… Но боль вернулась. Всполохом в исцарапанном плече, ярким и пронзительным; Доминику почудилось — удар током, проклятый жгут все-таки поджарил его. Он заорал, срываясь на визг, а обрывки сознания отмечали с печальной бесстрастностью: доигрался. Допрятался. Все заканчивается, верно? Недолго ждать…
'Я еще жив. Странно'.
Он заставил себя распахнуть веки. Он застонал. Лучше бы ток. Наверное.
— Вот ты где, — по слогам протянул вкрадчивый бархатный голос; Доминик почти не слышал слов — ужас и растерянность обрубили восприятие.
— Пожалуйста… не надо, — прохныкал он.
— Вытащите его, — скомандовал владелец голоса. Доминика грубо сцапали за шкирку, точно нашкодившего щенка. Кинули к ногам главного мучителя.
Их не так и много, мучителей. Большинству нет дела.
Но хватает и нескольких.
— Эдвин, прошу тебя, не надо…снова… — Доминик вжался лицом в прохладный скользкий пол. Пинком его перевернули на спину.
Эдвин. Снова он. Миниатюрное создание, похожее скорее на произведение скульптора, чем на живого человека. Смуглая кожа, длинные роскошные волосы и обсидианового цвета глаза. Казалось, Эдвин достоин зваться 'элитником', никак не 'третьесортным'.
Он ведь так красив, отмечал Доминик невольно, и к страху — привычному, точно мигрень, присоединялось преклонение. Жертва обожествляет хищника. Недаром, вся колония обожествляет и страшится Королеву…
Кощунственные мысли. Ужас разбивает рамки приличий.
Эдвин наклонился к своей добыче:
— Я, кажется, не разрешал тебе уходить. Ты сбежал. Ты знаешь, что за это полагается?
Да, да. Доминик знает. Снова боль и унижение, но ко-всему-можно-привыкнуть-кроме…
— Пожалуйста, — хнычет он. Готов целовать ботинки Эдвина. Готов на все. — Не делай мне больно… прошу тебя, не…
— Вот как? — зубы хищника, неестественно белые на фоне бронзовой кожи.
Да. Именно так. Оставьте меня в покое.
Сам Эдвин вряд ли был бы опасен. Доминик не отличается ни физической силой, ни способностью к самообороне, но сумел бы справиться с этим маленьким существом.
У Эдвина есть власть. Неофициальная — оттого и крепче.
Пять или шесть рослых парней, по фактуре пригодных в элитники, но непривлекальных внешне, бракованных — обступают Доминика, повинуясь негласной команде.
— Вот как?
Слова растекаются по полу, вырисовываются кровавой кляксой. Кровь течет по губам Доминика.
Мне разбили губы, соображает он. Констатирует медленно и заторможено, захлебываясь болью-трясиной.
Эдвин наклоняется к нему. Между пальцев с округлыми гладкими ногтями — лезвие… нет, это кусок провода.
'Хочет убить?'
Доминик заворожено следит за проводом. Гипнотически мерцает провод. Страшно.
— Как насчет взбодриться немного? — раздвоенный на манер змеиного языка провод касается подбородка влажного от слюны и крови.
Он кричит.
— Эй, напряжение всего двадцать вольт, — смеется Эдвин. Кажется, пинает. Доминик не уверен.
В чем уверен, так это…
Ох, нет, пожалуйстапожалуйстапожалуйста…
Эдвин усмехается, но лицо и глаза его статичны, будто кто-то надел маску, приварил золотистый металл к коже. Он кивает своим 'ребятам', и те хватают Доминика в охапку, ставят на колени, пригнув голову к полу.
— Так-то лучше, — Эдвин дотрагивается до плеч. Доминик всхлипывает. Прикосновение… о боги, о Королева… прикосновение, драгоценный цветок в саду кошмаров. Сигнал 'старт!'
'Я никогда не привыкну к боли', думает Доминик и это неожиданно спокойная мысль.
Двое держат его, пятерни с грязными обломанными когтями похожи на лапы стервятников, они вспарывают темные пятна синяков и царапин, тонкая пленка недо-кожи рвется с коротким выдохом.
Горячо. Ужасно горячо, подвальная прохлада пола не спасает. Жар в вывернутых суставах, в набухших от крика сосудах на лбу.
'Никогда не привыкну'.
Доминик будто наблюдает со стороны. Распят. Недостает гвоздей в запястьях, но Эдвин доставит иное…
Удовольствие. Эдвин растягивает это слово, слог за слогом капают на расцарапанную спину жертвы. Будто воск.
У-до-воль-стви-е.
Если Эдвин и насмехается, то это невозможно определить. Доминику не до психологических тонкостей. Он повис на чужих руках-распятьях куском поролона.
Может, Эдвин не заинтересуется таким. И отпустит.
'Зря надеешься', всплывает очередная мысль, искристая и колючая, точно застрявший в разбитой губе проводок.
Никогда не отпускал.
Эдвин не тратит время на раздевание, свое или жертвы. Драгоценные секунды стоит вложить в иной банк, имя которому пытка. Провод и еще что-то пластиковое, Доминик вжат лбом в чьи-то ботинки, не видит, но чувствует.
Мокрицы, думает Доминик, тысячи ядовитых мокриц под кожей, прорастают из позвоночника.
Забавно, он не воспринимает насилие как сексуальный акт. Вторжением.
Мокрицами.