- Скажите, кто-нибудь знает этого человека?
Все уставились ему вслед, но ответил лишь юный Сесил:
- Это ирландский джентльмен, недавно прибыл ко двору. Зовут, кажется, Барнуэлл.
Ирландец - и католик?
Дэвисон исчез раньше, чем Уолсингем кивком приказал: "Следи за ним!" В приступе мучительного ужаса я оглядела кучку своих приближенных; Берли и Хаттон, осанистые в длинных мантиях, бедный недомерок - молодой Роберт Сесил, Уолсингем, вооруженный лишь связками бумаг, а за моей спиной - одни женщины, Парри и Радклифф, Анна Уорвик и Елена Нортгемптон.
- Хорошо же меня защищают! - вскричала я с дрожью в голосе. - Ни одного мужчины с мечом поблизости!
Где Рели?
Где Робин?
Но все мы знали, что пуля убийцы, яд и кинжальное острие проникают сквозь ограду из мечей. И в этой тоске мне предстояло прожить немалый срок, срок, нужный Уолсингему, чтобы распутать следы, ведущие вспять, к Марии.
***
- Ее место в Тауэре! - объявил Берли.
- Нет! - Я снова разрыдалась. Как мне забыть собственное заключение в этом страшном месте, вид эшафота, запах крови от досок, посыпанных толстым слоем соломы?
- Тогда где. Ваше Величество?
- В каком-нибудь пустом поместье - подальше от Лондона!
Берли задумался:
- Подойдет ли дом молодого графа Эссекса, что сейчас с лордом Лестером в Нидерландах?
- Пусть будет так.
Мой юный лорд, конечно, протестовал, слал возмущенные письма из-под Зютфена, который осаждали тогда английские войска, - но в те далекие дни я могла с ним управиться...
А тем временем Уолсингем схватил Бабингтона, отца Баллара и, да, действительно, ирландского дворянина Барнуэлла (тот оказался одним из них) и остальную "шестерку" - она выросла до двенадцати, нет, двадцати и более человек. Все были казнены за измену, но прежде они словесно или письменно обвинили Марию.
Ее судили в Фотерингее. Я проследила, чтобы все было на высоте. Однажды свежим октябрьским утром Берли тяжело взгромоздился на смирную лошадку и в сопровождении Уолсингема тронулся по Большой Северной дороге.
Тридцать четыре дворянина заседали в комиссии, в том числе даже старые паписты вроде Шрусбери. Уолсингем оставил мне в помощь верного Дэвисона, и первое, что я ему поручила, - написать Берли и Уолсингему, как мне недостает моего Духа и моего Мавра, а затем написать Робину, что его мне не хватает еще больше.
Однако ответ из Нидерландов поверг меня в печаль, более горькую, чем даже горесть разлуки.
"Поплачьте со мною. Ваше Величество, сестра моя понесла тяжелую утрату, лишилась единственного сына..."
***
Погиб Сидни, молодой Филипп Сидни, бедный неудачник! А его бедная женушка, некрасивая дочь Уолсингема, бездетна - нет у нее даже сыночка от его плоти, опоры вдовства...
Погиб геройски...
Бумага скользнула из рук на пол, в глазах потемнело, но в голове по-прежнему звучало рыдающее:
"...в битве под Зютфеном. В сражении с войсками испанского короля был смертельно ранен в верхнюю часть бедра. Сам, горя в лихорадке, он, когда ему принесли воды, чтобы облегчить муки, велел отдать воду лежащему рядом простому солдату, видя, что тот нуждается в ней больше".
- Ваше Величество, гонец из Фотерингея...
О, мадам, извините мое вторжение.., позвать ваших женщин?
- Нет, нет, Дэвисон, минутку, я приду в себя. Сообщите новости, я возьму себя в руки.
Моргая от возмущения, Дэвисон протянул мне депешу:
- Лорд Берли пишет, что королева Шотландская не отвечает на обвинения. Она-де не может быть виновной или невиновной, она самовластная королева, чужая на этой земле, и подсудна только Богу!
- А-ах!
Я взвыла и вырвала у него пергамент:
- Вздумала с нами в игры играть! Перо мне!
Дрожа от ярости, я села за стол, дернула к себе подсвечник, плеснула на руку горячим воском. Перо плевалось чернилами, как змеиным ядом, выплескивая на пергамент мой гнев.
"Вы всячески злоумышляли против меня и моего королевства. Измены сии будут доказаны, а ныне обнародованы. Я желаю, чтобы Вы отвечали дворянам и пэрам моего королевства, как мне самой.
Будьте честны и откровенны и тем скорее обретете мое благоволение. Елизавета, королева".
- Ха! Вот!
Почти задыхаясь, я швырнула пергамент в непокрытую голову Дэвисона.
- Прикажите доставить ее на скамью подсудимых, - прохрипела я, - даже если придется волочь верблюдами! Присмотрите за этим!
- Будет исполнено. Ваше Величество! - Он поклонился и бросился вон.
***
Само собой, поток протестов хлынул со всего света - посольства Франции, Испании, Священной Римской Империи завалили нас гневными упреками. Спокойней всех оказалась Шотландия - двадцатилетний король Яков узрел наконец возможность и вправду стать королем, даже больше - моим наследником. Чисто по-обязанности, отнюдь не как сын, молил он сохранить Марии жизнь. Многие возмутились, а по мне, мой крестник, каким бы он ни был, хоть не лицемерил. Всем я отвечала одинаково: "Это должно свершиться..."
***
И это свершилось, торжественно, как и подобает; открытый суд предъявил ей обвинение:
"По делу сэра Энтони Бабингтона - более того, как вы есть глава и пагубнейший источник всех замыслов против нашей законной государыни королевы Елизаветы, вы ныне обвиняетесь в гнуснейшем предательстве, будучи по рождению шотландкой, по воспитанию - француженкой, а по вере - истинным порождением Испании, а потому - дщерью раздора и сестрой блудницы Вавилонской, Римского Папы..."
***