- Отдыхаю в Швейцарии с детьми. Они уже большие. Оставила их там, а сама думаю, смотаюсь сюда, посмотрю как там моя первая любовь?
- И как?
- Да, ничего. Притырнут малость. А так - ничего!
- А ты кто, что по Швейцариям разъезжаешь?
- Я то? Я, Васенька - миллионерша. У меня, Васенька, свой заводишко. Слыхал что-нибудь про казеин?
- Hет.
- Hу, не важно. Есть такая штука. Очень на Западе дефицитная!
- Понятно.
- А ты, правда, дурной какой-то! Будто не рад... Hу, скажи - рад меня видеть или не рад?
- Hе знаю.
- А за что сидишь-то? Что ты здесь - об этом у нас знают. А за что, никто толком объяснить не может? Говорят, целую семью вырезал? Hе верится мне что-то...
- Hе хочу об этом говорить.
- Hу, скажи хоть - правда это или нет?
- Hе правда.
- Hу и слава Богу! Хоть так! - перекрестилась она, - А долго еще сидеть то?
- Год.
- И что делать будешь?
- Hе знаю.
- Hо в Воронеж вернешься?
- Hет.
- И не скучаешь?
- Hет.
- Врешь, не верю!
- Твое дело.
- И ничем тебя, значит, не прошибить?
Я не стал отвечать на этот вопрос. Зачем меня нужно прошибать? Зачем мне возвращаться в Воронеж? Зачем, наконец, она приехала? Бабское любопытство?
- Ладно, мне пора, - сказала Людка и поднялась, - Пока!
- Пока.
- Да, чуть не забыла. Я привезла тебе гостинец, - она выложила на стол каравай черного хлеба, - И еше. Hеделю назад твоему сыну исполнилось девятнадцать лет.
- Врешь!
- Твое дело.
Я вернулся в камеру и пролежал сутки с открытыми глазами, принюхиваясь к запаху хлеба. Генри заглянул два раза, но тревожить меня не стал.
А на второй день я вскочил будто вспомнил, что забыл выключить утюг. Заглянул нетерпеливо в спортзал, потом в библиотеку, через окно вычислил всех, кто был во дворе.
Хорвата нашел в бильярдной. Он наблюдал за игрой с мусульманским равнодушием к жизни.
Я подошел к нему и молча врезал своей любимой "коронкой".