча выскочил адьютант Михайлов:
- Как просили, товарищ подполковник, вот печать бригады, вот бланки…
- Хххе - опять качнул головой Тарасов. И, чуть присев и положив на колено серый лист бумаги, что-то зачеркал на нм карандашом. Потом дыхнул на печать и смачно шлепнул по бланку.
- Первый раз, блин, женю… - ухмыльнулся он. - Что тут говорить-то надо, а комиссар? - повернулся он к Мачихину.
Тот по-доброму улыбнулся:
- Ты женат-то, а не я…
Тарасов улыбчиво повернулся к новобрачным:
- Объявляю вас мужем и женой, в общем! Документ вот, а в книжках красноармейских мы дома штампы поставим. Как вернемся. Договорились?
- Так точно, товарищ подполковник! - а голоса-то у Наташи с Митей дрожали…
- Шагайте по подразделениям. трёхдневный отпуск получите за линией фронта.
- Николай Ефимович… - укоризненно протянул Мачихин. - Ну, нельзя же так…
- Не понял, товарищ комиссар? - развернулся Тарасов к Мачихину.
Вместо ответа тот махнул рукой адъютанту. Тот протянул комбригу вещмешок.
Тарасов засмеялся от неожиданности:
- Вот я старый пень. Забыл совсем…. Держите подарки, ребята!
Кузнечик смущено взял из рук командира бригады худой мешок.
- Удачи вам. И детишек нарожайте после войны! Лады? Пойдем, комиссар!
Скрипя мокрым мартовским снегом командир и комиссар бригады удалились в подлесник.
- Комиссар, собери-ка политработников. Пусть объявят по бригаде, что свадьбу играем сегодня.
- Понял тебя, командир, сделаем…
А Наташка, по неистребимому своему женскому любопытству сунула нос в вещмешок.
- Митька! Живем!
В мешке оказалась буханка хлеба, банка каких-то консервов и фляжка с чем-то булькающим…
Свадебный подарок - это самое дорогое, что есть у тебя сегодня.
Это была последняя буханка хлеба, последний спирт и последняя трофейная тушёнка.
Если, конечно, не считать госпитальные запасы. Их, как говорят в Одессе ещё есть. Ещё…
Тарасов надеялся, что завтра это 'ещё' считать не будет.
А Митя-Кузнечик и Наташа Довгаль надеялись, что завтра не наступит никогда…
- Увидимся послезавтра? - сказала она ему.
- Конечно, - ответил он. - Хлеб раненым…
- Да, мой хороший…
И они стали целовать друг друга. Первый раз на виду у всех.
Вещмешок упал на грязный снег…
- Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, - похлопал Кузнечика по плечу сержант Заборских.
Тот оглянулся:
- Отстань, сержант! Не видишь? Мы женимся!
- Вижу… - хмыкнул Заборских. - У нас вам подарок есть. Пойдемте, а?
Подарком оказалась землянка.
Самая настоящая.
Пока лейтенант с Наташей ходили к комбригу бойцы, оказывается, вырыли на крохотном пригорочке узкую яму. На самое дно - глинистое и мокрое - набросали полушубков, собранных с убитых в последнем бою. Завалили их сосновым, духовитым лапником. Он мягче елового и не такой колючий. Сверху жердями устроили тонкий настил. Укрыли его длиннополыми немецкими шинелями. Соблюли маскировку - забросав их прошлогодней мокрой листвой. Правда, лаз получился узкий. По одному только пробраться можно.
- Извините, товарищ лейтенант, но самое высокое место тут, чтоб не мокро было ночевать, - как обычно хмуро, без тени улыбки сказал сержант.
Наташа почему-то резко отвернулась. И покраснела…
Лейтенант закусил губу. Потом, чуть поколебавшись, протянул вещмешок сержанту:
- Раздели фляжку по взводу. Хлеб и тушёнку в госпиталь передай.
Сержант удивленно посмотрел на лейтенанта:
- Откуда?
- Оттуда! - сглотнул слюну лейтенант.
- Дурак ты, лейтенант! - Заборских резко развернулся и почавкал по мартовскому снегу к взводу.
Кузнечик так и остался стоять с вытянутой рукой.
Он попытался что-то сказать, но не успел. Наташа приобняла его сзади:
- Вот и наш первый дом, да?
- Что?
- Хорошие у тебя ребята… Пойдем домой! Не послезавтра, сейчас. Пойдем?
