Вежливые аплодисменты, полтора десятка поклонов - и японцы гуськом проследовали к двери. У Роберта ослабели ноги. Пошатываясь, он добрел до стены, припал щекой к прохладному камню. От пота, струйками стекавшего по лбу, защипало глаза. Он безрадостно рассмеялся и отшатнулся от стены, заметив удивленно-любопытный взгляд коллеги.
Слава богу, в следующую среду он будет избавлен от этих мук. Выходной. А мог бы, кстати, отдыхать каждую среду - достаточно написать заявление об уходе. Не создан человек для такой работы, неужели трудно понять? Мозги у него плавятся. Или закипают.
Ладно, хватит ныть; скажи спасибо, что тебя ждет твой маленький домик, где тебя окружат привычные вещи и где ты можешь в свое удовольствие радоваться, скучать, грустить или бездумно пялиться в потолок. Воля твоя, там ты хозяин. Какого, спрашивается, дьявола размечтался он с утра? Анжела ему потребовалась. Придумал себе развлечение, лишь бы не утруждаться поисками той, кто действительно подходит. Прав был Питер. И Бонни права на все сто.
Обидно, но факт - он до смерти боится серьезных отношений. Роберт скривился; в ушах явственно зазвучал голос матери: "Подумаешь, какой подарочек! Сущее сокровище для женщины".
Не подарочек, конечно, что и говорить, но влюбиться он не против. Знать бы только в кого. Вряд ли построишь отношения, если твое собственное "я" до того туманно, что смахивает скорее на фантом.
Мучительное желание побыстрее оказаться дома подстегивало его всю дорогу, но ноги сами понесли к Питеру и Аните. Что на него нашло, Роберт не знал. Достало одиночество? Возможно. Что бы ни было тому причиной, но через несколько минут он уже оказался у их дома, прокрался к окну гостиной и с совершенно дурацким ощущением персонажа, выскочившего из романа Диккенса, сплющил нос о стекло. Настольная лампа под желтым абажуром горит матово и уютно; в дальнем углу мерцает экран телевизора. Хозяева босиком на диване, полулежа, в обнимку; Анита припала щекой к плечу Питера. Вот. Вот то, о чем он мечтает. И на меньшее не согласен.
Роберт попятился от окна, чувствуя себя мерзким воришкой, пытавшимся урвать кусочек чужого счастья, а стащившим всего лишь семейное фото, от которого на душе еще паскуднее.
Собственное гнездо встретило равнодушием вместо желанной поддержки и покоя. Комнаты как-то съежились, дом выглядел неприветливым, неухоженным холостяцким. Если он все же встретится когда-нибудь с этой Анжелой, ей придется за многое ответить. С другой стороны, если он после первой встречи сам не свой, то после второй и на больничную койку можно загреметь. А то и в реанимацию. Выходит, что ни делается, все к лучшему. Не увидит он больше личика-сердечка - и хорошо.
Роберт стащил и отфутболил в угол ботинки, шагнул в коридор и остановился перед дверью гостиной, уронив лицо в ладони.
- Безголовый, абсолютный, законченный...
- ...тюфяк? - подсказала Бонни, неслышно вынырнув из темной кухни. - Уж какой есть. Слушай! - Она помахала у сына перед носом набросками Анжелы. - А ведь это здорово!
* * *
- Раз-два-три-четыре-негритоса-мы-схватили... - Сестра Кармел подзадоривала последней конфеткой благодушно ухмыляющегося азиата и одного из новеньких, крупного угрюмого парня. - Ну-ка? Кто самый ловкий?
Анжела остановилась рядом.
- Сестра Кармел! Дразнилки запрещены. Нехорошо, сестра. - Она улыбнулась чернокожему - воспользовавшись заминкой, тот попытался схватить конфету.
- О, дорогой, - Кармел хлопнула себя по губам и на миг задумалась. Раз-два-три-четыре-братца-нашего-меньшего-мы-схватили... Так можно? Старушка была огорчена своим промахом до слез.
- Очень надо, - буркнул новенький. - Терпеть не могу конфет. Пусть ест, коли хочет. - Он двинул в сторону кухни, где намечалась раздача супа.
Анжела догнала парня и зашагала рядом, не обращая внимания на его косые взгляды. Интересно, сколько ему лет? Сразу и не определишь... Квадратное лицо с мощной челюстью, лоб изборожден морщинами, на шее вздулись вены, шрамы - много свежих розовых шрамов. Внешность под стать сорокалетнему, но прозрачно-голубые глаза смотрят очень молодо. Глаза юноши, несмотря на красноватую сеточку сосудов. Максимум восемнадцать, решила Анжела. Потрепанный жизнью, уставший, мечтающий о собственном жилье, где он мог бы дни напролет тянуть пиво под очередную мыльную оперу. В надежде на квартиру или хотя бы комнатушку готов выслушивать чириканье монашек и исполнять ненавистные правила приютов... Месяц-другой он потерпит. Ему и невдомек, сколько перед ним таких в очереди. Не догадывается, бедняга, что ожидание растянется на год, - если, конечно, он не сбежит раньше. Молодежь обычно не выдерживает; скамейки в парках и церковные ступеньки влекут сильнее.
А этот уже тоскует, отметила Анжела, - все признаки налицо. Кулаки не разжимает, так и держит стиснутыми. Дыхание рвется из груди толчками, словно ему неприятно дышать одним с ней воздухом. Да и по сторонам косится - того и гляди сбежит. Ничего не поделаешь, придется им как-то общаться; ответственность за новенького Мэри Маргарет возложила на Анжелу.
- Ты откуда, Стив? - спросила она. - В смысле - где родился?
