- Еще бы, ну, и "Тамбурин" с Кашиным...
- Давай Кашина.
- Сейчас найду, помнишь "Сашу"?
Ты светилась на сладостном подиуме
И, лаская хрустальный бокал,
Ты сказала :"Какой ты уродливый!"
Ты смеялась ужимкам зеркал.
И безумною бархатной бабочкой
Ты качалась на кольцах гардин.
Я боялся и ветра и лампочки,
Я боялся остаться один...
...И потом с беспредельною ясностью,
Оказавшись в глубоких мирах,
Буду помнить, что ты в безопасности,
В табакерке лелея твой прах...
Любовь: концерт. Нелепо, - но в ту ночь, - я осознал это, явственно, ярко: порой, когда еду на свой концерт, в метро, волнуюсь, - нет голоса, руки дрожат, начинаю повторять слова песен, понимаю, что забыл их... Но уже на сцене я просто вдруг забываю о том, что я что-то способен забывать: сомнения, страхи - остаются там, в гримерке, на улице. Я вдруг становлюсь самим собой, беззащитным и обнаженным, странной силы природным механизмом, который, потеряв на время и волю, и разум, - живет, живет так, как, может быть, и надо жить всегда.
- Мы задушим друг друга.
- Конечно.
- Обними меня крепче.
- Как тихо.
- Деревом пахнет.
- Слышишь, дождь...
Тогда, уже действительно засыпая, я подумал, что ведь в темноте люди говорят иначе, чем на свету; слова в темноте, теряя свои дневные яркие краски, начинают приобретать словно настоящее, истинное значение... Спящие, мы разговаривали шепотом. Наши голоса сливались. Мы, раскрытые, распахнутые друг в друге, став кем-то одним, засыпали; покой сковавшей нас темноты стал незримой сутью черного.
- Как тихо.
- А я вижу твои глаза.
- Да, да...
- Я вижу твои глаза...
- Давай уснем так, давай...
Уснуть, слившись, когда - одно, вжавшись, вживившись друг в друга, любить во сне, во тьме, там, внутри... уснуть так, во тьме...
Утром: вновь заморосил снег.
- Надо чем-то перекусить...
Он выбрался из груды одеял и пошел на веранду. Открыв дверь, обернулся. Она стояла на кровати, пытаясь сохранить равновесие; скрипнули пружины.
- Какая ты такая красивая.
Завтракали днем, где-то около часов пяти. Непонятное время, пустое: словно что-то кружилось, вертелось, там, внутри, накручивая оттуда на себя; и мне захотелось сказать... нет, крикнуть...
Но стало скучно. Вот мы опять вместе, словно и не расставались. Однако, глупая ложь.
Очень смешная и глупая ложь.
Резким движением сбросил на пол одеяла. Ты удивленно улыбнулась.
- Холодно...
- Я хочу запомнить тебя такой.
Ты вздрогнула. Или правда холодно? Или что-то поняла; замерла, прислушиваясь. Поцеловал твою грудь. Упал рядом с тобою на подушку.
Какая-то злая, безликая тоска нахлынула на него.
Будто бы захотелось умереть.
Бог мой, как глупо, как бездарно! Мне казалось, что я - актер, что вот-вот явится наш режиссер и попросит не ломать дурную комедию, а сыграть все по-настоящему. Чтобы я поднял с пола одеяла и, ласково посмотрев на нее, укрыл её, сказал что-то доброе... Я сел на край кровати, огляделся, будто увидел комнату впервые: я что - спал?
Как тихо!
На веранде тикали часы.
Надо ехать домой. Милая, родная моя, я ведь тебя ненавижу. Зачем ты положила мне на спину ладонь, прижалась щекой?
Я резко обернулся.
- Ты плачешь? Что случилось?
- Нам пора.