Она даже не пробовала повторить это, но и не сожалела ни о чем. В этот момент Катерина ничего не чувствовала, но было удовольствие до и после, в предвкушении и в воспоминаниях. Онa знала — инстинктивно и из книг, — что удовольствие во время соития придет само в свое время и с другим мужчиной.
Катерина понимала, что не найдет такого мужчину в Чикаго.
Без определенных планов она готовилась всю свою жизнь к тому, чтобы покинуть Чикаго, и подсознательно получила инструкции в «Редких вещах с Востока Джона». Она часто думала, что знает меньше о городе, в котором провела свою жизнь, чем о странах, магия которых витала в маленьком магазине отца. Она чувствовала привязанность даже к плавающим рептилиям, пойманным, как и она, в запечатанные банки, и часто гладила рог носорога и ласкала шелковые тигровые шкуры, висящие на стенах. Ее сердце было полно смутного желания. Катерина начала изучать дюжину пергаментных карт, которые Джон держал в папке, составляя маршрут через огромные просторы океана. Когда ее мать начала приглашать молодых людей на чай, она доверилась отцу и стала искать с его помощью пути бегства.
Джон достаточно любил жизнь и дочь, чтобы позволить ей уйти. По мере того как он становился все более дряхлым, его страшила мысль оставить Катерину на попечение Эмилии. Он начал составлять списки своих друзей по миру и рассказывать девушке о портах и морских путях, кораблях и ценах, языках и культуре, одежде и привычках, нравах и обычаях, кухне и деньгах, религии и традициях.
Однажды утром Эмилия проводила собрание Христианского общества у себя дома и пригласила молодого человека, который написал монографию под названием «Наука апокалипсиса и искусство пережить это». Молодой человек был очень вежлив, очень бледен и говорил очень красноречиво. Его широкие баки дрожали от страсти, когда он описывал ревущие костры, которые сожгут мир, когда грянет последний суд и восстанут мертвецы. Они будут пробираться из глубоких расщелин земли и выжигать небеса; звезды обгорят, а солнце почернеет.
Женщины слушали с мрачными глазами и молитвенно сложенными руками.
Он воскликнул искренним голосом:
— Мужчины, которые совершили насилие по отношению к другим людям, мужчины, которые жаждали большего, чем нуждались, мужчины, которые повернулись спиной к Господу, и женщины, которые позволяли Вельзивулу внушать их чреслам греховное желание, — все будут жариться в огне апокалипсиса, и им не позволят отдохнуть в смерти! Вечно, вечно, вечн! Без милости и отсрочки! Без вчера или завтра!
Несколько женщин, которые еще не скрестили ноги, теперь сделали это.
Вечером Эмилия сказала своему мужу и дочери, что выбрала этого молодого человека. На следующее утро Джон — даже не сделав свой первый глоток спиртного — начал готовиться к последнему путешествию. К тому времени, как Катерина пришла вечером в магазин, все было готово. На следующий день они уехали в Нью-Йорк. Эмилия не знала, что она видела свою дочь в последний раз. Катерина знала, но это причиняло ей несильную боль. Единственный ребенок и мать прожили всю жизнь под одной крышей, но оставались совершенно незнакомыми друг другу. Одна готовилась к жизни, другая — к апокалипсису. Эти две дороги нигде не пересекались. Катерина пыталась почувствовать печаль по поводу расставания с Эмилией, но не смогла. Только когда она умирала много лет спустя в тысячах милях отсюда, Катерина нашла в себе слезу по матери.
Но через неделю на тесной набережной в Нью-Йорке, толкаясь среди эмигрантов с пустыми взглядами, она зацепилась за отца и плакала, как ребенок. Зубы Джона выпали, его волосы поредели, его кожа одряхлела и стала серой, руки потеряли свою силу, но он держал ее крепче, чем кого-нибудь другого в своей жизни. Порой родитель живет благодаря своей привязанности к ребенку — это печальные узы, упорство желания. На пристани, попрощавшись с дочерью, Джон внезапно почувствовал, что его жизнь закончилась. Он не мог думать о том, чтобы вернуться в Чикаго; он не мог думать о том, чтобы проснуться следующим утром. Он снял свой талисман ― деревянный амулет со священным знаком, победитель малярии и любого недоброго глаза — и повесил его на шею дочери. Ему не нужна была больше защита; этого ему было недостаточно.
