Вряд ли будет думать о чем-то другом" — наш разноголосый хор, ухмыляясь друг другу, тихо запел цоевский реггей, под мою аккомпановку.
Гитара стихла последним долгим аккордом D и мы, спустившись с крыши, побрели в сторону своих домов, в окнах которых уже давно горел свет. В каждом таком окне, где раскрыты шторы, целый театр, свои актеры и свои пьесы. И герои такие разные: молодые, старые, молодые и старые вперемешку, малые дети и родители. И я, неспешно шагая домой, мимоходом смотрел эти пьесы.
Обязательно в каком-то окне ставили скандал, эти спектакли приходилось смотреть в первую очередь, актеры играли хорошо, экспрессивно, эмоционально. Это были самые громкие спектакли, часто с битьем посуды, чаще почему-то кастрюлей, видимо актеры жалели дорогой фарфор и уж точно берегли хрусталь. Потом громкие хлопки дверью и занавес из штор. Самое интересное было, если играли любовь, но это редко, может всего один или два раза за все время. И оба раза занавес закрывался на самом интересном.
Часто ставили нелюбовь. Это когда мужик или реже жена ходит по дому, вернувшись с работы и движения у него(неё) такие нервные, что-то говорит и тоже так нервно, недовольно. Потом ходит по комнатам туда и обратно, мельтешит.
Самое неинтересное, когда читают. Однообразие сплошное. А еще как назло везде свет погаснет, и останутся только окна, где читают… или смотрят телевизор. Скукотище. И телевизоры у всех стоят не экраном к окну, то есть ко мне, а задом.
Я захожу в парадное, поднимаюсь к себе, спешно ужинаю и под тревожное материнское: "домашнее задание не сделано. А ты все гуляешь!" сажусь за тетради, и ставлю спектакль "Голгофа или приключение гипотенузы". Играю я лениво, но убедительно.
Зима накрыла город за одну ночь. Вдруг, наутро всё стало бело-серым, липким и жгуче-холодным. Приходилось надевать шапку, носить которую среди нас почему-то считалось моветоном, поэтому, подойдя поближе к школе, шапки мы все снимали и прятали в сумки. Зимняя дорога к школе была томной и темной. В окнах домов еще горел свет, из свинцового поднебесного киселя еле заметно пробивался утренний рассеянный свет, такой же серый, как и само небо и вместе с ним мелкий и редкий снежок.
Я не любил зиму. Она заставляла всех сидеть по домам. Собираться на улице было холодно и глупо, а больше нам вместе пребывать было просто негде. Снега в те годы выпадало мало. Он еле присыпал землю, и пользы от него школьникам не было никакой. Ни санок, ни снежков. Один только сырой холод.
Утро в школе, конечно, начиналось с поиска тех, кто все же осилил дома задачу по алгебре и разложил дробные многочлены в простое математическое два плюс два. Их аккуратные решения списывали, все те, кто не осилил или не любил осиливать алгебру. Класс у нас был вполне дружным и миролюбивым. Списывать одаренные умы давали без долгих упрашиваний, хотя учителя и так знали, кто решил сам, а кто списал. За списанное, по пятибалльной системе оценок, ставили три, за решенное самостоятельно — пять. Вот и вся нехитрая учительская математика. Я был твердым троечником, табель которого выбивали из этой колеи пятерки и четверки по гуманитарным предметам.
— Егорчик, выручай неучей! — прошу я своего соседа по парте, кудрявого и явно талантливого к точным наукам парня. Он с кислой миной протягивает тетрадь и откуда-то сверху надо мной нависают еще три-четыре головы списывающих. Дребезжит звонок, и я отдаю тетрадь кому-то сзади, тем, кто еще не дописал последние завершающие цифры и скобки.
— Здравствуйте! — заходит к нам математичка, которую мы все звали между собой просто и понятно — Лошадь. Кличка ей эта досталась за крупные зубы с прикусом вперед. Ну, и конечно преподавание мучительной для большинства математики не могло не сказаться на нашем, не особо дружелюбном, отношении к ней. И мне кажется, это было взаимно. Не удивлюсь, если нас она дома тоже звала лашадьми или просто додиками.
— Знакомьтесь, это Кира! — произнесла неожиданно математичка, указав на незнакомую девочку, стоявшую возле двери. — Подходи ближе. — скомандовала она новенькой.
— Теперь она будет учиться вместе с вами. Присаживайся, Кира, где видишь свободное место.
Новенькая взглянула в глубь класса. Челка ее ореховых волос спала к глазам, прядь к пряди, волосы тяжелые и рассыпчатые, постриженные в каре. Каре-зеленые миндалевидные глаза блестели и казались напуганными, но походка была уверенной и плавной. Она направилась к скучающей в одиночестве Анке, нашей всегда веселой и бойкой подруге, которая едва заметно пригласила Киру разделить с ней парту. Анка еще с начала года сидела одна, поскольку половина учителей рассаживали ее с подругами из-за постоянного балагана, царившего за ее партой.
На этом математика для меня закончилась. Я не помню, что было дальше на уроке, поскольку все мое внимание было отдано новенькой, сидевшей от меня слева в ряду у окна. Она же внимательно следила за доской, была сосредоточенной и напряженной. Сбоку я видел только ее каре, кончик носа и пухлые красиво очерченные полудетские губы.
Мне нравились девочки периодически и до этого. Я хорошо помню Таню с которой нас ставили танцевать в пару на занятиях музыкой в детском саду. Я постоянно наступал ей на ногу, а она совсем не замечала этого и с улыбкой кружилась в танце. Мне очень нравилась девочка Анжела, соседка по этажу пансионата, в котором я отдыхал с матерью летом в Крыму. Она даже поцеловала меня в губы, когда проиграла мне в карты на желание. Правда, поцелуй был совсем не настоящий, а эдакий пионерский вариант, почти как поцелуй знамени отряда. Впрочем, я знал о настоящем поцелуе тогда только в теории, также как и большинство моих друзей-одногодок.
