Доминику не хотелось возвращаться к тягостным раздумьям, словно ковыряться гвоздем в скважине электронного замка: все равно код не подберешь. Дом Теодора был чистым и аккуратным, но кое-где лежала пыль, а полы можно и помыть.
Дела по хозяйству отлично отвлекают.
Когда Теодор вернулся — обнаружил идеальный порядок и приготовленный обед. По своему обыкновению вздернул бровь:
— Зачем это все?
Доминик пожал плечами:
— Должен же я был отблагодарить.
Теодор покачал головой, обнял своего 'подопечного', уткнулся кончиком носа в ключицы:
— Мне в самом деле повезло. Что я встретил тебя.
Сухость в горле, обрывки вчерашней ночи искрят оборванными проводами. Доминик выложил все, физически и духовно. Словно моллюск раздвинул створки раковины, обнажив беззащитную мякоть.
Осталось последнее.
Полюбить.
— Теодор…
Тот пробормотал, не отрываясь, но Доминик ощутил улыбку в интонации:
— Можешь звать меня сокращенно — Тео.
— Тео. Я правда не пойму, что ты во мне нашел, ну и вообще…
Теодор коснулся языком губ. Потом отстранился, удерживая за плечи:
— Тебя. Я нашел тебя.
И, разрывая контакт, не дав осмыслить до конца:
— Кстати, я принес одежду. Не ходить же тебе в лохмотьях.
*
За две недели Доминик окончательно поверил Теодору. Спокойные две недели, самые чистые и светлые в его жизни; благодарность постепенно сменялась чем-то большим. Доминик не верил в Любовь (непременно с заглавной буквы); попросту не имел подобного опыта. Теперь… что-то чувствовал.
Для удобства обозначал именно любовью.
Без Теодора он тосковал, с ним — чувствовал себя счастливым, если только состояния спокойной константой радости именуется счастьем. Вздрагивал и задерживал дыхание от прикосновений Теодора; наслаждался, перебирая его волосы, целуя в тонкие губы, принимая его ласки.
Доминик хотел, чтобы ничего не менялось. Чтобы они жили вдвоем в небольшом доме в сердцевине города, среднего уровня; чтобы ни чужаки, ни сама Королева не тревожили их.
Они ни разу не произнесли сакральное 'люблю', словно страшились вслух назвать неизлечимый диагноз. Как будто симптомы не говорят за себя.
Неправильно — элитнику любить третьесортника. Неправильно — третьесортнику надеяться на любовь элитника.
Но законы и логика разрушилась, будто трухлявая стена от чугунного орудия — в момент, когда Доминик сбежал от госпожи и воли Королевы. Его не хватились и не объявили в розыск, хотя он пока остерегался выходить на улицу под вездесущие камеры. Впрочем, его устроило бы жить хоть сто лет, хлопоча по хозяйству дома, поддерживая идеальный порядок и не сталкиваясь с окружающим миром. К коему особой приязни не питал.
Устроило бы?
Теодор порой задерживался до вечера, сумерки плотным киселем заливали окна, ползли по полу и стенам. У сумерек душа одиночества. И поскольку вечером все дела закончены, Доминику становилось неуютно, хотелось бежать на улицы, искать своего покровителя; здравый рассудок удерживал его от подобных безумств, но ядовитые побеги тоски прорастали быстро, за каких-то полчаса.
В такие моменты Доминик становился у большого ромбовидного окна, клал ладони на подоконник и пел.
Кажется, он зарекся петь? Никому не нужный талант едва не отправил его в ад. Поначалу Доминика тянуло вырезать голосовые связки — схватить нож и чиркнуть, будто спичкой, по горлу. Конечно, он был неспособен на такое.
К боли нельзя привыкнуть.
'Но ведь вместо путевки в ад я очутился у Тео'.
Сумеречная тишина казалась тягостной, невыносимой; нужно было сражаться с ней, а иного оружия, кроме собственного горла у него нет.
Итак, Доминик пел.
И Теодор услышал его.
Теодор стоял позади, как ему удалось не вспугнуть осторожного Доминика — неясно; он стоял позади и слушал, а затем три раза хлопнул в ладоши. Доминик немедленно сжался, чувство 'поймали, стыдно' всколыхнулось ярко, до холодного пота на лбу. Он напомнил себе: Тео не враг. Паника сменилась смущением.
— Ой… я не видел, что ты пришел.
— И хорошо. А то лишил бы меня такого удовольствия, — усмехнулся Теодор, привычно потрепал по щеке, — Тебе когда-нибудь говорили, что ты уникален?
— Я?!
— Конечно. Твой голос… видишь ли, когда-то, еще на Материнской Планете, высокие мужские голоса не были такой уж редкостью, но позже… Вся эта генетическая коррекция, стремление создавать солдат, а не людей искусства практически уничтожило таких, как ты.
Внезапно Теодор расхохотался.
— Тебя считали 'третьесортником', - сквозь смех проговорил он, — На самом деле ты стоишь сотни 'элитников'… и ты достоин большего, чем сидеть дома и готовить обед.
Доминик понял: Тео сулит перемены. Доминик не был уверен, что жаждет их, покой и постоянство — разве не к этому стремился всю жизнь?
И все-таки…
Доминик перехватил Тео за запястье:
— Ты знаешь, что я доверяю тебе. Теперь ты знаешь все, — 'почти', мысленно добавил он, прогнав жуткий образ Королевы, — Если желаешь — пользуйся и моим голосом.
— Не я, — уточнил Теодор. — Ты воспользуешься.
Завершая разговор, он поцеловал Доминика в губы.