— Моему отцу обычно снились ужасные сны о дочке. В них она была ребенком и падала в ревущую реку, прося его о помощи, протягивая свою маленькую руку, и он наклонялся с лодки, отчаянно пытаясь дотянуться до нее. Гадж Сингх мог только коснуться кончиков ее пальцев, и они тоже ускользали. Он видел, как ее огромные глаза умоляют спасти ее. Отец кричал ей, что приедет, что вернется, чтобы спасти ее; в отчаянии он, наконец, прыгал в воду, стараясь найти ее, но она исчезала, тонула без следа. И не имело значения, как глубоко он нырял или как сильно пытался, он нигде не мог найти ее. Гадж Сингх обычно говорил: «Если бы я мог спасти ее только однажды во сне, я уверен, что нашел бы ее снова в реальной жизни».
―Он когда-нибудь пытался это сделать? — поинтересовался я.
— Только ближе к концу. У них был договор: никогда об этом не говорить. Они знали, что это может разделить их. Отец винил ее в этом, и, возможно, она винила его. Но в последние годы госпожа начала сходить с ума по ней. Она послала моего отца в Агру, чтобы найти ее. Но было слишком поздно. Все изменилось. И старые монашки умерли или уехали. А новые говорили, что это было против правил — сообщать им такую информацию. Гадж Сингх вернулся через неделю. Катерина впала в глубокую депрессию.
— Так кто убил ее?
— Они убили ее. Я говорил тебе, что это они сделали. Негодяи из низшей касты медленно травили бедную доверчивую женщину. Из-за ее дома, платьев, денег. Десять зерен каждый день.
Десять зерен каждый день, пока она медленно нe сошла с ума. И затем однажды сто зерен сразу.
К тому времени, как я добрался до дома, было уже больше двух часов ночи, и луна опустилась за горизонт. Дхаба была закрыта, по дороге назад не было ни единого проблеска света. Даже жужжание и шум в кустах стихли. Я открыл переднюю дверь, медленно заскрипев ею — так, как меня впервые научил Стефен, — и на цыпочках поднялся вверх по лестнице. Даже сильный удар не смог бы разбудить Пракаша. Багира пошла за мной и легла под моей кроватью.
Ночью мне приснилось, как девочка (я не мог сказать, кто она) упала в воду, когда мы сплавлялись по реке, и тонула. В отчаянии я сделал все, чтобы спасти ее, даже прыгнул в воду, но я потерял ее. Я держался на краю плота, выкрикивая се имя: «Фиизз!» — когда Пракаш разбудил меня и сказал, что ко мне пришли.
Я думал, что уже поздно, но было только шесть часов утра — светло и холодно, и солнце еще не перешло через первые горные вершины. Я спустился на переднюю веранду, где Пракаш сидел на ступеньке и жевал лист. Белощекие бульбули носились стрелой в кустах. Свистящий дрозд пил из лужи рядом с цистерной, распушив перья от удовольствия. Ракшас побрился, подчеркнув свои большие пушистые усы. Он не выглядел моложе, чем несколько часов назад, но был меньше похож на привидение.
Ракшас засунул свою правую руку в карман и вытащил кусок бумаги. Она была старой и потемневшей, кусок неправильной формы, вырванный из какой-то записной книжки. Я развернул сильно потертые сгибы. Там было написано три выцветших слова. «Грэмерси. Нью-Йорк».
— Вот, — сказал он. — Это все, что монашки дали ему.
Из-под своего обрубка он вытащил тугой свиток пергамента, перетянутый горчичной лентой. Я открыл его. Там были четыре красивые миниатюры: линии были прекрасные, а цвета невероятно радужные.
Она оставила это ей.
Единственный и всемогущий бог, будь милостив. Будь милостив.
Поза летающей черепахи сзади.
Фаллос случая в дыре истории.
Меньше чем через два месяца я сидел на втором этаже отеля на углу Седьмой авеню и Пятьдесят пятой стрит в Манхэттене, глядя вниз на самых могущественных людей в мире, которые скупали все, что им попадалось на пути, до самой смерти.
Я покинул Дели через два часа, после того как развернул миниатюры. Я попросил Ракшаса снова жить и работать в поместье и оставил ему на попечение Пракаша и дом. Мне потребовалось шесть недель, чтобы сделать визу. Я никогда не ездил за границу, но мы с Физз однажды в порыве желания пережить грандиозное приключение получили паспорта. Это было легко — сомнительных дел мастер Мишраджи в газете сделал их, даже не входя в правительственный офис. Но теперь не было Мишраджи, журналистского удостоверения, только формы, туристические агенты и взятки.
