Стол и стул мы поставили в маленькой комнате. Здесь было окно, но оно выходило на маленькую улочку. Улочка была в запущении, заросла травой, повсюду валялся мусор. На задних дворах висели страшные железные решетки, которые душили веранды. Архитектура великого среднего класса Индии — атмосфера света, воздуха и безопасности. По большей части — безопасности, безопасности и безопасности.
Повсюду были развешаны веревки для белья, с разноцветными пластиковыми крючками, висящими на них, как бутоны на ветке. Около полудня — после часа стирки — они буйно расцветали всевозможной одеждой. Бросив на нее всего один взгляд, можно было получить полное представление об обитателях дома. Я заметил, что у некоторых жителей домов сушились смелые обтягивающие штаны.
По всей длине улочки беспорядочно тянулись провода. Телефонные и силовые кабели. Их щупальца проникали в дом самым незапланированным образом. В день, когда мы поставили стол, я заметил прекрасного серо-черного ворона, висящего вверх ногами напротив нашего окна. Он погиб недавно. Электричество не причинило ему вреда. Перья блестели, Лицо было безмятежным и спокойным. Это мог быть ныряющий баклан. Пострадавший от погоды и насекомых, живущих в нем.
— Это плохой знак? — спросил я Физз.
— Ворон всегда означает гостя. В твоем случае — музу, — успокоила она меня.
— Он висит вверх ногами и мертв, — сказал я.
— Он слишком долго ждал, Вероятно, он умер от ожидания.
Физз решила повесить на стены простые полки из фанеры. Плотник сказал, что это новый сорт фанеры, устойчивый к воде и термитам, и переживет наши книги. Он повторил это дюжину раз. Одержимость людей вечностью. Глядя на книги, я бы мог сказать ему, что многие из них были уже мертвы.
Книги пролежали сложенными кучей на перевернутых коробках месяцы, кучи опасно наваливались друг на друга. Теперь у нас была чудесная игра. Физз расставила их по размеру. Если пробежать кончиками пальцев по их разноцветным корешкам — гребешок-впадина, гребешок-впадина, — остается трепетное чувство, словно после игры на ксилофоне.
Физз повесила на окно занавески кремового цвета. Они были из легкой ткани. Занавески колыхались от ветра и щедро пропускали свет. Они висели там много недель, медленно уступая природе. Со временем занавески превратились в лохмотья и протерлись до дыр. Затем они исчезли, я выглянул в окно и почувствовал, что с природой произошли драматические изменения.
«Брата» поставили на стол, с него сняли чехол, словно крышку с блюда. Его красное тело сверкало, черные прекрасные клавиши парили в воздухе, словно приглашали пальцы приступить к работе. Паунда перевесили из спальни в маленькую комнату. Мне нужно было только поднять глаза, чтобы встретиться с его темным взглядом. Золотистого Тагора повесили рядом с дверью. Алюминиевая лампа с широким ртом теперь стояла на столе. Она склонилась над машинкой, словно завистливый надзиратель. Дешевый коврик четыре на два коричневого цвета расстелили на полу для тепла. Все пуги отступления были отрезаны. Если закрыть дверь, непреодолимая атмосфера мебельной полировки захватывала тебя. Это длилось дольше, чем то время, за которое исчез ворон.
В течение многих утренних часов я вообще не писал. Я отодвигал «Брата» в сторону и пытался составить план произведения. Я пытался нарисовать одно дерево для персонажей, а другое — для сюжета. Я делал бесчисленные списки, потом сокращал их, перемешивал бумажки и делал их еще больше. Физз начала снова уважать меня. Я часто выходил на улицу, чтобы избавиться от чувства опьянения полированным деревом и остудить голову.
Каждый раз, как я выходил, Физз сворачивалась клубочком в кресле в маленькой гостиной и читала. Она смотрела на меня понимающе и ничего не говорила, только спрашивала, не нужно ли мне что-нибудь.
Храм искусства построили. Теперь мы ждали чуда.
Я попросил Шултери поставить меня временно в вечернюю смену. Так у меня бы оставалось утро на храм. Работа в храме почти немедленно и волшебно повлияла на мою офисную жизнь. Я потерял всякий интерес к скользкому шесту Шалости Шултери и Хайле Селассие с ударами ботинком по лицу внезапно показались мне жалкими. И меня не волновала задница верблюда, которая привлекла внимание Короля шеста, и то, сколько грязи и на кого он вылил. Я глубоко зарылся в туннели редактирования. Мой язык снова приобрел здравомыслие. Растущая напыщенность начала покидать мою прозу. Переписанные тексты снова стали функциональными.