И Катерина, плача как ребенок, надеялась, что отец попросит никуда не ехать, чтобы она могла вернуться назад в веселый магазин и с благодарностью оказаться в теплых объятиях его тени.
Много недель на качающейся палубе она наполняла океан солью своей печали.
Лондон оставил Катерину равнодушной.
Друг ее отца, мистер Салисбери, был стариком с больным глазом, на котором он носил черную повязку. Он владел доходным ломбардом и антикварным магазином на Бонд-Стрит, сильно отличавшимся от «Редких вещей с Востока Джона». Мистер Салисбери продавал безделушки — некоторые были невероятно дорогими, — добытые из известных и переполненных королевских домов Индии. Большинство из них были похищены или увезены путешественниками, наемниками, служащими компаний, солдатами и офицерами раджи, адъютантами и секретарями, слугами королевской семьи, также женами и любовницами магараджей и принцев. Другие были проданы членами королевской семьи, которые пытались сохранить cвое положение, спасаясь от жадной хватки Британии и нравственных щипцов пробуждающегося национального чувства.
Там были золотые и серебряные подносы и кубки, персидские ковры, кристальные канделябры и лампы, мраморные шахматы, миниатюрные рисунки школ Мугхала и Кангра, шелковые гобелены с королевскими монограммами, птичьи ванны, отделанные жадеитом, кальяны, сверкающие золотом, кинжалы с рукоятками, инкрустированными бриллиантами, стулья с тигровыми лапами и ручками в виде змей, мраморные кофейные столики с инкрустацией из ляпис-лазури, резные ювелирные шкатулки, деревянные молотки для поло, принадлежавшие известным лицам, такие большие бадьи, что же щина и мужчина спокойно могли в них сделать колесо, такие сложные сорта чая, что мастерам понадобились годы, чтобы создать их, механические пистолеты и мушкеты, мраморные и бронзовые бюсты длинноносых королей и принцев в тюрбанах и с усами, утонченные серебряные и золотые столовые приборы, отделанные изумрудами и рубинами безделушки, посохи, мечи, графины, портсигары, пепельницы, плевательницы, зеркала, расчески, колокола храма, седла для верховой езды, биде; там был огромного размера дилдо из полированного цейлонского эбенового дерева, заказанный стареющим принцем Каримтхалы, чтобы доставить удовольствие своей чехословацкой любовнице. Она продала его, когда ее выгнали. Это было произведение искусства с прекрасными изгибами и превосходным наконечником. Мистер Салисбери помыл его и покрыл новым слоем лака.
Мистер Салисбери и Джон совершили вместе торговую экспедицию к границе, где он потерял свой левый глаз из-за меткого выстрела соплеменника. Джон помог ему спастись и вылечиться. Узы битвы крепче остальных, и мистер Салисбери решил помочь дочери своего друга. Но она поставила его в тупик. Он не мог понять, зачем она приехала в Лондон и что хочет делать. Катерина задавала ему бесконечные вопросы об Индии и индийских вещах, которыми был забит его магазин. Он сделал вывод, что она похожа на своего отца: редкий американец интересовался вещами, которые находились за пределами его страны.
Мистер Салисбери поручил своей младшей дочери, Флорри, провести для Катерины экскурсию по Лондону. Две девушки побывали в музее Мадам Тюссо, в Британском музее, Вестминстерском аббатстве, Букингемском дворце, Кью-Гарденз, на Трафальгарской площади. Часто их сопровождал любовник Флорри — бледный, худой юноша, который учился на инженера. Среди памятников искусства эти двое находили укромные уголки и щели, чтобы практиковаться в любви. Вскоре Катерину стали сердить их раскрасневшиеся лица, их поиски широкой колонны или темного угла. Во время прогулки они постоянно задерживались, пропускали других вперед, чтобы прыгнуть в укромный уголок и обняться. В промежутках между этими занятиями бледный юноша рассказывал им фантастические истории о воздушных машинах, которые в скором будущем помогут людям парить в небе и даже перелетать через Атлантический океан. Катерина удивлялась тому, что обычно говорят мужчины, чтобы вызвать ответное чувство у женщины.
