Бутылку допивают второпях, от анекдотов воздерживаются.
Около двенадцати, когда все улеглись, в комнату входит Каленик. Судя по движениям и возгласам, он сильно выпил. Свет он не зажигает, больно бьется о стол.
— Спишь? — спрашивает он у Игоря.
— Сплю.
— Ну извини.
Он бредет в ванную, там моет ноги и стирает носки.
— Это не народ, — говорит он, вернувшись, — а быдло! Слышишь? Или ты уже спишь? Конформисты! Вертухаи! Не могу, говорит, при всем желании. Обратись к кому-нибудь еще. А я ему и коньячок «Юбилейный», армянский, и на «вы»… Гад! Точно как тот, с которым я когда-то служил. Тоже — земеля, братан! Идем мы с ним, помню. Вдруг подзывает нас «дед», бухой, Торсунов, как сейчас фамилию помню, а мы тогда еще салаги были, иди, говорит, сюда! Ты кто? — спрашивает. Какой твоя национальность? Украинец, говорю. А ты? — спрашивает у земляка моего. Русский, тот отвечает. Тогда, значит, так, говорит «дед», русский — иди куда шел, а хохол — вот тебе тачка, привезешь мне двадцать тачек угля, тогда свободен. Что ж, пришлось возить. А с этим больше не разговаривал… Есть еще где-нибудь нация хуже, чем мы? Вот ответь! Молчишь? И язык погиб. Дома ты с женой, с детьми на каком языке разговариваешь? Не слышу. Молчишь?.. И я так же точно. Только тут вот и растрынделись. Потому что нет его, языка! Ёк! Капут! В Киеве пара недобитков, может, и осталась, чтоб делегации встречать, и кучка таких же во Львове. Но галичане — еще большие приспособленцы, чем мы. А писатели? Знаю я, как они пишут. Навыковыривают красивых слов из старых книжек, разложат перед глазами и суют в свои «произведения». Скажешь, вру? А вот давай я тебя проверю. Стих «Чом вас лихо не приспало, як свою дитину» знаешь? А? Тогда скажи мне, что значит «приспати дитину»? Или что такое «я не нездужаю нівроку»? Не слышу! Что, стыдно стало?.. Вот так-то! Григор повесился, и языка настоящего никто уже не знает. Как в таких условиях дочку воспитывать? Видно, придется всю эту языковую тему закрыть. «Три кукушки с поклоном» читал? Помнишь? Молчишь? Торчишь? Эх, разбередил ты меня всего. Теперь не засну… Ты куда?
Младший Игорь выходит попить воды, а когда возвращается, Каленик уже завывает и дергается во сне.
Под их балконом кто-то плачет. Игорь выглядывает в окно. Дядечка в майке с разбитым носом выкарабкивается из сугроба и на весь микрорайон поминает чью-то мать. В глубине у Каленика раздается взрыв. Игорь с испугу стукается лбом о стекло. «Хватит, — говорит он себе. — И это после того, как я его защищал!» Он берет стакан с водой, ждет следующего взрыва, выплескивает воду на Каленика и прячется под одеяло. Вода, похоже, попала Каленику в рот, и тот долго не может откашляться.
— Слышишь, — стонет он наконец, не открывая глаз, — как будет по-украински «по крайней мере»?
Так и не получив ответа, Каленик через секунду складывает руки на животе и проваливается в тревожный сон.
1984
Место действия — Америка.
Время действия — осень, потом зима и, наконец, лето следующего, 1998 г.
В Пенсильванию по стипендии Фулбрайта приехал поэт Олег Лышега.
Я узнал его телефон. Набираю номер, слышу его «хэлло» и по-русски, голосом сотрудника посольства сурово спрашиваю:
— Эт кто? Лышега?
(Мол, как так, без образования, без «лапы», без стажа работы в органах ты попал в Америку? Мы ж тебе, лохматый, все тропки перекрыли! Мы ж тебя в сторожа загнали, чтоб тебя не видно и не слышно было! А ты, оказывается, вредный! Я тридцать лет на посту лямку тяну, а еле смог своего ребенка в наш пединститут протолкнуть! А ты в это время, пописывая свои стишки малахольные, выполз и на такие деньги спланировал! Где справедливость?!)
В трубке молчание. Проходит секунда. Другая. Третья.
— Алег Багданович? — напираю я на поэта.
Слышу, как по ту сторону что-то стонет и хватает ртом воздух.
— Лышега?
— Да, — отзывается наконец Лышега убитым голосом.
— Добрый день! — продолжаю я. — Эт вас беспокоят с посольства.
Стон повторяется.
— Что-то у нас нет на вас данных, Алег Багданович. Почему так? А?
Лышега, запинаясь, оправдывается.
— Минуточку! — по-хозяйски обрываю я его лепет. — А вы встали у нас на консульский учет?
Лышега молчит. Слышно, как он затравленно хлопает глазами.
— Встали?
— Не встал… — говорит он и сжимает ягодицы.
— Не встали? — Теперь я выдерживаю зловещую паузу, чтоб спросить: — А вы, ваще, когда на родину собираетесь?
— Вав-гус-ти… — По интонации ясно, что моя шутка попала в центр, который управляет физиологией организма.
Я сразу прекратил допрос и назвал себя.
Лышега долго молчал. Когда он оклемался, я спросил, как ему Америка и над чем он сейчас работает.
— Я пока осматриваюсь.
— Видел что-нибудь интересное?
— Да.
— Что?
— Тут хрусталя много.
— Где?
— В воде. В ручьях и озерах. Я сейчас живу среди гор…
— Настоящий хрусталь?
— Да. Он еще кварц называется. Полудрагоценный камень.
— Большой?
— С ноготь.
— И что ты с ним делаешь?
— Ничего не делаю. Собираю…
— Его как-то обрабатывают?