Работа помощника штурмана хоть и занимала совсем немного времени, но выматывала, особенно в первые дни. Однако чувство причастности к общему делу, к команде, завораживало.
Для того, чтобы во всем разобраться, пришлось взять из офицерских кают инструменты — после недавнего происшествия мне их давали по первой же просьбе. С астролябией я возилась пару дней, прежде чем поняла, как правильно ее использовать, и теперь с удовольствием пользовалась новыми знаниями.
С расчетами я провозилась почти пол дня, а когда оторвала от них взгляд и осмотрелась, от удивления замерла на месте. Штурман, гладко выбритый подбородок которого, оказывается, чернел от татуировок, с проворством кошки начал карабкаться по вантам. Его сухое тело гнулось и извивалось, как у кошки. Я осмотрелась, но спросить, зачем старику такие акробатические упражнения, оказалось не у кого — все слишком заняты.
Я почесала нос, с него тут же слетели хлопья кожи. Теперь приходилось всегда носить на палубе шляпу, потому что за первые пару дней работы лицо успело обгореть. Красное, поджаренное, лицо шелушилось, и солнцу снова открылась моя полу-мертвенная бледность. До путешествия тот факт, что моя кожа почти не загорает, воспринимала философски, и только сейчас, на корабле Фрэдерика, это впервые стало проблемой и — темой многочисленных шуток.
Ожидая получить новые указания, я подняла голову.
Старый штурман, будто почувствовав мой взгляд, остановился и посмотрел вниз. Его серые глаза горели так, будто он затевал очередную шутку, к которым за время новой работы я уже успела привыкнуть. Чего стоил только тот факт, что всякий раз, когда он просил записать отчет или что-то посчитать, задание непременно оказывалось с подвохом — какие-нибудь координаты внезапно оказывались неверными, подсчеты — неточными, однако требовалось дать правильный результат. Поначалу меня изматывало решение этих загадок, а потом привыкла и включилась в игру: заваливала «учителя» горой каверзных вопросов, на которые он, к моей гордости, не всегда мог ответить.
— Эй, рыба-прилипала! — вдруг крикнул старик так, что на мощный рев обернулись все, кто был на палубе. — Забирайся-ка сюда!
Я на мгновение опешила. На горизонте виднелась полоса мелкого островка — не того, что нам нужен. Наверное, обычные моряки пополняли там запасы воды, но зачем этот клочок земли понадобился Дугласу? Да настолько, что он, похоже, решил забраться в «воронье гнездо» — смотровую площадку на верхушке мачты.
— Давай, давай, шевели лапками, сухопутная крыса, — проворчал старик, но ветер донес до меня эти слова.
Я быстро сунула записи в маленькую сумку, прикрепленную к ремню, и схватилась за канаты. Уж что-то, а лазать умею хорошо, и качка почти не мешала. Вернее, умела в той жизни, так что стоит проверить, насколько ловкое тело Эстер.
— Да не каркай ты, старый попугай, я уже иду, — старик не расслышал этих слов, зато они долетели до Фрэдерика.
— Я смотрю, вы с Дугласом нашли общий язык, — усмехнулся он.
Я нарочно не спешила. Наблюдала, как с каждым движением вверх усиливается ветер, как качка становится все более ощутимой. Могла бы добраться до старика вдвое быстрее, но хотела насладиться новыми ощущениями.
— Быстрее, ползешь как каракатица! — снова прикрикнул штурман. Он уже почти добрался до «гнезда», в то время как я была еще на половине пути.
Только опершись на перегородки, я позволила себе взглянуть вниз. До этого видела только канаты, за которые надо хвататься, и небо, бесконечно-голубое, очень далекое и никак не желающее приближаться, сколько бы ни карабкалась. Теперь перед моим взглядом раскинулся бескрайний простор. И я-то, наивная, думала, что стоять на палубе корабля — это свобода? Ничуть не бывало! Настоящая, подлинная свобода ощущалась именно здесь, на высоте птичьего полета, где качка мерно швыряла мачту из стороны в сторону, ветер выбивал из глаз слезы, не было укрытия от палящего солнца.
