Теперь у нас было совсем другое настроение.
Уничтожить первую книгу, может быть, и почетное дело. Выкинуть вторую — это менее почетно и вызывает неудобные вопросы. Мы оба пытались быть храбрыми, но, мне кажется, мы оба думали о рыбе, которая грызет «Наследников» и их великое послание, адресованное нам.
— Воздух, — сказал я, — следующая принадлежит воздуху. Из самолета. Или, может быть, с края этого дома на холме.
— Да, — вздохнула она, посасывая мерцающую сигарету. ― Огонь. Вода. Воздух. И, может быть, потом мы сможем пойти к издателю.
Когда я проснулся на следующий день, мне было нечего делать.
Физз ушла в свою школу, я попытался читать, но был слишком рассеян, чтобы сосредоточиться на чтении. Мне пришлось перечитывать каждую страницу, потому что каждый раз, как я доходил до последней строчки, понимал, что не запомнил ни слова. Слушать музыку было тоже не очень хорошей идеей. Я позвонил Амрешу и поехал в его флигель в Тридцать четвертом районе на чашку чая. Он был странным парнем, и обычно я избегал его. Обращался я к нему только в том случае, если сам был в странном настроении. Его сумасбродство никогда не могло утешить меня.
Его флигель — на языке Чандигарха так называлась комната над гаражом — был настоящим памятником жизненному опыту. Каждый квадратный дюйм стены был покрыт полосками бумаги, исписанной знаменитыми цитатами и отрывками из великих произведений. Они были взяты из различных источников — начиная с трудов индийских и западных философов и заканчивая художественными произведениями и поэмами. От очень коротких строчек, таких как «Ты есть искусство» и афоризм Декарта («Я мыслю, значит, я существую»), до длинных отрывков из Марка Аврелия и «Упанишады». Каждая цитата была написана его самоуверенной рукой толстым фломастером — красного, зеленого, желтого, бордового, оранжевого, голубого, черного, коричневого цвета.
На потолке он изобразил целую поэму большими черными буквами — «Прогулка в лесу зимним вечером». Он, очевидно, тщательно измерил расстояние, потому что поэма заняла весь потолок. Последняя строка — «лес — любимый, темный и глубокий»; последняя строфа была для контраста написана темно-красным цветом. Эффект был невероятный. Текст окружающей тебя комнаты давит на тебя, и ты ощущаешь огромное чувство облегчения, когда выходишь на улицу.
По всем признакам он был чудаком.
Амреш работал репортером в непонятной южной газете, и у него были странные взгляды на основы морали. Пока на пресс-конференциях все неслись к еде, он отказывался даже от глотка поды. Он носил с собой толстый стальной ящик с провизией — армейская штука, перекинутая за спину вместе с его черной сумкой, — и брал провизию из нее, если чувствовал необходимость. В пределах города он не пользовался моторизированными видами транспорта. У него был превосходно сохранившийся велосипед «Атлас» с маленькой запираемой стальной коробкой, приваренной к багажнику, на котором он мог промчаться через весь город за несколько минут. Высокий, хорошо сложенный, Амреш был заметной фигурой в Чандигархе, он колесил по широким дорогам города. На правой лодыжке он носил ленту для волос, за которую он засовывал штанину, когда садился на велосипед. Его серые носки были испачканы смазкой от цепи.
Внешне он был совершенно обычным. Амреш одевался формально — мятые брюки, хорошо отглаженная рубашка, серые носки, черные кожаные туфли. Его волосы были по-военному коротко острижены, он всегда был вымыт и свежевыбрит. Он делал странные вещи для юноши, принадлежащего к среднему классу Пенджаба: он готовил и убирал за собой. Амреш был родом из Амритсара, пограничного города, знаменитого своим мачизмом, но не был похож иа своих сверстников.
Я собирал ужасные истории о террористических актах вместе с ним. Пока остальные репортеры отбирали нужную информацию, он всегда был крайне внимательным, задавал вежливые вопросы и делал подробные записи. Мы приезжали на сельскую дорогу, когда утренняя роса еще не растаяла под лучами солнца и на раскинувшиеся вдоль дороги поля совершали набеги ранние птицы. Деревенские собаки лаяли по очереди. Ветхий автобус пенджабских дорог был припаркован на углу. Неподалеку стояла маленькая группа деревенских жителей. Немытые мужчины в непослушных тюрбанах, женщины с выцветшими дупаттами на головах и сопливые дети, которые протягивали к взрослым пальцы, пытаясь подвинуться ближе.