Кем ты был, Стив, до скамеек? До розово-блестящих шрамов? Акцент выдавал кокни с головой. Диалог с новичком был неотъемлемой частью ритуала знакомства. Анжела окинула парня быстрым взглядом, задержавшись на искореженных рубцами запястьях, - наверняка в кармане и сейчас припрятан нож. Нужно будет этим заняться, но позже. На пальцах самопальная татуировка. "Дорожек" наркомана как будто нет.
Вместо ответа он неопределенно мотнул головой. Откуда он? Оттуда.
- Давно живешь на улице?
- Прилично.
- Мать-настоятельница с тобой говорила? Правила знаешь?
- Да.
- Согласен подчиняться?
- Да.
- Вот и отлично. - Анжела распахнула перед ним дверь на кухню и почувствовала, как он напрягся, протискиваясь мимо. - Сейчас перекусишь, потом примешь душ и пойдем к доктору Голдбергу, договорились?
Он остановился. Зыркнул на нее недобрым взглядом:
- Ни к какому... гребаному доктору не пойду.
- Таково правило, Стив. Доктор Голдберг тебя осмотрит, чтобы... ну, в общем, осмотрит. Мы ему всех показываем. Он хороший, правда. Возможно, даст тебе что-нибудь, таблетки там или еще что.
Из постояльцев приюта редко кто отказывался от встречи с врачом. Доктор в их глазах - персона, наделенная немыслимой властью и неограниченным доступом к пузырькам темного стекла с таблетками, способными затуманить больное сознание. А еще доктор может сообщить постояльцу, склонному нарушать сухой закон приюта, что его печень не выдержит и глотка спиртного. Обычно срабатывает, так же как и своевременный намек на улучшение здоровья - тому, кто готов сорваться в запой. "Доктор сказал..." - с этих слов начинается в приюте каждая вторая фраза. Люди вновь могут почувствовать себя людьми, ведь о них все еще кто-то заботится. Однако, судя по выражению лица новенького, он так просто на осмотр не согласится. Анжела вздохнула.
- Ладно, Стив, поговорим позже.
Он неуклюже двинулся к кухонной стойке. С улицы медленно втягивалась шаркающая очередь. Самое время для кормежки. Чуть раньше - и половина не придет, добирая сон за тревожную ночь. Чуть позже - и горячей еде многие предпочтут горячительное.
Старые и юные, они стекались сюда отовсюду, каждый со своей историей, как две капли похожей на историю соседа. Кое-кто вовсе не пил. Некоторые являлись даже умытыми и чистыми - наведя лоск в ближайшем туалете. Здесь действовала строгая, редко кем нарушаемая иерархия. На время приютской кормежки объявляли перемирие даже злейшие враги, а к монахиням все до единого относились с почтением и трогательной благодарностью.
В парне чувствуется воспитание, думала Анжела, наблюдая, как Стив выискивает свободное место за столом, в одной руке держа тарелку с супом, в другой - несколько кусков хлеба. Стив ее тревожил. Хорошо это или плохо другой вопрос; скорее даже плохо. Она не один год потратила на то, чтобы научиться не тревожиться за всех своих подопечных. Ни будущее их, ни тем более прошлое от нее не зависело - так какой же смысл в бесплодном волнении? С постояльцами нужно работать. Приют - это всего лишь конвейер. Остановка на суп, остановка на два-три добрых слова. Поехали дальше. Допустить слабость, позволить душевную привязанность - значит взять на себя ответственность, а после неминуемо пережить разочарование.
И все-таки время от времени кому-то из этих несчастных удавалось проникнуть сквозь защитную броню сестер. Вот и Стив... По-детски сжатые губы и плохо скрываемый испуг в глазах остро напомнили ей дядюшку Майки. Понимая, что ступает по тонкому льду, она решила завтра же попросить Мэри Маргарет об одолжении: пусть новеньким займется кто-нибудь из монашек. Забот и без того хватает, а тут еще этот Роберт и несостоявшаяся встреча за кофе из головы не идет. Да и о дядюшке Майки лучше лишний раз не вспоминать.
Почти весь остаток своего трехдневного отпуска она провела на чердаке. Майки что-то совсем затосковал, часами смотрел в пустоту перед собой, Анжеле стоило громадных усилий вызвать у него подобие улыбки. Взгляд его был постоянно устремлен куда-то мимо нее; если она пыталась пригладить спутанные лохмы, он вздрагивал, как дикий зверь, и Анжеле нескоро удалось уговорить его постричься.
- Ну что с тобой, дядя Майки? - шепнула она, привлекая к себе его голову. - Расскажи мне, я помогу.
Он дернулся, уткнувшись лицом ей в плечо.
- Ну-ну, не бойся. Скажи, что с тобой? Почему ты так себя ведешь? Приболел?
Майки засопел, сплющив нос о ключицу Анжелы. Она подалась назад в попытке приподнять его голову и заглянуть в глаза.
- Может, доктора позовем?
Тихий протестующий стон - и дядюшка уполз в дальний угол.
- Ш-ш-ш... не хочешь - и не надо. Только ты должен пообещать, что с горшком перестанешь баловаться. Обещаешь?
Он с жаром закивал, уткнувшись лицом в рукав. Плачет? У Анжелы сжалось сердце. Нет, опять смеется. Облегченно вздохнув, Анжела сама расхохоталась.
- Эх, дядя Майки, дядя Майки. Ну что нам с тобой делать? С чердака тебя не стащишь, верно?
И опять он плакал, и опять тянулся к ней для последнего объятия. И опять Анжела, зная, что уезжает, чувствовала себя предательницей. У него ведь, кроме нее, никого нет. А это так мало.