Утро началось с боли. Вообще то Софья уже не первый день чувствовала себя не слишком хорошо, да и низ живота то и дело начинал кровить, но учитывая, что лечиться все равно нечем, в лучшее верилось до последнего.
Не зная, что делать женщина кое-как слезла с дерева, где ночевала последнюю неделю, прикинула стоит ли идти в племя и решив, что смысла в этом никакого нет, недовольно поморщилась.
Ну, действительно, что они сделают? Мало того, что сочувствия ждать не от кого, так еще и уровень развития нулевой. Даже смешно представить, что кто-то из соплеменников приготовит лекарство и будет ухаживать за девчонкой, которую без зазрения совести отдали злобному мужику за кусок мяса.
И тем не менее умирать не хотелось. Только не сейчас, когда она только — только освоилась с новым телом и даже почти смирилась, с тем, что придется жить в этом мерзком первобытном строе. Софья даже зубами заскрипела от злости, потом немного успокоилась, снова повздыхала горестно и поплелась к знакомому ручью умываться. Может все еще обойдется?
К обеду женщине стало еще хуже. Решив не уходить далеко от воды, она забилась в небольшую, вытянутую вглубь нору в корнях огромного, похожего на вяз или бук — вот уж не сильна она в знании флоры, дерева и с трудом придвинув валявшиеся неподалеку камни, заложила вход почти на две трети. Получилась некая пещерка, хоть и не в горе, а в земле, но по крайней мере отделенная от внешнего мира.
— Если сдохну, будет склепом. Все равно хоронить некому, — подумала она мрачно и подтянув колени почти до подбородка, свернулась в клубочек.
Сказать, когда появились видения, Софья не смогла бы даже под пытками средневекового инквизитора. Казалось, вот она лежит, ощущая жар как при высокой температуре, а вот уже беззаботно бежит с другими детьми племени встречать вернувшихся после долгого отсутствия охотников.
Момент, когда отца принесли на срубленных ветках, виделся особенно ярко, поскольку Сайя впервые увидела как обычно белые, завязанные кожаным шнурком волосы отца, спутались неопрятным комком и стали практически чёрными от запекшейся крови. Девочка даже плакать не смогла. Она просто стояла и смотрела как недовольно смотрит мать на волокуши, морщится, а потом громко требует отдать ей большую часть добычи и шкур, как замену за потерю мужа и кормильца.
Софья даже не замечает, как плачет, обхватив коленки руками, но картинка снова меняется.
Теперь она уже Сонечка, любимая жена и студентка последнего курса медицинского училища. Женщина смотрит на себя молодую и сама не верит, что может быть так счастлива. Весь мир кажется открыт перед девушкой. Впереди учеба в институте, любимый муж, уютная квартирка в спальном районе и дети. Пусть не сейчас, пусть через пять- семь лет, но они будут. Разве можно быть такой счастливой? Разве это преступление? Три года! Целых три пролетевших как мгновение, года до того злополучного диагноза.
И вот она уже другая. Болезнь победили, но радоваться нечему.
— Гормональный сбой, реакция организма на препарат, — разводит руками врач, не понимая, что жизнь женщины рухнула, — ну, что вы, милочка, радуйтесь, что живы остались. Некоторым и этого не дано.
Софья кивает рассеяно и молча выходит из кабинета, а перед глазами стоит ее муж Витенька и виновато пряча глаза пытается оправдаться, что полюбил он ее тоненькой и стройной, а теперь, когда она набрала почти сто килограмм он не может быть рядом, да и Викочка, секретарша из общей приемной от него беременна. Ну не может же он ребенка бросить… ну а она, Софья сильная и всегда была такой.
— Ты уж дальше сама как-нибудь, — бормочет теперь уже бывший муж и так и не подняв глаз, придерживая еле закрывшийся от переизбытка вещей чемодан, сбегает из их уютной, хоть и съемной квартиры.
Боль с новой силой скручивает тело и тут картинка снова меняется.
— Пустая, не нужная, — кричит на нескладного подростка, коим является Сайя, мать, — никто не возьмет тебя в хижину. Некрасивая и пустая. Зачем мне кормить тебя? Хаш хочет взять меня себе, но не хочет кормить тебя.
Сайя только плачет беззвучно. То, что она не красивая, соплеменники говорили ей каждый день, да она и сама видела. Белые, совсем не имеющие цвета волосы как у отца, которого она любила безмерно и который боготворил ее, почти бесцветные, чуть голубые, прозрачные глаза….
Сайя надеялась, что фигурой пойдет в красавицу мать, но и тут не повезло — ее длинному, угловатому и плоскому телу мог бы позавидовать только сумасшедший. Даже магии у девочки почему-то не оказалось, хотя отец вполне удачно управлял воздухом, а мать хоть и слабо, но могла делать себя красивой.
