Теперь я особенно нуждалась в чистой преданности нового обожателя, в том, чтобы меня развлекали и отвлекали. Он привез ко двору своего нового друга. Кита Бланта, на пару они восхищались мной и сражались в мою честь на турнирах. И в награду я сделала его своим шталмейстером, как некогда Робина.
Однако военные советники не отставали, теребили, ниточку за ниточкой растаскивали ткань моего душевного мира.
- Посудите сами, мадам! - убеждал кузен Говард, лорд-адмирал, устремив на меня пронзительный взор. - У испанского короля десять, двадцать, сорок тысяч человек меньше чем в двадцати милях от нас, под командованием герцога Пармского! У Азорских островов его флот разбил порту гальцев, захватил их галион.
У Терсейры он нанес поражение французам, испанский адмирал похваляется, что готов хоть через неделю бросить на Англию шестьсот кораблей и восемьдесят пять тысяч солдат. Мы подрываем его религию, грабим его суда, поддерживаем его мятежных подданных, узурпировали "его" трон. Что мешает ему нас уничтожить?
- О, Чарльз!
За четко очерченным мужественным английским лицом я видела прежнего мальчика, сына моего старого дяди Говарда. Как быстро сыновья сменяют отцов!
И все же верно, что Испания не страшится теперь разбитой Франции и что со смертью Марии я потеряла и эту мою защиту...
- Но мы не знаем, действительно ли Филипп так нас ненавидит! возражала я.
- Дайте мне денег, мадам, и узнаем!
Уолсингем, хоть и пожелтел после болезни, ничуть не утратил внутреннего огня.
- За деньги можно узнать что угодно! Мы выведаем, собирается ли он напасть из Нидерландов или послать войска морем, а если так, то на скольких кораблях и под чьим командованием, куда, когда и что намерен делать потом. Миледи, клянусь, как только испанский король поковыряет в ухе, вы об этом узнаете, и даже узнаете точный вес наковырянной серы!
- Проклятье, Уолсингем, опять деньги?
Сколько?
Que voulez-vous?
Что мне оставалось делать?
***
К весне восемьдесят восьмого - все-таки Уолсингем гений! - мы знали все, что хотели, и даже больше. Каждый день приносил новые тревожные вести.
- Сто тридцать кораблей стоят в лиссабонском порту, в первой линии двадцать больших галионов, десять галеасов и пять новооснащенных купеческих судов, полностью вооруженных и готовых к отплытию, - мрачно докладывал Уолсингем военному кабинету. - Во второй линии шестьдесят с лишним галионов, каждый вдвое больше самого большого нашего корабля, и с ними семьдесят транспортных и разведывательных судов.
Армада.
В мертвой тишине каждый из нас видел лес мачт, видел гордо рассекающие воду плавучие крепости выше лондонского Тауэра. Уолсингем тем временем продолжал:
- Король Филипп поручил командование флотом первому из своих сановников, герцогу Медине Сидония. Он набрал девять тысяч матросов, две тысячи галерных рабов, почти три тысячи пушек и более двадцати тысяч солдат.
Нас мало.., безнадежно мало...
А Уолсингем все бубнил:
- Герцогу Пармскому в Нидерландах приказано встретить огромный флот и помочь ему людьми - для вторжения в Англию. Он пишет своему повелителю... Уолсингем вытащил из стопки депеш копию письма, - что приготовит для высадки собственные барки...
Одно, по крайней мере, мне стало совершенно ясно.
- Нельзя допустить высадки!
Хансдон поднял брови:
- Ваше Величество боится, что католики их поддержат?
- Никогда! - воскликнула я. - Никто не поддержит испанского короля! Англия помнит Марию Кровавую и смитфилдские костры - она будет драться!
Но никто не отважился сказать "аминь".
***
Да, мы были готовы драться, в этом никто не сомневался. Лондонский магистрат спросил, сколько людей выставить для защиты города.
Мы сказали, пять тысяч человек и пятнадцать судов, горожане поклялись удвоить это количество, а понадобится, и учетверить.
Но если все-таки враг высадится?..
- Роб.., ты будешь меня защищать?
О, как сильно он сдал.., и за бок держится, как Кэт незадолго до смерти... - неужели у него тоже колет в боку?
Он улыбнулся своей старой, той улыбкой.
- Защищать? Мадам, велите умереть за вас, и я умру, ликуя и распевая псалмы, словно ткач, если это спасет вашу бесценную жизнь!
Мы мучительно выкарабкивались из мирной спячки, приводили Англию в боевую готовность. Говард был лордом-адмиралом, Берли заведовал внутренними делами, Хаттон в должности лорда-канцлера уламывал и умасливал непокорный парламент. Если Англию можно спасти, ее спасут эти люди. Однако Робин - мой воитель, мой защитник - должен был спасать меня саму. "Вы будете моим наместником, вам командовать наземными силами и обороной, - сказала я. - Ив этом звании вы должны спасти нас обоих - и наш добрый народ!"
Все мои дворяне и дворянчики до самых упорных католиков со зловещего севера наперегонки предлагали людей и оружие. Берли выставил сто всадников: пятьдесят улан и пятьдесят человек легкой кавалерии, Робинов брат Амброз сто пятьдесят всадников и двести пехотинцев. Даже кабинетный воитель Уолсингем снарядил пятьдесят улан и двести пехотинцев; мне сообщили, что он заказал себе полный комплект боевых доспехов и намерен лично возглавить отряд.
- Что ж, и вы, как древний мавр, решились заделаться рубакой? поддразнивала я его в тщетной попытке сдержать слезы.
Однако чего-чего, а чувства юмора у Уолсингема сроду не было.
- Рубакой? - напрягся он. - О нет, мадам, я приобрел новейшее, лучшее и, - не удержался добавить он, - самое дорогостоящее из современных вооружений...
- Да, сэр?
- Мой собственный батальон карабинеров! - Его глаза излучали торжество.
- Карабинеров?
Абракадабра какая-то!
- Стрелков, Ваше Величество.
- Ха, ружейщиков!