— Любой может это сделать, — ответила Физз каким-то приглушенным голосом.
Я вышел из нее, а потом снова вошел.
— Любой?
— Никто, — сказала она еще более приглушенным голосом.
Я целовал ее от линии волос до уголков ее рта. Теперь я мог почувствовать ее влажное дыхание. Каждый раз, как я спрашивал ее: «Любой?» — она отвечала: «Никто».
И всякий раз она была немного дальше.
Я сбросил тяжелое покрывало. Так было больше места для действий. Я сказал ей на ухо:
— Никто?
И она ответила:
— Только ты.
И я спросил:
— Никто?
И она сказала:
— Только ты.
И к тому времени, когда я задал ей этот вопрос дюжину раз, она больше не могла слышать меня, и я больше не мог слышать ее, но мы оба были совершенно там же, где всегда.
Позже, приведя в порядок покрывало, она воскликнула:
— Мистер чинчпокли, ты что-то знаешь? Ты отвечаешь всегда вопросом на вопрос!
Борясь с непреодолимой властью сна, я пробормотал:
— В наших вопросах содержатся все ответы!
Не понимая, что это значит.
На следующий день я не вставал с постели до вечера.
Когда я поднялся и пошел в ванную, рабочие собирались отдыхать после рабочего дня, а Физз сидела на террасе, наблюдая за закатом солнца. Утром, когда я проснулся, я попросил ее принести мне одну из книг, чтобы просмотреть ее, пока я буду пить чай. Кончилось тем, что я позавтракал и пообедал в постели и был вынужден оставаться там и читать, пока стук молотка, визг пилы и разговоры наполняли дом.
Когда Ракашас принес мне обед, он сказал без улыбки:
— Мой отец говорил, что самые мудрые люди — те, кто знают границы своей мудрости.
Физз была слишком занята совещаниями с каменщиками и плотниками, чтобы беспокоиться обо мне. Несколько раз она приходила и говорила:
— Великий господин чинчпокли за работой!
В окно напротив нашей постели я видел, как изменялся день. Утром на листьях дуба ожили болтающие птицы, потом листья заблестели под лучами полуденного солнца, а вечером они танцевали с порывами ветра; с приближением ночи они побледнели и успокоились. Когда я отбросил в сторону одеяло, сохранившее запахи сна, чтобы встать и помыться, день прошел, и я прочитал почти десять страниц.
Этого было достаточно, чтобы зацепить меня.
Каракули было трудно читать, и язык был сложный с ужасной грамматикой и ошибками. Часто казалось, что предложения следовали друг за другом не в логическом порядке. Приходилось возвращаться, чтобы понять то, что было написано. Тот, кто так плохо написал шестьдесят четыре книги, демонстрировал невероятную самоуверенность.
Но содержание. Но содержание…
Когда я вышел на террасу, Физз спросила:
— Так что он пишет?
— Ничего, — ответил я.
— То есть?
— Это пишет она.
Странно, но прошла минута, прежде чем Физз переспросила:
— Ты хочешь сказать, что это пишет женщина?
— Да, — подтвердил я. — Нам следовало это понять по почерку
— И кто она?
— Мне удалось прочитать только десять страниц. Из них невозможно понять.
— Очевидно, она жила здесь?
— Я тоже так думаю. Откуда еще мог появиться сундук с этими записями? Должна быть женщина, к которой он имеет отношение. Та, которая построила дом.
— Как ее звали?
— Пока не знаю. Тафен называет ее Мадам. Я не думаю, что он тоже много о ней знает. Я спрашивал его пару раз, и он всегда отвечал туманно. Просто говорил, что она была смелой, очень храброй. По его словам, даже белые люди боялись ее.
— Что ты нашел?
— Я рассказал тебе. Очень немногое. Просто удалось прочитать десять страниц. Это очень сложно. Синтаксис плохой, почерк неразборчивый — нелегко понять.
Физз встала и начала утаптывать землю вокруг серебристого дуба, который мы посадили на террасе. Несколько ударов с правой стороны — и растение немного выпрямилось. Его листья почернели по краям. Возможно, из-за мороза. Она вытерла свои шлепанцы пучком травы и сказала:
— Так что ты выяснил?
— Прочитав десять страниц? — усмехнулся я. — Леди Чаттерлей владеет нижними Гималаями.