Если была зима — такое происходило чаще в это время года, потому что убийцам было легче спрятать их АК-47 под накидками — если была зима, туман витал над землей. Из канав с водой у обочины поднимался пар. Рядом стояла пара серых полицейских джипов, грязная скорая помощь или полицейский грузовик. Так же, как всегда, здесь было по крайней мере две белые машины с тонировкой на окнах: одна принадлежала старшему суперинтенденту полиции, а другая — главе района. Мы приезжали на своих машинах — на ветровых стеклах которых были наклейки с надписью «пресса» — и старались остановиться ближе к официальным машинам, выскакивали наружу и шагали прямо к месту преступления.
Фотографы неслись вперед, наклоняясь, изгибаясь, щелкая. Тела раскладывали на соседнем поле, аккуратно, в три ряда. Иногда их накрывали белыми простынями, которые фотографы откидывали, чтобы сделать снимки. По большей части, они лежали так, как умерли или как их вытащили.
Это всегда была эклектическая смесь. Мужчины, женщины и иногда дети. Прежний кодекс чести террористов давно канул в лету. Пули АК-47 скорострельного оружия несли смерть без разбора. Раздробленные и разорванные руки, ноги, черепа и внутренности свидетельствовали о том ужасном моменте, когда вспыльчивые пальцы нажали на курок. Случайно можно было увидеть просочившиеся мозги или кишки.
Глухой ночью автобус захватили три юноши, скинув свои накидки и вытащив оружие. Один стоял у передней двери, другой — у задней, а третий заставил водителя свернуть на одинокую проселочную дорогу. Обычные в автобусе запахи ― несвежей еды, алкоголя, плохого дыхания — сменил запах опасности. Не просыпаясь, пассажиры, съежившиеся под грубыми одеялами, начали шевелиться, их сердца забились. Вскоре в автобусе уже никто не спал, у всех свело от страха желудок.
Пассажир на переднем сиденье, продавец из Лудхианы, известный среди друзей и в семье смекалкой, веря в свое умение убеждать, начинает умолять террористов и льстить им. Он говорит о невиновности пассажиров, их обычной жизни и лишениях. Он восхищается делом юношей, их храбростью, несправедливостью правительства, преследующего их. Он может даже их спросить, из какой они военной группировки — Военные силы Кхалистани? Баббар Кхалса? Свободное движение Кхалистани? Возможно, даже из какого они города, какой школы, колледжа. Все это время радостный чисто выбритый продавец улыбается, пытаясь спасти ситуацию.
Главарь с ястребиным взглядом стоит рядом с водителем, у него острые нос и подбородок, словно стрелы, слишком редкая борода, чтобы ее подстригать или завязывать. Находясь под действием опиума, он жует наркотик и трясет АК-47. В определенный момент он наставит короткий ствол на вздымающуюся грудь человека и выпустит пулю. Это будет тихий, приглушенный звук, без всяких признаков приближающегося ада. Продавец умрет с широко открытыми глазами, все еще улыбающимся ртом, посередине неоконченной речи. Как хороший солдат во время боя, он сражался в итоге только за свою жизнь. С близкого расстояния аккуратная пуля взорвет его сердце. Это убедит молчать других умников в автобусе.
Водитель будет внимателен. Не будет оказывать никакого сопротивления, пытаться повернуть в другую сторону. Будет вежливо спрашивать указания: «Вы хотите, чтобы я здесь повернул налево? Прямо к деревне Кхаккар? Вы хотите, чтобы я притормозил? Остановиться здесь? Прямо здесь? Только скажите слово, мои господа. Только скажите слово».
Мы все верим в нашу способность обмануть смерть.
В нашу способность вызвать доброе чувство в убийце.
Каждый человек в автобусе верит, что он каким-то образом выживет, даже если смерть поселилась внутри автобуса.
Но юноши — дисциплинированные солдаты с сердцами, сделанными из стали. Они следуют своему плану. Сикхов первых выведут из автобуса и положат лицом вниз под деревом кикар. Женщин и детей выведут следом и просто бросят на землю. Один юноша, тощий и редкозубый, будет бродить над ними со своим АК-47, гордостью и смыслом его жизни.
Главарь с глазами, как у ястреба, бросит последний взгляд на съежившиеся тела и, отойдя от автобуса, даст сигнал своим острым подбородком. Сердце новобранца наполнится волнением и ужасом. Он прикажет выходить остальным людям, сидящим в центре автобуса. Шаркая, сморщившись, крепче закутавшись в старые коричневые одеяла, они подчинятся. Каждый человек будет разрываться перед последней дилеммой своей жизни: следует ли ему сделать отчаянную попытку попросить пощады или притаиться, надеясь, что мальчик и судьба не заметят его и пройдут мимо?
