Мне потребовалось десять минут, чтобы объяснить то, что я имел в виду. Физз недоверчиво заохала. Она не знала, говорю я правду или подшучиваю над ней.
Наконец она спросила:
— Так что это? Своего рода роман?
Я сказал, что понятия не имею.
— Материал потрясающий, но я не знаю, правдивый или выдуманный.
— Но я должна сказать, что ты не потерял способность находить самые грязные отрывки в любой книге! Шестьдесят четыре части, и ты находишь нужные десять страниц!
Ночью, когда я собирался снова взять дневник в постель, я кое-что вспомнил. Я немедленно зашнуровал кеды, натянул куртку и попросил Физз сделать то же самое.
— Куда ты хочешь идти? — спросила она.
— Давай поговорим с Тафеном.
— Сейчас?
— Мне нужно кое-что у него спросить.
— Сейчас?
— Сейчас!
Багира, которую мы приобрели у армейского офицера в отставке в Бхитмале, была еще восьминедельным щенком — черный комочек меха, который ел и спал весь день в плетеной корзине на кухне. Поэтому не было собаки, которая могла бы сопровождать нас, но я взял гладкую палку из сандалового дерева, которую мы купили как-то в Джанпате, а Физз держала маленький черный фонарик. Он прорезал острую дыру в темноте и дьявол не прыгнул на нас у нижних ворот.
Когда мы свернули с дороги на извилистую тропу в сторону дома Тафена, под нашими ногами хрустели опавшие листья дуба и гравий, этот звук заставлял собак волноваться. Голая лампа, подвешенная на мыльном дереве, где тропа на последнем участке поворачивала, смотрела, на зловещие тени вокруг. Когда мы повернули, лаянье собак стало ужасным. У него было много тональностей: дикий лай, низкое рычание, резкое тявканье, и непрерывный вой, который должен был разбудить долину. Но мы были там прежде — когда покупали дом — и знали, что, когда опускается первая завеса темноты, Тафен привязывает своих собак внутри двух больших клеток с железными решетками, которые стояли по бокам от двери его дома. Гулдаар — пятнистый — любил есть собак и мог убить этих четырех дворняжек несколькими ударами лапы. Иногда ночью леопард приходил и садился напротив клеток, и у собак переворачивалось все внутри, и они превращались в мяукающих развалин.
Тафен приложился к спиртному и сидел на своем стуле. Его тонкие руки висели по бокам, кончики пальцев касались зеленого линолеума на полу. Стакан, наполовину наполненный золотой жидкостью, был зажат в его правой руке. Круги золотого цвета — сотни кругов наслаивались друг на друга — покрывали пол вокруг стула, напоминая о золотых вечерах. Маленький телевизор трещал напротив Тафена. Единственный канал, который транслировался здесь, — это национальный канал, «Дурдаршан», приходилось каждый день поворачивать антенну на крыше, чтобы добиться приема. Сейчас ничего не было слышно, кроме треска, и ничего не было видно, кроме неясных фигур.
Мы сели на какие-то предметы мебели яркого цвета с изогнутыми ножками и спинками.
— Иди и раздели его со мной! — закричала Дамианти. — Почему одна Дамианти должна ощущать на себе мудрость великого Тафена Обманщика, шейха Чилли Кумаона!
И она ушла за новыми стаканами.
— Стефен, скажи мне кое-что, — попросил я.
— Почему я должен тебе что-то говорить? — спросил он. — Почему я кому-то должен что-то говорить? Кто-то мне что-нибудь рассказывает? И кто ты?
— Стефен, когда я пришел в твой дом в первый раз, у тебя на стене висел портрет женщины, — сказал я. — Кто это? И где портрет?
— Это королева Шеба, и она спит, — ответил Тафен-: — И она не спит с такими черными, как ты!
Дамианта пришла с двумя толстыми стаканами на пластиковом подносе и предложила их нам с наполовину полной бутылкой «Бэгпайпера». Но я был не в настроении пить.
— Заткнись, Стефен, и отвечай на мой вопрос! — закричал я.
Физз положила на мою руку свою и сказала:
— Я думаю, нам следует уйти.
Но я не хотел возвращаться. Тафен смотрел на меня налитыми кровью глазами. Он взял стакан, осушил его и расставил свои тощие бедра.
— Тафен, не говори ни слова! — попросила Дамианти.
— Ты ублюдочный Дилливалла, ты когда-нибудь ездил на лоллу? — закричал Тафен. — Иди, я покажу тебе горячую езду на толстом лоллу Одним ударом я покажу тебе весь Кумаон! А двумя всю Индию! Три удара за весь мир! От Эйфелевой башни до Импайер Стейт Билдинг. Иди!
Физз встала и сказала:
— Я ухожу.
— Заткнись ты, жалкий пьяница! — воскликнула Дамианти. — О, почему Майкл не сделал тебе укол, который вылечил бы тебя от этой болезни!
— Тафен, ты — собака! — рассердился я. — И ты умрешь, как собака!
— Прекрати! — попросила Физз. — Что с тобой?
Между тем Тафен снял ремень и попытался расстегнуть свои серые брюки.
Физз теперь тянула меня за руку, а Дамианти взмолилась:
— Пожалуйста, сэр, уйдите, прежде чем он заставит нас всех краснеть.
Когда мы вышли, собаки начали лаять, бросаться на решетку, воя на луну. В каждой клетке стояли алюминиевые чашки с водой, покрытые вмятинами и трещинами, раздавалось шуршание и плеск воды, когда собаки налетали на них.
На улице Дамианти сказала, сложив ладони:
— Вы должны простить нас. Он иногда человек, иногда животное. Даже я не знаю, когда и кем он будет.
Прежде чем Физз смогла успокоить ее, я спросил:
— Дамианти, вы знаете картину, о которой я говорю? Кто это? И где картина?
В доме Тафен закричал во весь голос:
— Черный ублюдок, который делает кхуспхус с моей женой! Иди и поговори с лоллу Тафена, тогда ты узнаешь! Кто она? Она — мама твоей мамы! И она будет спать со мной сегодня!
Очень твердым голосом Физз, потянув меня за руку, заявила:
— Мы уходим сейчас же!
— Пожалуйста, сэр., - Дамианти умоляюще посмотрела на меня.
Физз была в ярости. Она шла впереди меня всю дорогу домой, свет ее фонарика сердито покачивался. Когда мы оказались в постели, она спросила: