— Нет, нет, ничего такого. Мы с подругой, бывало, брали номер в отеле «Гран-палас», но это, согласитесь, несколько другое.
— Вы женаты?
— Да.
— Картина ясна.
Мать Ребекки во что бы то ни стало хотела знать, где происходили измены. Мать Джерарда, подвергнутая такому же допросу, призналась, что запретные свидания случались в разных местах — несколько раз, например, у любовника в кабинете. После работы, в перерыв на ланч или на чай. Потом был отель, наконец — наемная комната. «Какая мерзость!» — закричала мать Ребекки. Тут ее одолели рыдания, и Ребекка выскользнула вон. А вот Джерард остался. Потом он рассказал ей, какой последовал необычайный разговор, какое важное значение было придано съему специальной комнаты, какая великая возникла обида.
— Эту гнусную дыру я уже видеть не могу.
Ребекке хорошо удавалось этакое легкое капризное подвывание — интонация избалованного обиженного ребенка, которую она давно еще пару раз опробовала на практике, нарываясь на резкий родительский окрик.
— Лапуля, ну чем она так уж плоха?
— Да всем — жуткая комната. Во-первых, грязная. Постельное белье все в пятнах, я в жизни такого не видела. Да и саму Эдвину надо бы постирать. Посмотри на шею. Грязнуля и неряха.
— Да ничего в ней такого особенного.
— В прихожей вечно мясной запах. Она ни разу в жизни окнá не открыла.
— Лапуля…
— Я хочу жить в отдельном доме. Хочу, чтобы мы развелись и поженились.
— Я знаю. Знаю. Но дети же. И эта ужасная вина, которая меня томит.
— Тебя вина, а меня тошнота. Всякий раз, когда вхожу в эту дверь. Взгляну на эти грязные обои — и подступает.
— Можно сделать ремонт.
— Пойдем в «Сливки общества», возьмем по коктейлю. А сюда больше ни ногой.
— Но послушай, радость моя…
— Наша любовь уже не такая, как раньше. Помнишь, как мы танцевали в «Рубиновой гостиной»? Мы уже год как не были в «Огнях в ночи». И в «Гран-паласе» тоже…
— Ты же хотела гнездышко.
— По-моему, ты меня больше не любишь.
— Еще как люблю.
— Тогда объясни Эдвине, куда она может засунуть эту поганую старую комнатенку, и давай заживем в своем доме.
— Но дети, дети.
— Утопи пащенков в ведре. Презентуй их миссис Эдвине — я разрешаю. В стену зацементируй.
— Давай на пять минуточек ляжем…
— Не хочу сегодня ложиться. Не хочу на эту простыню.
— Ладно, не надо. Пошли выпьем по бутылочке бэбишама[1].
— Вот это хорошо.
Когда они оставались дома одни, было лучше всего. Такое часто случалось в середине дня, когда уборщица уходила, а мать Джерарда, недавно устроившаяся на неоплачиваемую общественную работу, еще не возвращалась. Они шастали по комнатам и всюду совали носы. Среди прочего интересного они обнаружили письма — одни от матери Джерарда к отцу Ребекки, другие наоборот. Стянутые резинкой, они лежали в плоской картонной коробочке в выдвижном ящике туалетного столика. Дважды, оказывается, любовная связь прерывалась. Дважды звучало прости-прощай, дважды за этим следовали признания в невозможности жить друг без друга. Они не могли ничего с собой поделать. Должны были встречаться.
— Да-а, — восхитилась Ребекка. — Пикантненько.
Воскресными вечерами после еженедельных визитов к двоим потерпевшим Джерард и Ребекка обменивались впечатлениями. Отец Джерарда готовил, стирал в машине, пылесосил, гладил рубашки, заправлял постель и полол клумбы. Мать Ребекки сидела в единственной комнате квартирки и вид имела довольно жалкий. Она подкреплялась орехами и шоколадом, не отрываясь от телевизора, и говорила, что нет смысла готовить на одну себя и что ей совершенно все равно. Свой край она держит, настаивала Ребеккина мать. «Видишь теперь, — доверительно говорила она, — почему я сказала, что не смогу о тебе заботиться? Совсем не потому, что ты мне не нужна. Ты — все, что у меня осталось. Кроме тебя, мне и жить-то незачем».
Ребекка видела отлично. В комнате матери уютом и не пахло. На тахте в углу под грязноватым розовым покрывалом бугрилась кое-как прибранная постель. Вещи, которые Ребекка помнила, хотя не знала тогда, что они именно мамины, — безделушки, чайный сервиз, две картины со средневековыми всадниками, настольная лампа, стулья, коврики на полу и, ни к селу ни к городу, гонг — увеличивали тесноту и без того тесного помещения. Губы у матери были накрашены небрежно. Одежда, которая в прошлом смотрелась очень даже ничего, теперь выглядела на ней обносками. Она наотрез отказалась от каких бы то ни было алиментов — чтобы держать свой край, утверждала она, надо стоять без костылей. Она устроилась работать в театральное кафе и без умолку говорила об актерах и актрисах, которым наливала кофе или чай. Все эти театральные дела — скука смертная, докладывала Ребекка воскресными вечерами. Раньше ей никогда не было с матерью скучно.
Отец Джерарда, всякий раз спешивший разобраться с домашними делами и поскорее заняться сыном, тоже стал теперь другим. Более серьезным. Он не рассиживал, как бывало, в гостиной, где все спотыкались о его вытянутые ноги. Знакомый мальчик однажды подучил Джерарда исподтишка развязать отцу шнурки и связать один ботинок с другим. Раньше отец не сердился, когда над ним подшучивали; в том, что это и теперь так, Джерард не был уверен.
— Она сказала, у нее было три выкидыша, — донесла Ребекка. — А я и не знала.
Джерард не очень хорошо понимал, что такое выкидыш, и Ребекка, понимавшая это лучше, но ненамного, объяснила, что это когда ребенок появляется слишком рано — склизкий комок, и только.
— А я вот думаю, может, меня усыновили, — поделился с ней размышлением Джерард.
В следующий выходной он спросил отца, и тот заверил его, что нет. Отец сказал, что мать не хотела рожать второго ребенка, но по его тону Джерард заключил, что она вообще не хотела детей.
— Я — ошибка, — заявил он, когда они с Ребеккой опять остались наедине.
Ребекка сказала, что, вероятно, так оно и есть. Он должен радоваться тому, что не выскочил склизким комком.
— Давай ты будешь детективом, — сказала она.
Джерард постучал по паркету костяшками пальцев, Ребекка открыла и закрыла дверь.
— Что вам нужно?
— Я детектив этого отеля, мадам.
— С какой стати ко мне?
— Я вам объясню, с какой стати. С такой, что вы и ваш любезный друг — не мистер и миссис Смит, как вы записались в журнале постояльцев.
— Мы мистер и миссис Смит, кто же еще.
— Тогда я хотел бы переговорить с мистером Смитом, мадам.
— Он в ванной.