Изоляция. Иллюзия. Обман. Действие.
Закрыть границы, чтобы ни один агент-провокатор не мог пробраться.
Обманывать по-крупному, чтобы ни один солдат не мог пожаловаться на тесные бараки.
Внушить понятие элитарности: «мы — морская пехота», чтобы все жили в мыльном пузыре.
Создать гору заданий такую высокую, чтобы не было видно, что находится за ней.
Военные отдают честь всему, что двигается, и красят все, что стоит. В нашем случае мы переписывали все, что появлялось поблизости. Статьи выходили из-под нашего пера, выскакивали из компьютеров в офисе, возвращались и снова переписывались. Некоторые переписывали истории так много раз, что они становились все хуже и хуже. Другие в конце заявляли совершенно противоположное тому, о чем они говорили в начале. Но это была маленькая цена за то, чтобы армия продолжала работать.
Я чувствовал себя так, словно оказался в военном городке журналистов. Чтобы поддерживать эту иллюзию, требовалось мало усилий. Но мастерство было совершенным. Медь блестела, униформа была накрахмалена, отряды маршировали взад-вперед. Здесь я научился корпоративным правилам и военным принципам, что почти одно и то же. Изоляция. Иллюзия. Обман. Действие.
В армии это приводит к дисциплине и победе.
В корпорации — к чувству постоянной опасности и прибыли.
Свобода и истина ценности, которыми ловко пользуются в обоих случаях.
Не прошло и двух месяцев, как я понял, что не могу больше здесь работать. Меня тошнило от одного взгляда на шест. Я осознал, что моя формула выживания состоит в том, чтобы стараться, чтобы никогда не попадать под взгляд Короля шеста. Опускать голову, беззвучно ходить, не говорить ничего умного, сливаться с громким гулом компьютеров, не искать похвалы, действовать только через Шултери, не интересоваться всеми переписанными текстами, выходящими из моей машины. Потому что я знал: как только Король потащит меня к шесту, со мной все будет кончено. Грязь, карабканье, удары ботинком по лицу. Очевидно, существовали радости, которые мне были незаметны с такого расстояния и поощряли безумство карабкающихся.
Если я прикоснусь одной рукой к шесту, то могу сказать «прощай» своему творчеству и, возможно, многому в моей жизни.
Когда я забрал зарплату за второй месяц, я взял отпуск на три дня: Физз и я вернулись в Чандигарх, чтобы забрать вещи. К этому времени она отчаянно хотела заполнить барсати. Ее охватило чувство переезда.
Это ничего не значило для меня. Когда я приходил домой, я хотел только Физз и мог обойтись без еще одного матраса.
Возвращение назад было странным. Мы знали, что это была наша последняя поездка сюда. Вернувшись, мы забрали последние крупицы самих себя из этого странного неорганичного города, созданного геометрией, а не необходимостью. Город был построен с помощью угломера, линейки, угольника и циркуля, а не страстью, эмоциями и жаждой творчества. Француз, который сконструировал его, лишил его умелой чувственности французов и ранней страсти индийцев.
Он построил дома правильной геометрической формы. Только время сделает из них город. Это важное дело, которое предстоит сделать времени.
Но для нас он был исключительным. Здесь мы нашли друг друга, нашли нас. Чувственность навсегда вычеркнула из наших душ цинизм.
Полковник-сикх открыл дверь со словами:
— Вы очень задержались, сынок. Вам повезло, что еще не пришли китайцы.
Поскольку полковник и его жена обожали Физз, мы спали в их комнате для гостей. Я позвонил моему другу, чиновнику в государственном департаменте образования, любителю книг и очень отзывчивому парню. Он пообещал организовать транспорт, чтобы мы могли перевезти вещи. Я сказал, что мне нужны надежные парни, которые бы не обманули меня. Как истинный пенджабец, он сказал:
— Ваши проблемы закончились! Готовьтесь к отъезду!
На следующий вечер — ласковое зимнее солнце освещало город — мы сели на велорикшу и сами поехали через Девятый, Десятый, Одиннадцатый районы; затем вокруг институтского корпуса и назад через Пятнадцатый, Шестнадцатый и Семнадцатый районы. Мы ехали по этому маршруту с чувством ностальгии. Машин было мало, небо было голубым, вокруг росло достаточно зеленых деревьев, чтобы чувствовать себя превосходно. Догадавшись, что мы не спешим, водитель — я узнал, что он родом из Джаунпура в Уттар Прадеше — водитель перешел на тихий ритмичный шаг. Скрип пауза, скрип-пауза, скрип-пауза. Его задница поднималась на сидении всякий раз, как он надавливал ногой на педаль.
Мы держались за руки и разговаривали. Меня это все еще возбуждало. Держать ее за руку на публике. Сильные ощущения от того, что я касаюсь ее, не ослабевали. Для меня это всегда было особенным.
Я воспоминал. О событиях, забавных случаях, разговорах, закусочных.
Поцелуй.
Много лет назад. Когда мир тела был все еще неизведанной территорией. Мы ехали с ней на рикше под проливным дождем в период муссонов. Вечер — но было уже темно — заканчивался затянутым серыми облаками небом. В небе постоянно раздавались раскаты грома. Порой сверкала молния. Рикша поднял крышу, но она не спасала нас от дождя. Водитель сгорбился на сидении, как на картине. Завернутый в коричневый сак, поверх которого он надел большой прозрачный полиэтиленовый пакет, разрезанный с одной стороны. Неизменный плащ бедняков. Вода потекла ручьями по обочине. Прямо за ними люди собрались под темными деревьями, с которых капал дождь. Машин было мало, и они ехали медленно. Все — на мотороллерах, мопедах, велосипедах — ссутулились под натиском дождя. Все смотрели вниз, чтобы дождь не хлестал им в глаза.