Пока делалась виза, я ходил в интернет-кафе на улице, находящейся за рынком Грин Парк. Связь была плохой, и находиться в сети было очень трудно. Молодой человек с модными подтяжками, который владел этим кафе, имел под своим началом четыре компьютера, и я получил в полное распоряжение один из них. Я проводил там целый день, уходя, только чтобы поесть. По вечерам я дожидался того момента, когда он говорил мне, что ему нужно закрываться, затем брал свою пачку распечаток и уходил.
Я испробовал все ресурсы поиска. Каждый раз, как я вводил слово «Гремэрси», выскакивали тысячи окон. Гремэрси парки, таверны, галереи, отели, апартаменты, ковры, издательства, музеи, риэлторы, страховые компании, агентства по найму машин, постеры, книги, оркестр духовых инструментов, начальная школа, консультанты по сомнительным сделкам, адвокаты, магазины цветов, хирургические центры, лампы, студии, гриль, картины, музыка, плантации. Гремэрси, гремэрси, гремэрси. Это было бесконечно. Сотни названий можно было легко отсеять, но я все же просматривал их.
Я также просматривал списки воспитанников, телефонные справочники, семейные древа. Я совмещал «Гремэрси» с Индией, Агрой, сиротой, попечителем. Каждый день я распечатывал сотни страниц из интернета и по возвращении домой, положив ноги на каменную скамейку, разбирал их. Погода ухудшалась с каждым днем, и дующий со стороны Дир Парк ветер после полуночи был холодным, и гулмохар шуршал своими ветками о стены. Утром я брал список и рассылал дюжину писем по электронной почте.
Я использовал все критерии, чтобы сузить поле поиска. Пол, возраст, семейные истории. На многие письма приходили ответы, которые сами исключали себя из списка. К тому времени, как я получил визу и сел на рейс Бритиш Эйрвэйс, у меня была пачка распечаток, добытых из широкой пасти сети-амебы.
Технология в спешке шла по следам привидений.
Часто поздно ночью ухал господин Уллукапиллу.
Первый раз, когда он это сделал, я почти бросился к Физз за интерпретацией.
Господин говорил, что мы все здесь, чтобы решать наши собственные загадки.
Но когда господин Укп закричал снова, я понял, что сообщение было более прозаичным.
«От величайшего собирателя орехов в мире до величайшего психа».
Мои ночи были более беспорядочными, чем всегда. Она все еще присутствовала в моих снах с лицом, искаженным от гнева. Катерина брала меня как животное, пугая меня и требуя что-то: но теперь там всегда была тонущая девочка, которую я не мог поймать за руку, и однорукий призрак, который нападал на меня в темноте. Я не помню ни одного утра, чтобы я проснулся, чувствуя себя отдохнувшим. Но я всегда был рад наступлению утра — возможности убежать подальше от моих ночных кошмаров, которые встретились лицом к лицу с реальностью дня.
Я посетил банк и был поражен, обнаружив, что Физз не делала никаких денежных переводов. Моя жена не собиралась облегчать мне поиск. Хозяин барсати сказал мне, что она не возвращалась. Я еле сдержался, чтобы не позвонить ее друзьям. Их верность Физз не вызывала никаких сомнений, и я боялся, что кто-то из них меня спровоцирует и скажет что-нибудь обидное.
Когда я приземлился в аэропорту Джона Кеннеди, то не почувствовал никакого любопытства к Мекке свободного мира. Я знал достаточно об этом мире, хотя не ступал ногой на эту землю. Я всегда говорил Физз, что мы знаем об Америке больше, чем нужно. Мир приобрел «америкофильтр», клапан, чтобы регулировать, сколько Микки Маусов, макбургеров, Шварценеггера и Си-эн-эн пролетит через него.
Два правила для того, чтобы наслаждаться свободой. Увеличивайте их количество. Но без рекламы, хвастовства и сплетен. И никаких плодов ханжества. Пожалуйста.
У аэропорта меня встретил таксист-сикх, и он хотел поговорить о сепаратистском движении Кхалистани в Пенджабе. Он приехал сюда пятнадцать лет назад вполне легально и не возвращался на родину с тех пор. Через несколько лет таксист получил документы. Его жена и сыновья последовали за ним. Его акцент невозможно было спутать ни с чем — он был родом из Амритсара. Нa приборной доске висело изображение Гуру Гобинда Сингха. У таксиста была седая борода. Он был очень мудрым; этот человек был убежден, что сикхам нужно отдельное государство. Я посмотрел на него и удивился тому, какие образы своей страны он носит в себе, какую любовь, какое чувство вины.
Воспоминания людей могут быть такими же опасными, как и их фантазии.
Поездка до отеля была скучной: мелькали машины, дорожные развилки, процветало строительство, висели огромные биллборды, надо мной поднималось серое небо, и я был рад, что Нью-Йорк не оказался особенным, как я боялся. Я попал на Манхэттен, и, когда вышел перед отелем, у меня вырвался вздох.
Этот отель должен быть Гранд Каньоном человеческого тщеславия.