— Пустая, пустая, — истеричный крик продолжает стоять в ушах, заставляя тело дрожать и сжиматься как от удара.
— Я уйду, — шепчет она обреченно, — я в общую хижину уйду. Не буду мешать.
Лицо матери становится довольным.
— Да, — кивает она, улыбаясь, — так будет хорошо. Ты только не приходи ко мне, а то Хаш ругаться будет. Я сама приду. Потом….
Сайя кивает, соглашаясь и не смея забрать новую шкуру, что подарил ей отец, выходит из хижины. Ее детство кончилось давно, когда он погиб, а мать, в поисках нового мужа, просто перестала замечать девочку, а теперь… теперь кончилась жизнь и надо бы собрать ее по кусочкам, но сил не хватает и она тихо плачет, прислонившись к стене бывшего дома.
И снова картинка меняется как в калейдоскопе. Уже не Сайя, а Софья сидит на кухне крохотной квартирки, оставшейся от умершей полгода назад двоюродной тётки, и брезгливо смотрит на бывшего мужа.
— Ну, ошибся, с кем не бывает, — психует тот, озадаченный молчанием женщины.
Он то считал, что бывшая жена с распростертыми объятиями встретит любимого мужа — помнит же, как она убивалась после его ухода, а тут такой холодный прием. А ведь еще и в квартиру пускать не хотела, стерва толстая, да теперь сидит и смотрит как жаба на комара, которым пообедать собралась.
— И не мой это ребенок оказался, — делает он последнюю попытку, — его шеф наш признал и даже помогать Викочке обещал, а я вообще не при чем тут. Ну, Сонь, ну хватит дуться. Я же извинился уже.
Софья только головой качает устало — сердце рвется на части и стучит как сумасшедшее — вот же он, свой, родной, любимый… вернулся! Только вот голова остается холодной, а здравый смысл хмыкает скептически — надолго ли?
— Уходи, — шепчет она, стараясь не смотреть на того, кто так долго был смыслом ее жизни, — я не изменилась и уже никогда не стану прежней. Ты сам сказал, что не можешь быть со мной.
Витенька кривится, окидывает женщину оценивающим взглядом и вздыхает, — я потерплю, — произносит как ударяет, — все равно кроме меня ты нафиг никому не нужна.
Софья вскакивает. Очень хочется стукнуть бывшего мужа, но она сдерживается и быстро отходит к окну.
— Уходи, — уже не просит, а почти приказывает она, — кто предал раз, предаст снова и снова. Я не готова больше ждать ударов в спину. Ты мне больше не нужен.
На улице ночь. Витенька, ругаясь как последний бомж с похмелья, ушел пару часов назад, а женщина все стоит и смотрит в окно. Права она или нет рассудит время, но только теперь Софья чувствует, что словно проснулась, что вовсе и не жила последние десять лет, растворившись сначала в муже, заботе о нем. Потом была долгая болезнь и страх, а потом предательство и горе…
— Нет, так дело не пойдет, — встряхивается она и подойдя к шкафчику, достаёт подарочную бутылку какого-то жутко дорогого коньяка, — может стоить поблагодарить бога, что я избавилась от наносной шелухи и лишних людей? Жить так как нравится именно ей, Софье, и не оглядываться по сторонам в поисках недовольных?
— За новую меня! — Женщина чокается с бутылкой и смеясь делает глоток, — а мужики… ну их. В жизни же столько всего интересного.
Софья приходит в себя, тяжело ворочается в своем гнезде — норке, но силы оставляют ее, и она снова поджимает колени к груди.
— Жить. Как же хочется жить, — горестно вздыхает женщина и тут же слышит ехидный голос в голове.
— Так живи, — шепчет он насмешливо, — живи, кто же не дает?
Софья только вздыхает украдкой, не удивляясь новому бреду или видению, — воспаление, заражение крови, — шепчет она устало, но голос только хмыкает недовольно, — вылечи, — заявляет он безапелляционно, — ты же медик, значит все можешь.
— А лекарства? — Женщина не сдается, хотя до слез хочется верить в чудо, но голос, кажется, потерял интерес к беседе и уже отдаляется.
— Пожелай, — шепчет он напоследок, — это же так легко. Ты можешь все — просто пожелай…
— Да, — шепчет женщина, не слишком веря в успех, но перед глазами уже встают картинки внутренних органов, как она помнила с института — того, так и не оконченного из-за болезни, — нет, не то, не то, — шепчет она, мысленно перебирая их, — а вот тут надо подправить… и здесь…
Софья мысленно убирает воспаления, и еще что то, представляя уже здоровые органы и сама не замечает, как засыпает. Хотя… может это и был сон, и именно теперь она проснется? Кто знает…