Вцепившись в мачту, я сделала несколько глубоких, неровных вздохов, но до конца успокоиться так и не смогла. Ветер здесь, наверху, опьянял. Голова оставалась по-прежнему ясной, тело — полностью подчинялось, но грудь горела от восторга, который, казалось, прямо сейчас разорвет изнутри. Только здесь, на высоте, чувствовалась скорость, которую на палубе можно лишь измерить цифрами, и огромные расстояния, которые раньше я только чертила на карте.
— Все вы, птенцы, в «вороньем гнезде» одинаковые, — наблюдая за моей реакцией, проворчал Дуглас, однако от меня не укрылась его понимающая улыбка и доброта в прищуренных глазах.
Штурман еще немного помолчал, наблюдая за приближением корабля к острову и давая «ученице» время, чтобы освоиться. Наконец, он поднял руку и указал в сторону острова и его прибрежных вод.
— Наблюдай за цветом воды, — старик-штурман, казалось, был полностью погружен в свои мысли и озвучивал их исключительно ради меня.
Я последовала его совету, и через пару минут напряжения смогла, наконец, различить оттенки морской глади. На темно-голубой воде для меня все ярче проступали светло-голубые и темно-зеленые пятна, блики на волнах быстро сложились в картину течений и водоворотов. Глаза начали побаливать, а небо над головой и корабль далеко внизу будто исчезли.
— Темно-голубая вода там, где глубина вполне приличная, темно-синий или темно зеленый цвет означает очень большую глубину, или водоросли — со временем научишься отличать, — продолжал бормотать старик, а я ловила каждое его слово, не отрывая взгляда от слепяще-яркой воды.
— Обычно удобные заливы есть в устьях рек. В пресной воде кораллы не растут, поэтому там, где река впадает в море, можно легко провести корабль, — следуя словам старика, я бегло осмотрела берег и увидела среди деревьев блики воды.
От берега в том месте, где ручеек впадал в море, темно-синяя широкая «дорога» вилась между светло-голубыми и ярко-зелеными пятнами. Почти от самого берега эта дорога резко отклонялась на запад, и выравнивалась только спустя несколько миль. Для того, чтобы безопасно добраться по ней в бухту, кораблю потребуется пройти вдоль берега.
— Пресную воду относит течением, и поэтому путь в бухту — не прямой? — после некоторого сомнения спросила я. Вопреки моим ожиданиям, вопрос не разозлил старого моряка.
— Да, — только и сказал он. — Теперь слезай, тебе на сегодня хватит.
Бросив короткий взгляд на водную гладь, я схватилась за канаты. Перед глазами плясали черные и красные круги, так что спускаться пришлось почти на ощупь и гораздо медленнее. Как только ноги ощутили палубу, показавшуюся вдруг прочной, как земля, я тут же вцепилась в борт и накрыла ладонью лицо. Глаза безумно болели.
Когда боль стала достаточно терпимой, я открыла глаза. И столкнулась взглядом со Стэфаном, который, наверное, стоял надо мной уже довольно долго.
— Понравилось? — без тени улыбки спросил он, так что я даже не могла понять, иронизирует или пытается поддержать.
Пришлось лишь кивнуть в ответ — что сказать, я просто не представляла, — и рефлекторно сжать руки, чтобы ни единый мелкий намёк не выжал мою проблему.
— Давай поднимемся на мостик. Надо поговорить, — вдруг заявил Стэфан.
Сердце рухнуло куда-то в пятки, в груди все похолодело. А вдруг он узнал? Или кто-то рассказал ему? Что тогда со мной будет?
Пока поднималась по скрипучей лестнице, тревожные догадки еще сильнее распалили страх. Оставит ли меня Стэфан на корабле, или вообще в море выбросит? Он ведь так надеялась, даже пытался быть милым.
Я посмотрела на блестящую от чешуи шею, но перепончатые руки и ещё сильнее сжала собственную ладонь. Но когда Стэфан остановилась и, воровато оглядевшись, заговорил, с меня будто сняли многотонный камень.
— На острове, в том порту, куда мы пристанем, живёт ведьма. Мы сможем до неё добраться и узнать, почему она показала мне именно тебя. Это… для меня может быть несколько рискованно, так что мне понадобится твоя помощь, — заговорил он почти на одном дыхании.