Был ли незначительный провал более почетен, чем незначительный успех?
Я не думаю, что Пандит размышлял над этим.
Любопытно, что Шултери почти вздохнул с облегчением, когда я вернулся к моей первоначальной отчужденности. У скользкого шеста было уже слишком много народа. Шултери с радостью помог мне с расписанием. Он поощрял мое стремление иметь жизнь вне офиса. «Здоровый баланс», — сказал он. Я начал уходить каждый вечер, когда опускались ставни в магазинах. Шултери уезжал с последним поездом за полночь, его руки крепко держались за шест, а глаза были прикованы к башне на его вершине.
Я знал, что первую неделю Физз была в замешательстве. Не было слышно музыки стучащих клавиш. Но она ничего не спрашивала, ожидая, когда я сам заговорю. Однажды утром ко мне пришла строчка: «Молодой сикх никогда не был нигде, куда ему нельзя было взять свою лошадь».
Взволнованно я вправил лист бумаги в машинку и начал печатать. Звук клавиш разнесся по дому, словно большой колокол в храме, и я почти расслышал вздох облегчения, который раздался в гостиной. Я несколько раз нервно пошевелил пальцами, и вышла следующая строчка: «Ему казалось, что в мире так же много места для лошадей, как и для людей».
В тот день, когда мне нужно было идти в офис, я начал работать. Я написал только два абзаца, но это не имело значения. Двигатель, наконец, заработал. Переключение передач, ускорение — все это можно будет отрегулировать позже.
Ночью, когда Господин Уллукапиллу заухал, Физз сказала:
— Он спрашивает, не хочешь ли ты нам рассказать, что происходит.
Я положил руку ей под голову и крепко обнял. Когда раздался следующий крик, я улыбнулся:
— Он говорит, что есть время и место для всего.
Она засунула голову под простыню и через несколько минут произнесла влажным ртом:
— Ты думаешь, что он именно это имел в виду?
— Да, — сказал я. — Да, да, да.
Я не вернулся к старому руководству, хотя некоторые из этих правил засели во мне. В этот раз я решил, что дисциплина — это уж слишком большая добродетель. Я решил позволить музе вести себя так, как она хочет. Я не стал следовать какой-то системе. Я не следил за количеством слов. Единственная норма, которую я установил для себя, — это минимум два часа, проведенных в кабинете каждый день. Если работа шла, я оставался там; если нет, я уходил и не чувствовал вины за собой.
Спонтанность искусства.
Я бы не стал рекомендовать такое поведение никому. Возможно, он может породить поэтов, но не прозаиков. Ждать лирического вдохновения, которое сможет погрузить тебя в омут непонятного благодушия. И ничего не деланья. Жизнь поэта может быть оправдана шестью порывами, шестью поэмами. Прозаики с шестью страницами — даже шестьюдесятью — не имеют права даже постучать в дверь следующего поколения.
Первую неделю я писал несколько абзацев каждое утро, и все шло хорошо. Прошел почти год с тех пор, как я утопил «Наследников», возвращение к творчеству наполнило меня жизнью и достоинством. Я также наслаждался отсутствием старого режима. Это заставляло меня меньше считать и быть менее циничным. Я чувствовал отвращение к моим прежним методам. Правила, подсчет слов, болезнь, которая заменила творчество.
Больше всего мне нравилось щелканье клавиш печатной машинки. В офисе — современном мире — я первое время пользовался компьютером.
В мягком прикосновении к клавиатуре отсутствовала музыка печатной машинки. И чувство надежности. Мигающие слова на экране компьютера казались временными, мимолетными; в то время как черные буквы на белой бумаге выглядели вечными. Когда я работал в офисе, я чувствовал, что создаю мишуру. Когда я работал дома, мне казалось, что создаю чтл-то ценное.
Это странно. Незыблемая реальность моей офисной работы словно померкла. Вымысел, создаваемый на машинке, казался реальным.
Как старший индус не перестает учить нас, мир — это не то, что кажется.
