Вот именно! На одном участке мы построим дом с двумя комнатами, с кабинетом и камином. А на двух других я буду выращивать экзотические растения.
— И я напишу «Травоядные», темное учение одинокой пары, живущей на ферме и использующей эротические травы для злых дел.
Я сказала «экзотические» растения, а не «эротические».
― Художественная вольность.
— Я не позволю, чтобы мои растения использовали для низких целей.
― Ради литературы, ради литературы.
― Это не о сексе?
― Конечно, нет. «Травоядные» — это невероятная история о растениях, страсти и разных целях. В этом произведении поднимается тема вечного спора между плотью и хлорофиллом и рассказывается о жизни пары, которая сражается с меланхоличными растениями и несвоевременными эрекциями.
— В таком случае я позволю тебе пользоваться моими травами.
— Литература в вечном долгу перед тобой, — сказал я.
После завтрака мы отправились на прогулку к Аппер Моллу, легким шагом пройдя мимо спрятанных за деревьями и листвой старых бунгало; можно было разглядеть только их красные крыши и дымовые трубы. Касаули был особенным местом для нас. Я приезжал сюда вот уже восемь лет, вместе с Физз — шесть лет. Я никогда не слышал о Касаули, пока не встретил Соберса в свою первую неделю в колледже. Он был одним из трех моих соседей по комнате и поражал своим великодушием. Его отец работал в Институте ветеринарных исследований в Касаули, и Соберс вырос здесь.
Настоящее имя Соберса было Арнаб Дасгупта. Но в колледже его называли в честь великого игрока в крикет Герри Соберса.
В нашем соревновании по крикету для новичков он показал себя всесторонне развитым человеком. Он был маленького роста, коренастым и раздражающе самоуверенным. Арнаб уверил всех, что отлично подает ногой, и после десяти оверов наш капитан бросил ему мяч.
Этот овер вошел в историю общежития. Шла семнадцатая передача, когда Арнаб не смог бросить мяч на поле. Вообще-то, первый мяч просто вылетел у него из рук и попал в коренастого судью. Наконец Арнаба убедили сделать подачу мячом снизу и закончить овер. Он вышел отбивать с наколенником только на одной ноге. Он отвернулся от первого мяча, который летел ему в лицо, и мяч угодил в его жирные ягодицы. В течение минуты никто не знал, куда делся мяч. Затем он выпал из его задницы с громким звуком.
За границей поля наш капитан посмотрел на меня и спросил: «Где ты нашел этого Герри Соберса?»
Когда все успокоились, прилетел следующий мяч. Он угодил по его незащищенной ноге и отлетел в сторону. Потерпев неудачу, Арнаб начал громко ругаться на бенгальском языке, требуя мать подающего, чтобы заняться с ней сексом.
К счастью, подающим оказался Джет, который ничего не понял из его слов.
После этого случая все стали называть его Соберсом. Когда его отец приехал в общежитие шесть месяцев спустя, никто не мог ему сказать, где — или кто — Арнаб Дасгупта.
Я впервые приехал в дом Соберса в Касаули в компании пятерых друзей, всем нам едва исполнилось восемнадцать, и, будучи простым парнем из безумного города в сердце Индии, был очарован атмосферой, царящей в горах. Отсутствие давки, деревья, колючий холодный воздух в легких. Старый военный городок стал моим первым убежищем. Я возвращался сюда с Соберсом всякий раз, когда появлялась возможность, и его чудесные родители открывали двери своего дома передо мной, словно они знали меня всю жизнь.
Позже, когда я впервые привез сюда Физз, они приняли ее с тем же радушием. Они знали, что мы не женаты, но предоставили нам общую спальню — невероятный поступок для представителей среднего класса в Индии, и утром тетя стучала мне в дверь, прежде чем принести чай. Но люди всегда так реагировали на Физз. Было легко доверять ей и любить ее. Дело было в ее улыбке, открытом языке тела, готовности закатать рукава и готовить еду, резать овощи. Пока я вел себя скованно, Физз болтала, расспрашивая о семейной истории тети, истории ее замужества, о шалостях ее детей, делала комплименты ее карри с печенкой, шелковому сари, тощему денежному дереву, которое она выращивала в старой бутылке.
Дом, предоставленный им институтом, находился на вершине Аппер Молла, откуда открывался вид на равнину. Он был старым и ветхим: стекла были связаны между собой коричневой упаковочной тесьмой, деревянные оконные и дверные рамы прогнили, балки проели термиты; но там царила теплая домашняя атмосфера. Как только родители Соберса уходили (он в институт, а она — преподавать в местной миссионерской школе), я проводил день, совершая набеги на тело Физз.
Я настаивал, чтобы она ходила по дому только в короткой футболке. Когда она готовила нам завтрак, я обнимал ее со спины, спрятав руки у нее между ног. Мы были неразлучны, кормили друг друга ртом, пока наши руки были заняты нашими телами. Я часто высовывал ее из окна гостиной и, упав на пол перед ней, касался ее лодыжки и начинал знакомое путешествие.
Я брал твердую косточку на ее лодыжке в рот и сосал так, что это наполнялось глубоким эротическим смыслом. Затем я поднимался к ее толстым икрам и сосал их так страстно, что они превращались в эрогенные точки. И затем я медленно изгибался вокруг ее голени и поднимался по своду ее коленей, отдыхая на вершине, открывая рот и двигая губами. Опустившись по другой стороне, я наклонялся сзади и проводил языком вниз но гладкому пути внутренней части ее бедер, не отводя глаз от темной линии последней гряды. Я медленно путешествовал в поисках источника мускусного запаха. Когда я подходил все ближе и ближе, плоть становилась все больше и больше, запах мускуса становился все сильнее и сильнее, и я начинал терять контроль. Мой рот становился моим носом. Оттягивая удовольствие, я начинал страстно желать его. Постепенно окна моето разума закрывались. Разум, интеллект, анализ, восприятие, речь — все пропадало одно за другим.
