***
Конечно, мы помнили о брандерах <Брандер - судно, нагруженное горючими или взрывчатыми веществами, которое поджигали и пускали но ветру или течению на неприятельские корабли.>, мы думали о них с самого начала. Не кто-нибудь, а сам Уолсингем был в это время в Дувре, распоряжался тоннами дегтя, просмоленными шлюпками, истинным огневым воинством, которое удовлетворило бы и саламандру. Но то ли Филипповы молитвы, то ли круглосуточное завывание трех тысяч ручных монахов во дворце-соборе притупили Божий слух, сделали его нечутким к добрым протестантским молитвам. Так или иначе. Он направил ветер нам в лоб, и Уолсингемовы плавучие трутницы оказались запертыми в Дувре.
И вот великий испанский флот мирно покачивался на якорях вблизи Кале, а наши дозорные тщетно высматривали огнедышащую подмогу. Однако они были не из тех, кто кусает локти и опускает руки. Говард кликнул на флагман всех командиров и капитанов. И на военном совете они приняли судьбоносное решение, и скрепили его рукопожатием, и поклялись великой клятвой рискнуть судьбой Англии в одном решительном броске.
Слава Богу, меня с ними не было! Всемогущий в Своей великой мудрости закрыл мне глаза, заткнул уши - в этом я уверена! Я никогда не согласилась бы с этим решением, не приняла бы эту жертву - я, которая стольким пожертвовала, столько отдала самого дорогого, ради того же самого дела, ради Англии, всегда ради этой нашей Англии...
Говорят, Дрейк вздохнул, прикрыл свои голубые-преголубые глаза, потом открыл их и объявил: "Я отдаю "Томаса". Хоукинс рыдал в голос, когда сквозь слезы проговорил: "От меня пусть будет "Ястреб". Тогда слово взял Фробишер, за ним остальные, и вскоре все десять были обречены. Десять лучших, быстрейших английских кораблей, добровольно отданные теми, кто любил их и кто ими владел, стали брандерами, чтобы выкурить беса испанской Армады.
Итак, вместо старых развалюх, корабельных остовов, которым уже не ходить под парусами, не держать строй, а только дрейфовать по воле ветра и волн, - эскадра адских брандеров, направленная в сердце испанцам. Они шли во всей красе, с них не сняли мачт и парусов, как с обычных брандеров, - не жалкие просмоленные лодчонки, но четырехмачтовые красавицы шхуны; под всеми парусами, выдраенными втугую, неслись они к стоящей на якорях Армаде, как мечта моряка о собственной смерти.
И мнилось, то погребальный флот великого норвежского воителя из дней героев и саг в клубах дыма мчит на Валгаллу могучего конунга и его дружину, ибо они шли безупречным строем и так ровно держали курс, что испанцы не верили - они без команды. И они врезались в самую сердцевину испанского флота, неся с собой пламень и серу, ужас и смерть.
- Ну, сударь, какие новости?
Дозорный стоял передо мной - лицо в крови, разбито при падении во время бешеной скачки.
- Ваше Величество, Господь взял-таки нашу сторону. Он топчет наших врагов, попирает их Своею пятой! - Гонец рыдал от обуревающих его противоречивых чувств, смеси горя и яростного ликования. - Сам Господь умеряет их гордость Своими бурями, поражает ядрами, они обрубают якоря и в панике топят друг друга... О, Господи, слышали бы вы их крики, когда мы осыпаем их зажигательными снарядами, льем на них расплавленный свинец, рубим их на куски, - мы видели, как у одного галиона из подветренных шпигатов сочилась кровь, столько убитых истекали на палубе кровью, море почернело, словно вино, на милю вокруг...
***
Победа или смерть...
Смерть или победа...
Даже Роберт немного порозовел:
- От лорда-адмирала. Ваше Величество, - что до битвы, все пока хорошо.
Я вырвала пергамент, сощурилась, как Горгона, на разбегающиеся слова:
"Ваше Величество, Королева! Ваш слуга приветствует Вас! Этой ночью Ваши командующие, возглавляемые вице-адмиралом Дрейком, который теперь воистину огнедышащий дракон, изрыгающий пламя и ярость, распаляемые праведным гневом, послали брандеры на врага, стоящего на якоре возле Кале, испанцы разбиты и бегут. И хотя Ваши командиры до сих пор оплакивают свои корабли, они смеются от радости и торжества, и таков наш день.
Теперь, благодарение Богу, мы рассеяли врагов, и они бегут с попутным ветром. Иные повреждены, команда затыкает пробоины телами убитых - мы не спеша захватываем одно судно за другим. Вблизи Кале, где была назначена встреча с герцогом Пармским, нам пришли на помощь голландские боевые корабли, дабы этой встречи не допустить.
По три, по пять, а то и по шесть-семь вражеские корабли покидают Ла-Манш. Наши преследователи видят повсюду бочки и тюки, дохлых лошадей и мулов, даже корабельных кошек, которых команда покидала за борт, стремясь облегчить корабли для бегства. Посреди этой неразберихи мы заметили флагманский галеас и загнали на мели вблизи Дувра - теперь зловещему полумесяцу уже не выстроиться.