Средневековые церкви поднимали свои шпили в небо, чтобы вызвать страх перед Богом; здания из хрома, камня, стали и стекла поднимались друг за другом, чтобы вызвать страх перед людьми. Перед очень-очень богатыми людьми, королевствами которых были брэнды. Их генералы рыскали по миру, а рабы прорывались сквозь предрассудки расы, религии, пола и разных стран. Их неоновые вывески были такими огромными, как корабли, и, возможно, потребляли больше энергии за день, чем многие деревни за месяц.
У людей открывался рот перед неоновыми вывесками, хотя они преклоняли колени перед Господом.
Я был рад добраться до отеля и оказаться в своей комнате. Она была среднего размера со скромной обстановкой. И удивительно, что там была полутораспальная кровать, как в нашей комнате на холмах. Это было убежище от религиозного безумия коммерции, царящего в каньоне человеческого тщеславия Следующие несколько недель я выходил на улицу только если это действительно было необходимо. И чаще всего — чтобы купить булочки, сэндвичи и бутылки с молоком; вся еда была прекрасно упакована, словно требовала к себе почтения. Вскоре половина кровати оказалась завалена распечатками, бумагами, справочниками, картами. Я занимал телефонную линию весь день и всю ночь.
Я спал даже хуже, чем раньше.
Кровать была слишком мягкой, подушки слишком высокими, моя голова слишком забита разными мыслями. Изредка в мои видения проникали люди из разных мест: Пракаш, Филипп, Стефен, мои друзья из колледжа, Биби Лахори. Как будто волшебник доставал бесконечный свиток записей из вагины Биби. А мои родители танцевали фокстрот во дворце наваба. Мать Физз плакала одним глазом и смотрела на меня другим, друзья Физз ходили гуськом по нашему барсати в сапогах и шлемах. Сиед соблазнял меня пышными словами и гибкими пальцами. Двое сикхов, которые привезли нас в Дели, пили на веранде дома в горах с Джимом Корбеттом. Шултери целовал Хайле Селассие. Ракшас дирижировал в Берлинской филармонии своим обрубком. Тафен покорял гору из бутылок, решив установить на ее вершине флаг. Женщина-мокша ласкала мое тело пальцами с запахом ванили. «Ее величество» стонала от ласк Гадж Сингха. Король шеста оседлал Катерину, надев «Стетсон», как Абхэй.
Тишууун!
За несколько минут до моего пробуждения я всегда задыхался по какой-то причине. Вся эта странная команда стояла в отдалении, молча наблюдая. Даже Физз. Я хватал воздух, потеряв голос и прося о помощи, по никто не спешил ко мне. Затем Физз говорила: «Хорошо, парни, шоу окончено!» И отворачивалась, сзади она оказывалась рассерженной Катериной, тогда я испускал последний молчаливый крик ужаса.
После того как я просыпался, мне требовалось много времени, чтобы понять, где я нахожусь.
Поиски шли плохо. Большинство людей старались быть вежливыми, но были ошарашены моими расспросами, которые в конце концов начинали их раздражать. Нет, в их семьях никого не удочеряли. Нет, они не имеют никакого отношения к Индии. Нет, в их доме нет семидесятипятилетней женщины с темной кожей и светлыми глазами. На самом деле, это значило: «Вы не хотите отвалить и позвонить в другой день, когда никого не будет дома?»
День за днем, неделя за неделей, списки и имена заканчивались, и вскоре с булочками и молоком я начал брать бутылки «Джека Дэниелса». Бурбон помогал мне с моими задними зубами, которые начали болеть, следуя какому-то циклу из двенадцати и тридцати шести часов. Двенадцать часов боли, затем тридцать шесть часов покоя.
Я пил и звонил, пил и звонил. Когда я смотрел вниз со второго этажа «Веллингтон отеля», улица была переполнена продавцами и простофилями. Японцы, жители Восточной Европы, Южной Азии — всех охватывала гордость, что они находятся в центре мира. Даже в полночь шум не прекращался, словно треск насекомых в кустах дома, и порой, когда я просыпался в три часа ночи, внизу все еще было оживленно. Кто-то кого-то звал, прохожих становилось меньше, последние весельчаки находили путь домой.
По утрам в воскресенье улица превращалась в базар. Господин играл с рабом. Бедная фантазия богача. Это было похоже на мое детство в городах Уттар-Прадеша только с большим шиком. На улицах были выставлены палатки и киоски. Запах горячего кебаба и холодного щербета наполнял воздух. Торговцы продавали одежду, сумки, предметы нижнего белья, буддийские гончарные изделия, восточные товары, душевную музыку и, конечно, новые достижения техники. Я прошелся по этому базару однажды, в первое воскресенье; затем я просто сидел на подоконнике и наблюдал за происходящим внизу.
Только на пятой неделе мне в голову пришло волшебное слово. Мягко выплыло из моря бурбона.