Даже с этими проявлениями страсти американская девушке вскоре заскучала от бесконечных памятников имперскому величию и военной доблести. Статуи, памятники, декларации. Мужчины везде такие же? Пытаются найти путь между высокрмерием и апокалипсисом.
Чтобы улучшить плохое настроение Катерины, Флорри отвезла ее в Брайтон. Эта прогулка прошла плохо. Они приехали, когда солнце спряталось за тучи, но на пляже было веселье. Однако вскоре начался дождь, который не прекращался два дня. В Метрополе собирались семьи, зачитывали статьи из газет вслух и играли в слова, в то время как их визжащие дети бегали туда-сюда по коридорам, словно духи из ада.
Все три вечера к двум девушкам подходили юноши, которые искали развлечения, но Катерину отталкивала их светлая кожа и успех. Флорри — ради игры и веселья — должна была тоже страдать.
Она сообщила о недовольстве Катерины своему отцу. Мистер Салисбери приложил еще больше усилий: он был жив благодаря Джону. Он каждый раз изучал «Таймс» и направля дочь своего друга в те места, которые были популярны в городе: в театр, оперу, на лекции, чтения. Он взял ее в Аскот, чтобь посмотреть на бега. Ее отослали в Оксфорд и Кэмбридж, где она гуляла по булыжным мостовым и пыталась найти в себе сочувствие к глубокой жажде знаний и высших привилегий.
Во всем этом Катерина видела не центр цивилизованного мира со всеми знаниями и искусством, достижениями и изяществом. Она замечала только снобизм, классовое сознание, претенциозность и искусственность. Плоть эксплуатации, которая лежала под кожей просвещенности. Глупый акцент и глупые шляпы.
Лондон был похож на Чикаго — просто этот город был более стильным и с большим чувством самоуверенности. Здесь корни этого скрывались в Индии, которая находилась под каблуком Британии; в Америке это было связано с чернокожими тенями на улицах.
Она сделала вывод, что мужчины будут сильны теми, кого они смогут подавить.
Через три месяца она была готова бежать отсюда. Это было не то место, где она собиралась оставаться. Джон написал ей письмо, Эмилия тоже. Письмо матери было длинным, на многих страницах, там были нескончаемые жалобы на предательство. Она говорила о любви, верности, благочестии, долге, благодарности и сообщала о провале Катерины по каждому из эта пунктов. В письме было сказано, что теперь Эмилии ясно, что капризное семя ее отца победило все ее благородные намерения. Очень тщательно перечислялись все ее попытки наставить дочь на путь истинный с того времени, как она была ребенком. Она взваливала вину на Джона и магазин редких вещей. Ей никогда не следовало позволять Катерине проводить столько времени в этом адском магазине со всем его барахлом вуду, змеями и шкурами, порошками и пастой, его сексуальным рогом. Это было трагическое несчастье, что ее дочь очаровала такая жизнь; и теперь было ясно, что, когда наступит апокалипсис, за грехи дочери мать будет гореть вечно. Письмо перемежалось большими отрывками из Библии, переданными своими словами.
Заканчивалось оно так: «Твоя обреченная мать с разбитым сердцем, Эмилия».
Катерина быстро прочитала его и отложила в сторону. В нем не было ничего интересного для нее.
Письмо Джона было написано только на одной стороне листа бумаги. Он написал, что путешествие обратно в Чикаго было самым длинным в его жизни. Отец сообщил, что, когда Эмилия узнала правду об отъезде Катерины, она выла и плакала так сильно и долго, что он впервые за свою жизнь две ночи спал в магазине. Но магазин больше не был счастливым местом. Казалось, он внезапно лишился своей души. Но Катерина не должна беспокоиться и оглядываться назад. Она должна помнить, что мы можем умереть в любой день, что у каждого из нас есть только один моральный долг перед этим миром: прожить нашу жизнь в полную силу.
Так должен завещать своим ученикам каждый бог, включая бога Эмилии.
Чтобы найти свою дорогу в мире, нужно смотреть вперед. Там есть дорога для всех и место для отдыха. Катерина должна хватать свое счастье, когда оно придет к ней; она должна получать удовольствие там, где находит его; она должна идти туда, куда ведет ее сердце.