Новенькую я записал просто в разряд девочек, которые мне нравятся и не более, отмахнувшись от лишних эмоций.
— Откуда эта Кира приехала, никто не спрашивал? — как можно более безразлично и развязно спросил Серёга после уроков. В его голосе чувствовалось смущение и наигранность.
— Смотри не влюбись, Серёженька. — съехидничал Димон.
Я даже поежился от этих слов, испугавшись, что мой интерес к новенькой Димка тоже как-то заметит.
— Та не я так, просто поинтересовался… — раскраснелся Серый.
— О, а вон она идет с Анкой. — произнес Димка, негромко присвиснув, покосившись на Серого.
— Ничё так. — отозвался ухмыляясь наш приятель с параллельного класса Джон. Я проводил новенькую взглядом, хорошо запомнив, как ветер подхватывал ее пряди волос, а она взмахнула совсем по-взрослому головой, откидывая волосы назад.
Имя у Джона было, конечно, совсем не Джон, а Женя, но все его так звали за давнюю любовь к музыке Джона Ленона и остальных Битлов, доставшуюся по наследству вместе с пеленками от родного молодого дядьки, сварщика третьего разряда, который делил свою трехкомнатную квартиру с родителями Жеки. Дядька после получки регулярно напивался вместе с Женькиным батей и также периодически с ним же дрался. Потом садился за гитару, и полчаса среди ночи мучил соседские нервы пьяными воплями на ломаном английском. Соседи приходили скандалить и сообща с батей Жеки колотили дядю за это, а после веселые и раскрасневшиеся все вместе распивали последние литр или два самогона. Иногда на шум приходил, живший в соседнем парадном, участковый Василич, которого все меж собой звали Лешим, намекая на необычайно повышенную волосатость кожного покрова служителя фуражки. Пьянка всегда заканчивалась всеобщими поцелуями и клятвой в вечной дружбе. Джон в такие вечера обычно сидел у кого-то из нас в гостях допоздна или уходил к бабке.
Ложась спать этим вечером, на пороге сна и реальности, я все еще видел, как ореховые волосы, постриженные в каре, несколько раз подхватил ветер. Потом сумбур образов и мыслей выхватил мое усталое сознание и запустил только с утра.
В школу теперь я каждый день шагал бодро и без опозданий. Я всё более четко отдавал себе отчет, что эта новенькая виновата в моем рвении в школьные стены. Что именно желание побыть рядом с ней в еще незаполненном учениками классе отдает где-то у меня холодком в желудке и заставляет вставать с утра по первому зову матери. Хотя, еще совсем недавно подъем в школу был пыткой, желанием заболеть с температурой и поиском ответа на вопрос: "когда же лето?". А еще мои тринадцать лет в один день посреди зимы закончились, и мне стукнуло четырнадцать.
Кира легко влилась в коллектив, была общительной, веселой и неглупой девочкой. За всю зиму я перекинулся с ней буквально парой фраз, предпочитая избегать всяческих разговоров. Как только я начинал, что-то говорить в пределах ее внимания, я казался себе законченным придурком, несшим полную ахинею чужим и отвратительным голосом. За что, потом злился на себя и на нее в придачу.
— Саня, я кажется это… нравится мне, короче, Кира очень. — выдавил я из себя мучительную фразу своему школьному другу и однокласснику, попивая чай у него дома и переписывая себе на кассету новенький альбом "Наутилуса".
— Дык, это, мне тоже уже давно Анка нравится. — морщась произнес Саня в ответ. И пристально посмотрел на меня. Это очень удивило меня, поскольку никакой активности с его стороны в адрес Анки не наблюдалось и в помине.
— И что теперь делать будем? — отхлебнул я из чашки, спрятав за ней пол-лица.
— Не знаю. — выдохнул Саня, тоже уткнувшись в чашку, от чего его голос прозвучал как из пещеры.
— Так они ведь за одной партой сидят, домой вместе ездят, давай их пригласим куда-то.
Саня такого поворота событий в своей голове не предполагал. Был изумлен даже самой мыслью о таком смелом поступке. Долго думал и, наконец, выдавил ответ.
— Давай. Только ты приглашать будешь, а я рядом постою.
— А куда их звать то?
— Ну, в кино можно?
— Тупо как-то. Что вот так подойдем, и скажем: "пошли в кино?". А если они ответят: "не пойдем" или "не хотим". И что потом?
— А в парк?
— И что там сосульки мартовские считать? Нет, не покатит.
— О! А давай после школы рядом с ними до остановки, а там в кафе их пригласим, которое на площади, типа на мороженое, посидим после школы — выдал идею Саня.
— Гениально!
Мы заухмылялись, допивая остывший чай. Нам было как-то неловко друг перед другом за собственные незрелые чувства, да еще и к одноклассницам.
На следующий день после уроков мы всю дорогу плелись за девчонками до самой остановки. Наши с Саней сосредоточенные лица сопели носами и переглядывались.
— Ты первый их приглашай. — тихо произнес Саня.
— А чо я?
— А шо, я? Я сразу сказал, что не буду первым…
— Ладно, без паники. Как нибудь…это…
— О, молодые люди, вы сегодня автобусом домой? — улыбнулась нам Анка, обернувшись.
— Э…мы…? Да. А пошли в кафе? — выстрелил я последней фразой. Кира оглянулась на нас, переглянулась с Анкой и они хихикнули.