— Не рассчитываете же вы, что я понесу вас на руках по земле? — я прищурилась, стараясь выглядеть как можно более весёлой и беззаботной.
Однако в голове набатом била лишь одна мысль — "сейчас самый подходящий момент, надо ему сказать".
Но Стэфан покачал головой и посмотрел на меня с такой странной, почти безумной надеждой, что я, уже открыв рот, только глубоко вздохнула. Может, в этот раз ему и правда удастся? И тогда мы сможем избавиться от этой мерзкой напасти?
— И что я должна сделать?
— Пока просто пообещай, что когда я попрошу, пойдёшь со мной, тихо и без лишних споров.
Я не сумела сдержать усмешку — настолько неоднозначным показалось мне предложение.
— Не волнуйся. Я обещал, что не причиню тебе вреда. Пока ты жила на моём корабле, я и так мог бы сделать всё, что хотел, — заметив мою иронию, поспешил добавить капитан.
И ведь прав. К тому же, весь его вид выражал такую сильную убеждённость в успехе, что я невольно заразилась его настроением. Стэфан наверняка перепробовал кучу разных способов решить проблему. Может, новый наконец-то окажется удачным?
— Хорошо, — я кивнула и замерла.
Желание рассказать ему правду боролось с необъяснимым страхом и надеждой, и пока я решалась, капитан развернулся и ушёл.
Прекрасно, момент упущен.
Остаток дня я шаталась по палубе в полутрансе, ничего не видя под ногами от смутного беспокойства. Едва не отдавила хвост Йо, так что он прыгнул в море, и я не видела его до заката. Спала тоже плохо.
Снился почему-то горный поход, моё первое самостоятельное путешествие. Я очень долго шла, лямки рюкзака отдавливали плечи, солнце садилось и поднималось, а я всё шагала по узкой тропе. Справа от меня возвышались горы, слева в бесконечную темноту уходил резкий обрыв.
Проснувшись, обнаружила, что по щекам текут слезы, а Мариота смотрит на меня удивлённо. Поспешила вытереть лицо, но краснота с глаз от этого, наверное, никуда не делась. Пришлось усиленно гнать мысли о том, что может быть, мне никогда больше не придётся так долго брести по тропам гор или хотя бы островов, чтобы не разреветься снова.
И без того паршивое настроение опустилось ниже морского дна, стоило мне выйти на палубу: на горизонте уже показался окутанный рассветной дымкой остров Монтсеррат. В небо упиралось жерло вулкана, и с огромного расстояния я больше ничего не могла разглядеть, но вид земли — не гипотетической, а настоящей, — почему-то поразил меня именно сейчас. В груди всё сжалось, хотелось забиться в угол и заплакать, еда опять не лезла в горло.
Я украдкой глянула на свои руки — проклятые перепонки снова начали появляться. Пока что они почти сливались с кожей ладоней, но через пару дней, возможно, придётся опять их срезать.
Но предаться новому приступу грусти я не успела. Дуглас едва ли не за шкирку поймал меня среди остальных моряков, всучил кипу черновиков с корабельным журналом в придачу и отправил наводить порядок в бумагах. Так что почти целый день я проторчала в каюте. На этот раз, для разнообразия, с верными цифрами и подробными пометками. Всё это аккуратно перенесла в таблицы. Почерк у Эстер оказался витиеватым, но разборчивым, и хоть писала она и медленно, мне нравилось, как рука точно и привычно двигается по бумаге, какими удивительно опрятными получаются записи пером и чернилами. В прошлой жизни я сама едва понимала свой почерк, а тут — такая красота.
Как только я закончила, отворилась дверь, и вошёл Дуглас.
— Всё веселье пропустила, прилипала. Пришвартовались уже, пойдём.
Я поспешила выйти вслед за ним. Понятия не имела, что представлял собой Монтсеррат восемнадцатого века на Земле, и мне безумно хотелось знать, зачем мы все-таки прибыли сюда.
Любопытство на какое-то время оттеснило страхи, а когда я увидела, куда попала, и вовсе забыла обо всех тревогах.