Любовь и желание.
Джон написал: «Любое желание и любовь имеют право быть. Тебе не придется желать или любить сотню лет. Мимолетная любовь, желание одного мгновения — они существуют на тех же правах, что и любовь и желание на протяжении семидесяти лет. Не позволяй никому убеждать себя в обратном. В тот момент, когда тебя охватывают любовь и желание, тебя касается бог. За мою жизнь меня посещало это благословленное чувство снова и снова, и я не прошу для тебя большего благословения, моя дочь. Апокалипсис не наступит или наступит, но перед этим у нас здесь будет свой собственный рай. В нем будут жить только те, кто способен к желанию и обладает даром любви. У твоей матери была только половина этого. Ты можешь обладать сполна этими чувствами. Может, это будет наследство тебе от твоего отца».
Письмо заканчивалось так: «Твой любящий отец, душа которого всегда летит у тебя за плечом».
Это было первое письмо, которое Джон написал ей. Катерина внезапно поняла, что он никогда не разговаривал с ней в подобной манере. Ее знание его свободной широкой натуры происходило из историй его путешествий и ее тайных чтений его дневников. Большую часть их жизни, разговаривая с ней Джон не рассказывал диких анекдотов и не дурачился.
Она прочитала его письмо три раза, медленно, держа его коленях несколько часов, взглядывая из окна, находящегося на втором этаже, на дождливое серое небо Лондона, и приняла решение уехать.
Там есть дорога для всех и место для отдыха.
Париж поразил ее.
Там царила безнравственная анархия, которая всегда привлекала ее. Снобы казались здесь менее богатыми и знатными, более эксцентричными и ценящими искусство. И воздух — куда бы ты ни пошел — был полон желания, чахотки, страсти к жизни. К тому же здесь не было внимательного взгляда и руки друга отца. Катерина легко пересекла пролив, оставив свой тяжелый багаж, сундуки и чемоданы позади и взяв с собой только две большие сумки.
Поклонник Флорри — который запускал руки ей под платье, пока рассказывал о летающих машинах — направил Катерину к своему другу, снимавшему квартиру рядом с бульваром Монпарнасс. Друг поклонника Флорри был богатым денди. Его отец нажил состояние, ведя активную торговлю в Африке, а затем подавился костью в ресторане в Лондоне, пока все вокруг него неистово пили и смеялись. Когда наконец кто-то повернулся к нему, чтобы задать какой-то вопрос, эксплуататор сотни племен уже был мертв достаточно долгое время и выглядел удивительно спокойным. Молодому Радьярду оставалось только думать о том, как прожечь состояние. Он подошел к решению этой задачи с апломбом. После того как он все выжал из Лондона, он переехал в Париж. Город был равен аппетиту Радьярда по своей жажде наслаждений. И это было хорошей базой для того, кто в поисках удовольствия готовится предпринять головокружительные набеги на Испанию, Италию и Ривьеру.
Когда Катерина приехала к нему на квартиру, Радьярд уезжал в одну из таких увеселительных поездок. С ним была группа из семи человек, четырех мужчин и трех женщин, все они разошлись по гостиной в ожидании отъезда. Они познакомить с ней со сдержанными улыбками. Катерина почувствовала себя неловко и неуверенно. Эти люди выглядели так, словно могли начать пить и вступать в связи в любой момент. Радьярд принял ее тепло и рассыпался в комплиментах. Он сказал, что встреча с ней чуть не заставила его изменить планы и остаться. Крепко держа ее за локоть, Радьярд проводил гостью в ее комнату. И внезапно обрушился шквал сумок и поднялся свист, а затем квартира погрузилась в мрачное молчание.
Ее комната была большая с сатиновыми занавесками и нарисованными маслом портретами дворянства, которые висели на стенах. Остов кровати был сделан из меди и казался неестественно высоким — ей приходилось спрыгивать на пол, когда она поднималась с нее. Там имелся маленький балкон с железными перилами, с которого открывался хороший вид на суетливую улочку внизу. В ванной оказалось биде, и ей не понадобилось много времени, чтобы оценить его преимущества.