Между тем Физз обходила школы. Ей было скучно, и нам снова не хватало денег, хотя мы все еще отказывались об этом разговаривать. Но подходящей работы не было. Индию охватила эпидемия степеней. Способности, талант, умения — хорошая вещь, но им приходилось объезжать лошадей степеней. Индийцы среднего класса проверяли лошадей, словно готовились к фильму «Атака легкой кавалерии». Степени магистра, бакалавра, магистра права, магистра философии и медицины; семейное положение, работа, репутация — все это словно зависело от этих бесконечных званий. В большинстве случаев проходили годы, прежде чем люди обнаруживали, что они сидят верхом на игрушечных лошадках и никуда не едут.
Очень многие индийцы среднего класса раскачивались на степенях и никуда не ехали.
Физз была простым выпускником, который даже не забрал свой диплом. Самонадеянность времен юности. Ее попытки провалились. Над ней смеялись у ворот домов батраков, где она и не появилась бы, если бы дома у нее была полная резвая конюшня.
Я проверил в траншеях на предмет других вариантов. Из всех предложений, которые мне встретились, самым достойным показалось предложение редактировать книги. Один стрелок в моей траншее однажды работал в хорошо известном издательстве. Он сказал, что это был настоящий скандал. Издательство приобретало права на несколько престижных произведений, но чаще всего просто воровало их. Даже законно приобретенные произведения никогда честно не оплачивались. Недавно это издательство начало выпускать местные книги. Это были дешевые биографии бизнесменов и политиков, которые платили за печать и бумагу. Иногда попадались сборники исследовательских трудов, заранее проданные учебным заведениям. Издательство также пыталось выпустить несколько художественных произведений. Они пропали без следа. Похоже, что с новеллистами, посещающими издательство, обращались плохо.
Издательство называлось «Дхарма букс». «Праведные книги».
У владельца издательства были большие усы. Он курил сигары и ездил на белом мерседесе. Его звали Дум Арора. Он почти никогда не читал книг. Дум сколотил состояние на заправках и газовых агентствах. Мой приятель в траншее сказал, что Дум Арора однажды рассказал ему, какая книга его самая любимая. Это была «Чайка» Джонатана Ливингстона. Дум сказал, что научился у нее смыслу жизни. И картинки птиц были необычные.
Мой стрелок сказал, что поэтому Дум — человек, на которого хорошо работать. Он платил мало, но во время и оставлял тебя в покое. Он платил пять рупий за одну отредактированную страницу и три рупии за корректуру. Если он приглашал тебя домой, то предлагал виски «Джонни Уокер», «Блэк Лэйбл» из очень большой бутылки. Тогда он был щедрым. Можно было выпить целую бутылку, если осилишь. Стрелок сказал: когда приезжаешь в его дом, он встречает тебя с криком: «Будем джонни-шонни?»
Парикмахер приходил к нему домой, чтобы осушить eго большие бутылки виски. Через несколько дней, по словам стрелка, можно было заметить синяки на его коже.
Физз пошла к нему на встречу. Он был открытым и дружелюбным. Дум страстно говорил о свой любви к книгам. Он сказал, что сделал состояние не на них, но они делали его одухотворенным. А деньги, как нам известно, ничего не значат, имеет значение только божественное. Все остальное неважно. Только бог пойдет с нами. Он сказал, что будет платить Физз три рупии за отредактированную страницу. Физз возразила: ей говорили, ставка — пять. Дум согласился. Он будет давать ей пять, потому что видит, что она хороший и искренний человек.
Дум дал ей на редактуру историю жизни одного бюрократа. Это был толстый текст, напечатанный на хорошей бумаге, в прекрасном переплете. Автобиография. Этот человек давно был в отставке. Это была ода самому себе. В ней было описано множество удивительных вещей, которые он сделал для, провинции. Рассказывалось о том, как он служил народу Индии. Когда бы я ни посмотрел на Физз за работой, я видел, что она правит абзацы, стрелочками отмечая что-то, внося изменения.
— Его просто осчастливили, начав строительство общего коровника, — сообщала она. — Или он рассказывает нам, какая речь о муниципальных реформах перед деловым клубом «Ротари» вызвала овацию стоя.
В конце дня Физз театрально потягивалась и говорила:
— Пятнадцать страниц; семьдесят пять рупий.