Громко взывая к богу, новобранец с прыщами, проглядывающими сквозь редкие волосы, кричит: «Благословен тот, кто говорит: «Бог вечен»… — и, целясь прекрасным оружием в пояс, в момент чистого опьянения, нажмет на гладкий курок. Его крик потонет в звуках выстрелов, пока его оружие будет плеваться, плеваться и плеваться.
Будет стоять шум: резкий звук стреляющего оружия, тихий стук пуль, хлопающих об одеяла; звон пуль, отлетевших рикошетом от ручек алюминиевых сидений и стальных стен; крики умирающих и прячущихся; поток брани молодого новобранца, поддавшегося силе, которая пульсировала в его руке. Через несколько минут — вечность спустя — он заполнит внезапно воцарившуюся тишину звуком вновь заряженного магазина. У тех, кто еще не умер, есть только минута надежды, пока юный воин ходит вдоль влажного от крови прохода, выбирая себе мишенью все, что шевелится. Водитель тоже здесь, его сердце теперь открыто, словно цветок, он навалился на человека из деревни под Гурдаспуром, жена и дочь которого лежат на земле, лицом вниз.
Когда последний стон стихнет в ночи, юноша откроет заднюю дверь, отойдет и повернется к главарю с глазами, как у ястреба, неподвижно стоящему в лунном свете. Его накидка будет развеваться, словно плащ Бэтмана, а АК-47 будет смотреть дулом вниз. Главарь поднимет свое оружие вверх в вечном жесте свободы и объявит: «Jo bole…», и рекрут ответит ему: «Sо nihal…», третьим присоединится юноша под деревом: «Sat sri akal».
Это были религиозные воины. Не убийцы, не наемники. Как Все солдаты веры, они все выходят из бараков морали, чтобы совершать великие бесчинства.
Я помню, как ходил по этим автобусам. Проход был всегда скользким от густой крови, хотя тела уже убрали. Было полное ощущение катастрофы, узлы и одеяла разбросаны повсюду, пятна темно-бурой крови на сиденьях, везде дыры от пуль, кусочки белой кости, на которые учишься обращать внимание, набивка сидений вываливается наружу, словно внутренности мертвецов. Я вспоминаю фисгармонию, брошенную на сиденье, словно сюрреалистическую картину — ее крышка широко открыта, легкие выставлены, выстрел прошел через сердце отполированного дерева.
Сладкий, едкий запах свежей крови наполнял мои ноздри, и я не мог избавиться от него несколько дней.
На участке, пока я и другие молодые репортеры работали с автобусом, крестьяне и пузатые полицейские, старшие репорты уверенно шли прямо к старшему суперинтенданту полиции и районным властям, жали им руки, стучали по спине и начинали выспрашивать у них информацию. Пока мы охотились за трагическими подробностями и атмосферой, красочными деталями и цитатами, они раскапывали суть случившегося, эксклюзивную информацию — обычную официальную версию, часть спора враждующих сторон. Но пресса не была ни на той, ни на другой стороне. В другом месте, в комнате Золотого храма, активисты сообщат подлинную историю, эксклюзивные факты, и это с такой же страстью отправится в мир.
Мне нравился Амреш, когда он работал репортером, потому что он был серьезен, методичен. Вел себя лучше любого из нас. Он разговаривал с каждым из источников, с трудом пытался реконструировать события и очень скептически относился к официальной версии. Амреш также был единственным среди нас, кто обращался уважительно с источниками информации, невиновными, которые не по своей воле оказались на сцене истории. Он не требовал ответов на вопросы и продолжал разговор. Его голос был мягким, полным сочувствия. Амреш хотел добиться от людей неприкрытых эмоций, услышать, как несчастный крестьянин присел на корточки, закрыв голову руками и получив последнюю пулю в своей жизни.
Глядя на работу Амреша, я думал, что он больше похож на общественного активиста, занимающегося терапией, чем на настырного репортера, гоняющегося за материалом для очередного номера.
Он был очень полезен. Он щедро делился информацией и часто указывал на наши ошибки. В Чандигархе и Амритсаре мы были большой, постоянно пополняющейся группой репортеров из всех уголков страны, которые гонялись за великой, нескончаемой историей. Эта история помогла многим журналистам сделать карьеру и продолжала в том же духе. Терроризм сикхов возник в Пенджабе в 1983 году и захватил воображение жителей Индии. Для страны, которая находилась в вечном поиске причин и внимания, это было хорошим материалом. Мы обрели чувство собственного достоинства только пятьдесят лет назад с необычной символикой борьбы за свободу. Нам все еще был нужен враг, чтобы понять, кто мы есть на самом деле.