Теперь я был древним животным на четырех лапах, которое шло по следу к тайному месту.
За гранями цивилизации.
Животное больше нельзя было остановить.
И когда я пил из источника долго и жадно, меня переполнял ее запах. Я вставал позади нее, ища ответа, и обнимал ее за талию. Пока она смотрела вниз на зеленые холмистые склоны и изнывающие от зноя равнины Индии, я начинал двигаться в самом древнем танце. Ветер разносил ее стоны.
Мы передвигались из комнаты в комнату, наслаждаясь тем, как менялись наши тела в зависимости от окружающей нас мебели. Мы становились другими людьми в новой обстановке.
Аристократами в ванной.
Плебеями на кухне.
Студентами на веранде.
Неверными супругами в гостиной.
Любовниками на обеденном столе.
А в спальне — партнерами и близкими по духу людьми.
Поступая так, мы обнаружили, что величайшие любовники не те, кто наделен чувством верности, а те, кто никогда не прекращает меняться. Те, кто обладает даром быть разными.
Каждый раз, как к нашим телам приходил покой, я читал вслух из моей антологии: Луис МакНейс и «мир безумней, чем мы думаем»; Элиот и «потому что я не надеюсь обернуться снова, потому что я не надеюсь, потому что я не надеюсь стать таким, завидуя дару и возможностям этого человека»; Конрад Эйкен и «порядок во всех вещах, логика в темном устройстве атома и жизни, время в сердце и разум такой, какой погубил Римбода и дурачил Верлейн» — я читал и читал, пока она лежала, положив прекрасную голову мне на бедро, ее теплое дыхание согревало мои спутанные волосы. Когда я читал, то чувствовал свою связь с великими вещами. Я чувствовал мою жизнь, нашу жизнь, у меня был план, цель — более важная, чем у других.
— Постой, — сказала она внезапно. — Повтори.
И я вернулся и перечитал строчки.
Снова и снова.
Я читал и читал, пока наша кровь не начала бежать в ритме поэмы, и покой прошел — ее дыхание возбуждало меня.
Тогда она открыла рот, и мы вскоре стали двигаться в более страстном и выразительном ритме, чем в антологии.
Мы помылись в час, наполнив три ведра горячей водой из колонки и медленно вылив их кружками друг на друга — аристократы в ванной, и, когда родители Соберса вернулись на обед в два, стол был разложен, овощи пожарены, чапатти готов; Физз болтала, а я был доволен.
По вечерам мы выходили побродить по городу, выбирая лесные тропы, спускались вниз к вымощенной булыжниками рыночной площади за чаем и булочками-самосас, сидели на автобусных остановках и наблюдали за толпой, гуляли по кладбищу с леденящими душу надписями на надгробиях, обменивались шутливыми замечаниями с бодрыми монахинями у местной миссионерской школы, которые весело строили румяных детей для шумных спортивных игр, разглядывали дроздов, бульбулей и бородастиков, сидя на каменных скамейках на окраине Аппер Мелла и любуясь закатом солнца.
Я рассказывал Физз истории бунгало, которые слышал от Соберса. В Касаули было всего две дороги — Верхний и Нижний Молл, по обе стороны от которых росли величественные деревья и расположились старые колониальные бунгало. Большая часть этих бунгало принадлежала знаменитым людям. Но тогда ни одно из этих имен ничего для нас не значило. Мы были молоды, и, как всякую молодежь, нас было трудно поразить и смутить. Мы смотрели на старые пары, гуляющие вдоль Молл, и совсем не понимали их жизнь. Как они оказались здесь? Как они жили? Что стоящее они пережили в своей жизни? Большинство из них были бледными и сутулыми, но горы наградили их румянцем. Было невозможно услышать, как они разговаривают, и они проплывали мимо, словно персонажи из немого кино.
Но время этих визитов наша любовь к горам и планы начали обретать силу. Старый правительственный дом Соберсов, томные прогулки по Касаули, болтающий ветер в деревьях, холодный воздух, от которого по коже бегали мурашки; таинственность. задумчивых бунгало с экзотическими, англоязычными названиями, пламенеющие закаты, невероятно спокойные ночи (молчали даже смычки цикад), мигающие звезды, которых было больше, чем где-либо еще в мире, — все это переплелось с традициями и новыми открытиями нашей любви.
Прежде чем мы об этом заговорили, мы оба знали, что когда-нибудь будем жить в горах. Это был пункт назначения нашей любви. Но даже в самых мрачных видениях мы не могли представить того, что нас ждет.
Во время этого путешествия мы впервые обсудили, что хотим иметь дом на холмах, что Физз будет преподавать в школе, пока я буду работать. Мы сидели на каменной скамейке, на красивом горном выступе на Аппер Молле. С этого места гора была похожа на большой живот, а дорога, словно широкий ремень, опоясывала его. На вершине этого живота, на пупке, рядом с дорогой было несколько скамеек.
Вокруг никого не было, и мы сидели рядом, как последние уцелевшие люди во вселенной. Ночью, когда небо было чистым, можно было увидеть всю дорогу до мерцающих огней Чандигарха — города, улицы которого выглядели до банальности правильными даже с такого расстояния.
— Мы должны купить дом в горах — когда-нибудь. Ты мог бы писать, а я бы преподавала в школе, — сказала Физз.