Последних беглецов видели вблизи Ярмутского рейда под всеми парусами, они направляются в Северное море. Мы будем преследовать безжалостно, пусть даже придется гнать их вокруг Шотландии и снова в море...
Вашего Величества преданнейший ликующий родич и слуга, лорд-адмирал лорд Чарльз Говард Эффингем".
Они рассеялись.
Высокие корабли побеждены. Армада развеяна и бежит от Божьего гнева.
В трепещущем предутреннем свете мы смотрели друг на друга, мои лорды и я, не смея даже ликовать в эту бесценную минуту победы. Из Дувра прискакал Рели - синие глаза потускнели от усталости, рот мрачно сжат.
- Битва не выиграна! Она просто переместилась в Ярмут, где испанцы могут перестроиться и вернуться, чтобы высадиться на южном берегу...
Берли кивнул:
- Они и сейчас могут попытаться войти из моря в Темзу и напасть на Лондон, выполняя приказ короля, который велел им победить или умереть. А герцог Пармский со своим воинством по-прежнему в Кале...
- Лорд Лестер!
Мы и не слышали, как церемониймейстер торопливо постучал, прежде чем открыть дверь, увидели только самого Робина, когда он вошел, срывая с головы шляпу. При виде него сердце у меня мучительно встрепенулось, потом упало. Он был весь зеленый от усталости, его перекошенная улыбка без слов говорила: случилось что-то ужасное.
- Да, наземная оборона. - Он набрал в грудь воздуха, его печальные глаза отыскали мои. - Дурные вести. Ваше Величество, я решил сообщить их сам. Герцог Пармский несмотря ни на что намерен доставить из Кале войска. Наши корабли преследуют Армаду, Ла-Манш открыт. Враг не встретит сопротивления - мы беззащитны.
Глава 11
Беззащитны...
Я собрала остатки мужества:
- Едем к войскам!
А что еще оставалось?
- Робин, возвращайтесь моим лордом-наместником к нашим войскам, ободрите их от моего имени. Скажите, я прибуду в Тилбери и проведу смотр для поднятия боевого духа.
Чтобы вдохновить мужчин? Или чтобы вдохновиться одной женщине - сиречъ мне? Или потому, что я так соскучилась по одному мужчине, что рвалась непременно его увидеть?
Одно точно - я умирала от бездействия, умирала от чего-то еще и после мучительных дней и недель битвы с Армадой должна была сломать ход этой войны нервов - или сломаться самой.
***
Ни один священник не готовился так к свадьбе с Христом, ни одна девушка не рядилась так под венец, как я к той встрече с войсками.
- Даже на коронацию, мадам, вы наряжались с меньшей любовью и заботой! - лепетала, качая седой головой, Парри. - А этот лимонный оттенок всегда вам шел - может быть, надеть к желтому шелку янтарь, миледи? Или агаты, или ваши любимые жемчуга?
Радклифф в это время пристегивала мне рукава: мы переглянулись и грустно промолчали. Бедная подслеповатая Парри зарылась в шкатулках с драгоценностями, а сама уже не отличает агатов от эгретов - и платье на мне не желтое, а белоснежно-белое...
Оно и должно быть белым - Парри, соображай она, как раньше, догадалась бы сама, - белым, как каша правота, как чистота нашего дела, как мое целомудрие, моя девическая сила. И к нему серебро - знак царственного достоинства, золото как знак божественности и еще что-нибудь, что символизировало бы королеву-воительницу; пусть люди видят, я сражаюсь вместе с ними, я готова и хочу разделить их тяготы.
Под конец я остановилась на белейшем из белых бархатном платье, мягком, как кроличий хвостик. Роба и корсаж переливались серебряной вязью, по верхней юбке и пышным буфам рукавовиними звездами рассыпались сребротканые розы Тюдоров. Затем жемчуга - неизменные жемчуга, жемчуга к слезам, непролитые слезы природы - огромные жемчужины с Востока, из далекой Индии, по три и по четыре в ряд вдоль выреза платья, по корсажу, по парику, в ушах и на пальцах, под горлом. Вокруг шеи - кисейный воротник и парчовая вуаль, на плечах - длинный развевающийся шарф золотой парчи.
Однако я должна была выглядеть не только королевой, но и воительницей.
- Ваше Величество, дозвольте послать в Арсенал, - предложил молодой Сесил. - Только Господь Бог - и хранитель Арсенала - знают, что там может сыскаться!
Как кстати оказывались все его предложения!
Посланец вернулся с изящной серебряной кирасой, как раз к случаю, и, вот ведь удивительно, как раз по мне. "Кто ее носил? - гадала я, покуда девушки затягивали ремешки. - Мой бедный покойный брат? Отец в детстве, когда играл в турнирах? Или мать на торжественном маскараде?"
К кирасе прилагался изящный серебряный же шлем. Я велела нести его передо мной на белой атласной подушке - пажа, выбранного на эту роль, нарядили, словно принца эльфов, в белый с серебром атлас. Сама я выступала с непокрытой головой, словно древние девы-воительницы Ипполита и ее подруга Пентезилея, и понимала, что выгляжу амазонкой, царицей амазонок.