Если Индии на пути к взрослению крайне необходимо было потерять девственность, то Пенджаб был первым шагом. Души п тела полностью исследовали, были даны обещания, получены шрамы, сильные и опасные эмоции исчезли. Все это кровавое дело казалось мрачной шуткой. Как в сражении Куросавы, когда мастер забыл крикнуть «мотор» и внезапно пошел домой к своей жене. Ни у кого не было других тем для разговоров, дел. Лошади продолжали скакать, армии продолжали биться, самураи продолжали убивать своими широкими мечами и издавать шипящие крики. Хошо! ХошоКошоПошоВошo! Хошо! К тому времени, как вернулся мастер (обратились к продюсерам с глазами-бусинками за дополнительными деньгами), съемочная площадка, доспехи, лошади, актеры — все было задействовано.
После какого-то времени иллюзия сражения перешла в настоящую битву. Это было обычным делом. У людей есть эмоции, слишком много ударов даже деревянными мечами могут вызвать непонятные чувства.
Когда политики в Дели и Пенджабе пошли спать, на их место пришли мелкие актеры. Их игры были придуманными, искусственными. Причины были фальшивыми; страдания притворными. С другой стороны, агония плохих актеров была натуральной. Трое юношей, которые ходили по автобусу, не играли. Они поставили свои жизни на кон ради стоящих вещей. Они наносили настоящие раны. Их тяжело ранили деревянными мечами.
Они убивают настоящих людей.
Они погибнут настоящей смертью.
Скоро.
Между тем хозяева, старые и новые, потеряли власть над сценарием и пытались понять их настоящую цель. Действие вышло у них из-под контроля. В августе 1987, когда я пришел на встречу к Амрешу в его странную комнату («Наследники» разлагались на дне озера Скухна), плохие актеры совершенно возобладали и тянули сцены. Уже было недостаточно рупора, чтобы заставить их действовать. Кто-то должен был идти за ними постоянно и взывать к их здравому смыслу.
Конечно, никогда не было лучшего времени для индийских журналистов и газет. Большая драма приковывала к себе взгляды. Были нападения, убийства, массовая резня — целый Спектакль сикхов. Самая храбрая и патриотическая часть Индии ввязалась в битву с индийском государством, преследуя глупую идею стать отдельной страной. Это была слишком неотразимая смесь веселья и сказки о морали. И при нашей любви к фильмам Болливуда ничто нам не нравилось больше.
Новости стали развлечением для масс. Это началось с Пенджаба много лет назад, когда моя жизнь и моя любовь пошли своей дорогой. Когда занавес опустился в смутное время и я надолго перестал быть журналистом, новости стали национальным достоянием. В определенное время дюжина телевизионных каналов, сговорившись между собой, вели нас от одного страшного события к другому, заставляли принимать участие в какой-то разворачивающейся трагедии. К этому времени плохие актеры пенджабской драмы давно усвоили рамки или были изъяты из сценария. Остальные вернулись к тому, что они любили больше всего — приобретения, денежные потери и праздники. Пенджаб вернулся к скучным темам о бесплатном электричестве, банкротстве, ценах на зерно, водоразделе и развращении сексом и спиртными напитками.
Но тогда, в 1987, казалось, что проблему Пенджаба невозможно решить.
Все говорили об этом, как об Ирландии. Постоянно, не прекращая. Но все обстояло намного хуже, потому что сикхи были более сумасшедшими и меньше боялись, чем ирландцы.
Будучи сторонниками сикхов, Амреш и я часто проводили много часов, обсуждая великий индийский поворот, который превратил самых рьяных защитников Индии в ее самых неутомимых врагов. Но мы были молоды тогда и хотели понять тропы истории, по которым мы шли, как автотрассы; и с высоты нашей молодости мы думали, что можем увидеть, куда ведет это трасса. Но сегодня я знал, что невозможно предсказать будущее даже двух людей, не то что миллионов.
Невозможно предсказать будущее, потому что неизвестно, что люди будут делать дальше.
Сегодня я понимаю, что я даже не знал, что буду делать сам.
Что касается автобанов истории, их не существует, пока творится история. Как тест на ДНК только после рождения ребенка может определить настоящего отца, автобаны истории определятся и установятся намного позднее. Только после того как пыль осядет, можно будет проследить за путешествием убийцы-спермы. Один юноша в развевающейся одежде вырвался из арабского дворца. Обладатель необрезанной бороды вышел из религиозной семинарии рядом с Амритсаром. Другой юноша в широких коротких штанах робко вышел из дома представителей среднего класса в разросшийся Индостан.