В квартире было много тяжелой мебели. Большое деревянное бюро, тяжелые гарнитуры, разные стулья, огромное пианино и большие картины в сверкающих рамах, которые должны были свидетельствовать о состоянии владельца. Это все казалось лишенным индивидуальности. Только у входа в спальню Радьярда висело кое-что личное — большая африканская маска с открытыми толстыми губами, широкими и большими зубами и длинными, словно карандаши, мочками ушей.
Предоставленная сама себе, Катерина занималась именно тем, что устроил ей друг отца в Лондоне, — осмотром достопримечательностей. Дворцы и памятники ей быстро наскучили, но Нотр-Дам и Эйфелева башня поразили ее. Оба эти памятника привлекли ее своим масштабом и странным уродством. Катерина сидела часами у подножия каждого из них, пытаясь понять болезнь человеческого величия и то, какую форму oна может принять. Но именно Лувр был последней каплей, которая сбила ее с пути осмотра достопримечательностей. К тому времени, как она пробралась через четыре крыла, наступил вечер, и она устала больше, чем когда-либо в жизни. Все, что он увидела, смешалось в ее голове: римские и греческие статуи, полотна Ренессанса и Реформации, даже кривая улыбка Джоконды, ради которой она бродила по длинным коридорам и обнаружила маленький, непримечательный холст.
Когда она выбралась на улицу, солнечный свет уже таял, и в квадратном дворе было полно людей, которые приходили в себя от этой экскурсии. Казалось, что большинство из них были готовы лечь и умереть. Некоторые дети вообще рыдали от усталости и голода. Она не заметила никакого счастья или радости у людей, толпившихся вокруг нее. «Какая тяжелая ноша — эта культура. Какую дань она берет», — подумала Катерина.
Этой ночью, после горячей ванны, она вышла на балкон и наблюдала за людьми, гуляющими внизу. Странный свистящий французский язык и множество запахов доносились до нее вместе с приливом сексуальной энергии. Это был Париж, частью которого она должна стать. Со своего карниза Катерина поняла, что может смотреть на головы спешащих пар, наблюдать за любовными свиданиями и ощущать желание, которое царило там. Она видела его в словах своего отца в бухгалтерской книге; она видела его в позах, полных бесстыдства и ловкости, на рисунках в магазине; она видела его в безумстве юного Джима, изливающегося в нее со спины, не умеющего унять свою дрожь.
Катерина так возбудилась, вдыхая ароматы и сексуальную энергию и просеивая это через решето памяти, что ей пришлось пойти в ванную, сесть на биде и позволить воде литься и литься, пока она не освободилась от своего напряжения.
Радьярд и его товарищи вернулись на следующее утро. Катерина все еще нежилась в постели, позволив боли, причиненной Лувром, покинуть ее конечности. Их голоса, перемежаемые грубым смехом, нарушили молчание квартиры. Катерина подождала, и достаточно скоро раздался стук в дверь. Ома ответила, и Радьярд вошел. Его золотые волосы, разделенные пробором, свободно падали вокруг лица; на нем не было жилета, он держался за черные подтяжки; его белая рубашка хрустела и наполовину вылезла из брюк. Радьярд вел себя развязно: картинно прислонившись к стене, он осыпал ее комплиментами.
Вечером он пригласил ее на обед в ресторан под названием Ла Ша Блан на Рю дэ Одесса, возле Гар Монпарнасс; Радьярд сказал, что там всегда полно почти знаменитых артистов и писателей. Они сидели внизу в углу, а комната уже была наэлектризована разговорами и звоном стекла. Радьярд попросил ее не сводить глаз с деревянной лестницы в дальнем углу: там можно было увидеть знаменитых людей, спускающихся вниз. Катерина не могла узнать никого из них, и это меньше всего ее заботило. Радьярд попробовал на вкус разные марки вина, ни одна из которых для нее ничего не значила. Затем они начали пить. Сначала шампанское, потом вино. Никогда Катерина не чувствовала себя лучше. Радьярд рассказывал ей дикие истории о днях, проведенных в Париже, и каждые несколько минут прерывался, чтобы воскликнуть, как невероятно красиво она выглядит сегодня.