Митя повернулся к ней. Прижался, уткнувшись в тёплые, пахнущие молоком и хлебом волосы…
- Пойдем, хорошая моя!
И засмеялся:
- Три дня увольнительных положено! Свадьба же!
Она улыбнулась, вязла его за руку и молча повела в земляночку. Первой забралась она, скрываясь от любопытных, завидующих по-доброму, и - почему-то - грустных солдатских взглядов.
Олешко все же заметил, что взвод его, уже ставший по численности отделением, скрылся за деревьями. И, просунув в лаз мешок с продуктами, полез внутрь.
Укрылись они его полушубком. На ноги бросили ее шинельку. Простынью стал чей-то изорванный маскхалат.
А демянские леса укутывала черным снегом ночь. И где-то ангелы взлетали на боевое задание…
- А я помню тебя… - шепнула она ему, когда они перестав ворочаться, улеглись лицами друг к другу. - Увидела и сразу-сразу влюбилась.
- Прямо так и сразу? - беззвучно засмеялся лейтенант Олешко.
- Прямо так и сразу. И бесповоротно. И навсегда, - она осторожно коснулась мягкими губами его колючего подбородка. - Колючий мой… Как хорошо, что ты колючий!
- Почему?! - удивился он, слегка отпрянув от ее лица.
- Не знаю… Нравится твоя щетина…
- Глупышка моя…
- Ага! Твоя! Поцелуй меня! Крепко-прекрепко! - она закрыла глаза и подставила ему губы.
Осторожно, словно касаясь хрустальной драгоценности, Кузнечик прижался к ней.
- Крепче! - выдохнула Наташа.
Вместо ответа он расстегнул дрожащей рукой верхний крючок гимнастерки.
Толком они не умели целоваться. Первый поцелуй он как первый выстрел. Всегда в молоко… Они вообще ничего не умели. Но любовь и война - быстрые учителя.
Руки их, словно ласточки, порхали друг по другу. Словно торопились натрогаться друг друга.
- Муж мой…
- Жена моя…
Она перебирала его волосы, он целовал ее кожу.
Звякнули пряжками ремни…
А потом они перестали говорить. Им было некогда. Они любили. Над лесом, в темной воде облаков пролетали, вместо бомбардировщиков, тихие ангелы… Никто их не видел, никто. Небо высоко, до него рукой не достать и глазом не увидеть. И утро ещё далеко.
- Поешь, мой хороший… - сказала она потом.
Он улыбнулся. Неловко приподнялся. Отломил от буханки кусок и молча протянул ей. Она откусила крохотный кусочек и на открытой ладони поднесла к его лицу.
Аккуратно, слизывая каждую крошку, он больше целовал ее ладонь, чем ел. Отталкивал только для того, чтобы она тоже поела. И не было в этом мире вкуснее этого промерзлого, старого куска хлеба.
- Хочешь ещё? - потянулся он за буханкой.
- Хочу. Не хлеба…
Он остановился в недоумении, вытащил из вещмешка тушёнку и фляжку с водкой.
Наташа засмеялась, как смеются счастливые женщины над смешными своими мужчинами. И потянула Митьку к себе. И вскрикнула неожиданно:
- Ой!
- Что? - испугался Кузнечик, и, резко разогнувшись, ударился головой о низкий потолок.
- Меня кто-то за волосы держит… - испуганно сказала она.
- Тише, тише, сейчас… - он нащупал в темноте ее косу. Провел рукой по ней.
Оказалось, коса просто примерзла к холодной стенке земляночки. Морозы по ночам ударяли все ещё не слабо, хотя радостные дни весны сорок второго уже сгоняли черный снег сорок первого.
А молодожены и не замечали этого. На то они и молодожены…
Он подышал на заледеневшие волосы Наташи. Потом, непослушными, давно опухшими пальцами, осторожно дернул и освободил ее.
- Смешная ты моя…
Вместо ответа она ткнулась ему в грудь.
- Повернись-ка ко мне спинкой, - поцеловал он ее в макушку. Она кивнула молча.
- Чтобы волосы не примерзали к земле, да?
- Да, моя хорошая, да… Какая нежная кожа у тебя?
- Где?
- Везде… Утро ещё далеко…
А где-то вставало солнце. Небо серело, низкие облака обнимали друг друга, живая тишина плыла над лесом. Ангелы пошли на посадку.
- Товарищ лейтенант! Подъем! Извините, но приказ! - кто-то дергал лейтенанта Олешко за ногу…