""Все ничтожное мерзко тебе!" - в этой строке кроются первые несоответствия между идеалом и реальностью, которые Пастернак должен был объяснить себе, чтобы сознательно принять действительность или не принять ее. Из этого определения он должен был исходить, преодолевая те прозаические, повседневные, снижающие и опошляющие революцию "детали", которые отражены им в третьем стихотворении цикла "К октябрьской годовщине" и в поэме "Высокая болезнь"".
Далее следует в моих заметках отрывок из "Высокой болезни" (сохраняю синтаксис своей записи):
Чреду веков питает новость,
Но золотой ее пирог,
Пока преданье варит соус,
Встает нам горла поперек.
Теперь из некоторой дали
Не видишь пошлых мелочей,
Забылся трафарет речей,
И время сгладило детали,
А мелочи преобладали...
Уже мне не прописан фарс
В лекарство ото всех мытарств.
Уж я не помню основанья
Для гладкого голосованья,
Уже я позабыл о дне,
Когда на океанском дне,
В зияющей японской бреши,
Сумела различить депеша
(Какой ученый водолаз!)
Класс спрутов и рабочий класс.
А огнедышащие горы,
Казалось, вне ее разбора.
Но было много дел тупей
Классификации Помпей.
Я долго помнил назубок
Кощунственную телеграмму:
Мы посылали жертвам драмы
В смягченье треска Фудзиямы
Агитпрофсожеский лубок.
Сколько понадобится лет, чтобы я сумела полностью раскодировать для себя октябрьский цикл, "Высокую болезнь", "Спекторского" и многое другое! И сколько лет дополнительных - чтобы нам стало жутковато от потрясенности тогдашнего Пастернака всего-навсего пошлостью и фарсом ритуальной советской словесности! Ведь он знал уже, не мог не знать, что разворачивалось за этой пошлостью, за этим фарсом. Ведь он уже написал тогда "Столетье с лишним не вчера"!.. Но сила соблазна "труда со всеми сообща и заодно с правопорядком" была, по-видимому, настолько сильна, насколько и безнадежна. Что же мы, ловящие каждую интонацию и проговорку старших (и каких старших!), могли знать о бездне, в которую они уже давно смотрели? Разумеется, мы сразу же с радостью выделили эту укреплявшую нас защитную подоснову: всего лишь "пошлые мелочи" и "детали", всего лишь "ничтожное", но не злодейское же! Нашлись и другие утешительные соображения:
"Кроме того, эти чисто человеческие качества, которые Маяковским отмечались в отдельных лицах, а Пастернаком обезличенно, легко было отнести за счет недостатков, предрассудков, пороков и прочих изъянов в людских характерах, за счет тормозящей силы исторической, общественной и личной инерции. Недостатки эти, не зачеркивая общего смысла события, могут лишь придать ему характер не идеального подвига, а реального практического сдвига, характер земной, человеческий и ощутимый. Именно так преодолеваются эти преграды и Пастернаком (выделено мной тогда. - Д. Ш., 1993):
На самом деле ж это - небо
Намыкавшейся всласть зимы,
По всем окопам и совдепам
За хлеб восставшей и за мир.
На самом деле - это где-то
Задетый ветром с моря рой
Горящих глаз Петросовета,
Вперенных в неизвестный строй.
Да, это то, за что боролись:
У них в руках метеорит...
На этой строке я прерву цитату".
У меня написано "неизвестный строй". Но в изданиях 1977 и 1985 годов напечатано "небывалый". Что это - моя описка или был и такой вариант? Перерыв в цитате понятен: строка, следующая за "метеоритом", потребует особого комментария. А пока последуем за автором заметок:
"Предпоследняя часть "Высокой болезни" также свидетельствует о том, что "пошлые мелочи" и "детали" были Пастернаком преодолены:
Проснись, поэт, и суй свой пропуск:
Здесь не в обычае зевать.
Из лож по креслам скачут в пропасть
Мста, Ладога, Шексна, Ловать!