«Но, — сказал Сиед, — не все потеряно». Однажды на субконтиненте произойдут изменения: забурлят идеи, люди придут в движение, появятся новые творческие силы. Он утверждал, что есть люди в Пуне, Бомбее и в Пенджабе, Бенгале (об одном из них ходили слухи в Южной Африке), которые говорили на новом языке с невероятной уверенностью. Они появлялись — но одному или по двое, адвокаты и учителя — на образовательных тропах, проложенных британцами. И Сиед надеялся, что они вскоре начнут ставить вопросы, которые вынудят беспомощное индийское правительство и алчных колонистов искать убежище.
Вопрос, который уничтожит королей,
Который позволит людям воспользоваться их правами.
Катерина вскоре прекратила выходить с Радьярдом и его бандой. Теперь они казались ей неоперившимися юнцами, играющими в школьные игры. Даже граф Владимир. Его знание искусства и литературы выглядело просто эстетической прихотью, пустым тщеславием без реальной цели. Обычной пищей для его собственной радости. Счастливая вольность их жизней — когда-то такая очаровательная — потеряла всю привлекательность. Внезапно она приобрела запах гниения.
Катерина не могла больше выносить, когда один из них прикасался к ней. А Мустафа Сиед никогда не предпринимал попытки сделать это. Она посещала его в Гранд Отеле, но он никогда не предлагал ей подняться в его комнату, а сидел с ней в холле и разговаривал часами. Он говорил, говорил и говорил, нежно и настойчиво, и Катерина возвращалась каждый раз влажная от желания, его нежные слова были более чувственными, чем любые ласки, которые она когда-либо испытывала.
Однажды, не раньше, чем через два месяца после их первой встречи, он сказал ей, что любит ее. Сиед держал ее за руку, когда говорил это. Она вернулась домой в изумлении.
На следующий день, когда она встретилась с ним снова, все еще пребывая в удивлении, он сказал, что скоро уезжает в Индию, а она поедет с ним.
Катерина согласилась, а когда вернулась домой, то задумалась о своем решении. Она все еще почти ничего о нем не знала. Единственное, что она о нем выяснила: он учился в Оксфорде и получил степень по философии, был прекрасным игроком в крикет, который мог бы играть за Англию, если бы научился помалкивать о своих политических воззрениях. Сиед сказал, что у него есть сверстники из королевской семьи, которые преуспели в этом. «Игры — это только игры для привилегированных богачей и богатых народов. Для униженных все — это орудие войны, войны за жизнь и достоинство», — заявил Сиед.
Катерина думала о темнокожих тенях дома в Америке и понимала кое-что из того, о чем он говорил.
На следующий день она решила прямо задать ему вопрос. Когда они встретились за обедом и до того, как принесли вино, Катерина спросила:
— Где я буду жить?
— Со мной, — ответил он.
— В качестве кого? — поинтересовалась она.
— В любом качестве, в каком ты хочешь, — сказал Сиед.
— Кто еще живет с тобой?
— Моя семья. Мои братья, кузены, дяди, тети, племянники, племянницы, дедушки и бабушки, прадяди, пратети, моя жена.
— Жена?
— Да, я давно женат. С тех пор как мне исполнилось четырнадцать. Но это не имеет значения.
— Имеет значение для меня. Ты сказал, что любишь меня. Как я могу там жить?
— Как ты пожелаешь.
— Но в качестве кого, ты хочешь, чтобы я жила там?
— Как моя жена. Как мой товарищ.
— А что будет с твоей женой?
— Это не имеет значения. Она ничего не скажет. И ничего, я надеюсь, не почувствует. Она поймет.
— Это очень неожиданно. Мне нужно об этом подумать.
— Вообще-то, не надо. Ты слишком много придаешь этому значения. Но если хочешь, тогда конечно.
Катерина не вернулась домой. Она села у подножия неясно вырисовывающегося Нотр-Дама и думала обо всем этом. Она знала, что поедет. Катерина больше всего на свете хотела продолжать слушать его речи. Но что это значило — быть второй женой, покинутой в море семьи, в чужой стране, среди чужих людей и чужой религии? Ей нужно было подумать обо всем этом, озвучить свои размышления. Когда она посмотрела вверх, то химеры нагнулись вниз, глядя на нее и бросая ей вызов.
Спустя какое-то время она встала, вошла внутрь собора и села на скамейку сзади. Это было время вечерни, и в полумраке ламп можно было увидеть несколько голов, склонившихся в мольбе и просьбе. Другие двигались беззвучно, зажигая свечи в ответ на свои надежды.
В этом глухом месте Катерина посмотрела на большие витражи, ожидая божественного знака. Юноша с развевающейся бородой прошел по проходу, бормоча себе под нос: «Бог двигался в вере; в вере мы должны двигаться». В этот момент она подумала: «Насколько большим должен быть дом церкви, чтобы он смог принять Бога? Сколько аргументов должно быть у религии, прежде чем в нее поверят?» Она всегда питала отвращение к религиозной истерике матери, но теперь, в Нотр-Даме, пытаясь найти храбрость, которая у нее уже была, она стала совершенно свободной от ужасов религии и страха перед неизвестным.
Катерина никогда больше не входила в другую церковь или другой божественный дом.
Когда она вышла через большую дверь, снаружи было темно, и, посмотрев вверх, Катерина увидела что химеры скрылись в ночи и больше не сердились на нее.