Мы прижались друг к другу ближе. Мы ехали к ней домой из университета. Наша одежда прилипла к коже. Ее белый бюстгальтер проступил под тонким голубым топом. Под футболкой стали видны мои ребра. Мы замерзли. И были безумно влюблены. Мы внезапно посмотрели друг на друга и начали целоваться. Поцелуй обжигал. Наши губы пылали. Под холодным дождем наши губы были горячими. Вода стекала по нашим волосам, лицам. Мы продолжали сосать губы друг друга. Пробовать языки на вкус. Наши губы были очень горячими. Это было не похоже ни на что другое.
Бедняк ничего не заметил. Он был занят тем, что правил велорикшей и следил за своим развевающимся плащом.
Мы прервались, чтобы вдохнуть воздуха. С каждой минутой становилось все темнее, но нас это не волновало. Все вели себя словно животные, спешащие найти укрытие. Наши губы остыли. На них падали капли дождя. Тогда мы посмотрели друг на друга и начали снова. Наши губы горели. Наши рты были горячими. Я удивился, что губы могут быть такими горячими. Вода заливала нас. Я едва заметил театр Батра, который показался справа, а затем исчез. Мы не останавливались, чтобы вдохнуть воздуха. Могут губы быть такими горячими?
Мы заплатили бедняку промокшими банкнотами, которые было трудно отделить друг от друга мокрыми пальцами. Он оставался под плащом, забрал деньги и уехал. Передняя дверь ее дома была открыта. Ее пратетя в гостиной чистила горох. Зеленая кожура лежала на пластиковой тарелке, словно кузнечики в коме. У нее были толстые очки. Единственная желтая лампа освещала ее поднос. Она вряд ли заметила, что мы вошли. Я не видел служанки. Мы прошли через спальню Физз в ванную. Она была предназначена для случайных встреч. В ванной были две двери, ведущие в разные спальни — одна принадлежала ей, и другая — пратете.
Мы сбросили нашу одежду, словно кожу. Она лежала мокрой грудой. Дождь барабанил по полуоткрытому окну. Брызги отлетали рикошетом. Я наклонил ее над эмалированной раковиной. Запах ее желания заполнил мою голову. Я держал ее там, где расступались ее бедра. Она встала на носочки. Моя любовь неистово искала ее. Долго не могла найти, не могла найти, потом обрела в нужный момент. Я был в месте более горячем, чем ее рот. Это было ни на что не похоже.
Я двигался. Она немедленно вставала на дыбы, откинув голову и теряя сознание. Ее обнаженная кожа была влажной и холодной. Весь жар наших тел сосредоточился только в одном неизвестном месте. Которое у нас теперь было общим. Мне казалось, что меня касается бесконечное количество намазанных маслом пальцев. Я двигался. Она поднималась и снова теряла сознание. Меня охватило безумное волнение. Я оттягивал немного время, сражаясь с собой. Мои колени начали дрожать. Теперь меня трясло. Я тоже уплывал. Я старался сдержаться, открыл глаза, но не мог ничего видеть. Я знал, что мое лицо исказилось от сдерживаемого крика. Мне казалось, что если посмотрю вниз, то все будет кончено. Я не думаю, что я дышал. Я не дышал.
Я медлил. Меня заполнили запахи ее желания.
Я глубоко зарылся в ее цветущую-текущую-раскинутую плоть. Остановка на одно мгновение перед влажной вечностью. И взрыв.
Извержение длилось довольно долго, сметая все на свое пути. Я медленно опустился на колени на выложенный белой плиткой пол, мои щеки теперь были на ее влажных прекрасных бедрах. Я слышал ее тяжелое дыхание. Она возвращалась. Физз обняла меня и взъерошила мои волосы. Опустилась вниз, позволив нам мягко разъединиться. Дождь барабанил по вентилятору. Когда я снова обрел способность чувствовать, поток обрушился на проволочную сетку. Я не знал, сколько временя прошло. Мне показалось, что в комнате было темнее, чем когда мы вошли. С божественного изгиба ее бедер, где оставалась моя голова, медленно опускалась плотная струйка. Я коснулся ее кончиком языка, оставил его там под крепкой плотной плотью и поймал нашу вытекающую любовь.
Но сейчас на рикше, под зимним солнцем, Физз думала о будущем.
Она говорила о том, что покажет нашим детям все эти места. И расскажет им, что мы здесь делали.
Водитель продолжал скрипеть — скрип-пауза, скрип-пауз скрип-пауза. Несмотря на холод, ее замерзшее лицо блестел от пота.
Как всегда практичная, Физз сказала:
— Но как мы все уместимся на рикше?
Я успокоил ее, что буду крутить педали, а они втроем будут сидеть сзади.
— О, чудесно! У тебя действительно есть ответы на все вопросы! — воскликнула она.
Физз сжала мою руку, затем повернулась ко мне, широко paскрыла глаза и сказала:
— Но как ты будешь крутить педали и разговаривать одновременно? Ты знаешь, это нелегко.
— Я попрактикуюсь — возьму несколько уроков, — улыбнулся я.
— Ты обещаешь, что мы не разобьемся? Ты рассказывал мне, что однажды опрокинул Милера и Соберса.
Я сказал, что поездка будет более гладкой, чем ее бедра.
Это значит, что будет очень трясти? Я знаю, что не нравятся мои бедра, — усмехнулась Физз.
―Я люблю твои бедра, — ответил я.