Они сели на корабль в Марселе. Когда Радьярд прощался с ней на станции в Париже, он был меланхоличен. Как и остальные. Она поцеловала каждого из них и каждому прошептала слова предостережения, прося быть осторожными в еде, питье и в поведении. Она любила каждого из них и получала с ними удовольствие. Они принесли ей счастливое время молодости, которое должен пережить каждый. Эти люди помогли ей обнаружить тайны удивительных троп, в которые ее впервые посвятил отец. Ее охватило чувство огромной потери.
— Привези мне магараджу. С бриллиантом в каждой подмышке, — попросила Энн.
— Говорят, на границе неплохая марихуана, — сказал гpaф Владимир.
— Сиед, позаботься о ней, — попросил Радьярд. — И мы хотим, чтобы она вскоре вернулась.
Сиед только нежно улыбнулся, но его глаза оставались спокойными.
Катерина не надеялась больше вернуться назад. Ей казалось, что она пересекает воды океана в последний раз. Что путешествие, которое началось в ее воображении в магазине отца много лет назад, собирается перейти в свою последнюю фазу.
В Марселе они провели ночь в отеле. Сиед — странно, пристойно — заказал две отдельные комнаты. После ужина они долгое время говорили о банде Радьярда — так легко было говорить с Сиедом, — а затем он нежно поцеловал ее на прощание и остался у дверей ее комнаты. Она удивлялась его крайней сдержанности и лежала без сна долгое время, приводя свое страстное тело в спокойствие.
На корабле Сиед тоже заказал две отдельные каюты. С тактом и предупредительностью он отдал ей ту, которая была лучше; их разделял только этаж. Она проводили каждый день вечер вместе, на палубе и в обеденном зале, он начал учить ее словам хинди — но ночью Сиед всегда тепло целовал ее у дверей каюты и поворачивался, чтобы уйти. Катерина пыталась найти ответы. Отец Джон ничего не сказал ей о любовниках, которые не занимаются любовью. Она закрыла глаза, положила руки на свое тело и качалась вместе с кораблем.
Когда три недели спустя они причалили в Бомбее, Сиед все еще не зашел дальше поцелуя у двери. Он говорил так же прекрасно, как всегда, и это трогало Катерину сильнее, чем раньше, но она начала беспокоиться.
Они путешествовали по горящим равнинам центральной Индии на поезде, и огромный поток воздуха субконтинента сбил ее с ног. С того момента, как она высадилась в Бомбее, чувствуя себя отверженной девственницей, она оказалась в разгуле цветов, звуков, видов. Каждое ее чувство немедленно атаковали. Она быстро заметила великий парадокс Индии: одновременное ощущение великой суеты и полного оцепенения.
Они остановились в знаменитом отеле Тадж-Махал со стороны моря, и снова две отдельные комнаты ждали их. И когда через день они сели на поезд в Виктория Терминус, то оказались в одном купе, но с двумя комнатами. Теперь Катерина обезумела, и, если бы она не была полностью поглощена происходящим вокруг нее, она загнала бы в угол Сиеда. Когда поезд трогался со спящих станций, она видела бесконечные просторы зеленых и коричневых полей, усеянных бабулами и баньанами, по которым очень медленно двигался скот, и голых крестьян, по большей части в тюрбанах, которые выглядели так, словно их там посадили с начала времен.
В поезде она чувствовала расположение к темнокожим служащим, которые приходили каждые несколько минут, чтобы настойчиво угощать их огромным количеством еды и питья.
Ни секунды, тогда или когда-либо после, она не чувствовала, что от них исходит угроза. Они постоянно улыбались, вели себя почтительно, но всегда держались отстраненно, со странным достоинством.
Она вспомнила слова своего отца и увидела в них правду. И она не изменила своего мнения до конца жизни.
Удивительный народ, но совершенно неизвестный.
Когда они достигли Дели, Сиед отвел ее посмотреть на чудеса Индии — Мугхал и другие реликвии истории, которые сохранились за тысячу лет. Они проехали через местность кустарников и леса кикара, чтобы увидеть удивительный минарет двенадцатого века, Кутуб Минар. У нее закружилась голова, когда она смотрела вниз с пятого этажа этого здания.
В разрушенном городе Тугхлакабаде большие обезьяны изводили их насмешками. И в Пуране Киле торгаши сказали им, что это настоящее королевство Пандавас. Но больше всего поразил и привлек Катерину окруженный стенами город в особом треугольнике чудес: огромный Ред Форт, величавый Джама Масджид и сумасшедшая коммерческая дамба Чандни Чоук.
Это было зеркало невероятного безумства Индии. С одной стороны, были миллионы жужжащих мух, которые кормились в легендарных магазинах сладостей, несчастные нищие с руками и ногами, изъеденными проказой, и лицами, отмеченными оспой, грязные собаки бегали у всех между ног, оставляя после себя блох. С другой стороны, были богатые магазины, заваленные товарами из разных частей света. Говорят, что в Чандни Чоук можно достать все, что можно купить или продать в мире. От персидских ковров до китайского шелка, от арабских скакунов до индийских слонов, от бразильского какао до афганского опиума, от турецкого мыла до английских принадлежностей гигиены, от травы аюрведы до гомеопатических шариков, от потертых шлюх до гурий с воздушными губами.