Сегодня я в плохом настроении, впервые за все время пребывания в Италии. И это не без причины; мне очень хотелось съездить на несколько дней во Флоренцию, но мама не разрешила.
Я узнала об этом вчера вечером, по возвращении из Менаджио, и сразу лишилась того радостного состояния духа, которое не покидало меня все эти дни. День был чудесный. Дул крепкий ветер, и озеро сильно волновалось. Но мне было приятно плавать в бурной воде. Я долго лежала на деревянной доске, которую подбрасывали и качали волны. Вдали были отчетливо видны горы и среди них покрытая снегом Монте Роза. Когда мы возвращались, на склоны высившейся впереди нас горной цепи начали ложиться тени. Всю дорогу мы не переставая пели, смеялись и были беззаботны и счастливы. Но дома я нашла мамино письмо, которым она отменяла мою поездку во Флоренцию. Ничего не поделаешь! Остается только поворчать и возвращаться.
Но тут у меня возникла мысль заехать по дороге в Венецию. Просить разрешения мамы было уже поздно; но тем лучше: она почти наверняка воспротивилась бы этому.
{50}
Венеция, 15.7.1937
Чемодан я сдала в камеру хранения. Чувство самостоятельности доставило мне большое удовольствие. Я совершила на катере поездку по Большому каналу - канал Гранде. И хотя канал уже был мне отчасти знаком по картинам и фотографиям, было все же интересно посмотреть на лестницы зданий, омываемые водами канала.
Осмотрела знаменитые памятники архитектуры, ослепительно белые фасады которых отражаются в зеркале водной глади. Эти старые здания давно рухнули бы, если бы их время от времени не укрепляли. Когда мы доплыли до ближайшей к Кампо деи Фрари станции, я сошла с катера и после непродолжительных поисков была у церкви (Санта Мария Глориоза деи Фрари.). Но войти мне не разрешили, так как мое платье было с короткими рукавами, и мне пришлось взять напрокат красную шаль.
В этой церкви находятся три всемирно известных художественных произведения: "Вознесение Марии" (или "Ассунта") Тициана, две мадонны Беллини и надгробие Кановы. Последнее произвело на меня особенно сильное впечатление. Большую художественную ценность представляют также фрески.
Выйдя из церкви, я снова села на катер и отправилась на площадь св. Марка.
Около часа дня я была у Дворца дожей и через пышно {51} отделанный вход вошла во внутренний двор. Осмотрев два украшавших двор бронзовых бассейна, я поднялась вверх по лестнице Гигантов. Во внутренних помещениях множество фресок кисти Тициана, Веронезе, Тинторетто и других мастеров. За такое короткое время все это можно осмотреть только очень поверхностно.
В залах, где выставлено оружие, я видела всевозможные орудия пытки, пушки и доспехи. Из картин меня особенно потряс "Рай" Тинторетто в зале Большого Совета. Когда смотришь на это полотно, стоя у противоположной стены гигантского зала, оно кажется огромным ковром, на котором расположились и двигаются как живые шесть человеческих фигур. Но высшее эстетическое наслаждение доставляет внимательное и детальное рассмотрение каждой фигуры в отдельности.
В поезде я почти всю ночь не смыкала глаз- так переполнила меня впечатлениями эта поездка.
Домбовар, 19.7.1937
Я в Домбоваре. Здесь я не смогла бы написать 60 страниц в течение четырех недель, как я это сделала в Италии. Тут все по-иному. За границей я могла делать все, что мне приходило в голову; здесь же я снова нахожусь под постоянным наблюдением мамы. Пища тут тоже кажется непривычной. После легких итальянских блюд жирная и сытная венгерская кухня мне уже не по вкусу.
{52} Не хватает мне и миланского плавательного бассейна. Но, с другой стороны, я рада, что не должна проводить время в одиночестве, за чтением книг, хотя, впрочем, и это было бы не так уж плохо. У меня тут есть большая компания девушек, но ребят этим летом, очевидно, не будет. Правда, здесь есть немало парней-христиан, но нас разделяет столько непреодолимых преград, что какое бы то ни было сближение между неевреем и еврейской девушкой кажется невероятным. Часто удивляешься этому явлению и оно даже кажется комичным, тогда как на самом деле в нем отражается печальная и тревожная действительность.
22.7.1937
Пишу на пустой желудок, так как под предлогом расстройства пищеварения я целый день ничего не ела. Я пишу: "под предлогом", так как в действительности я совершенно здорова и притворяюсь лишь потому, что меня все время усиленно кормят, чтобы я пополнела. На мысль прибегнуть к этой уловке меня навела болезнь Эвики, которая и в самом деле испортила себе желудок; и не одна она - бабушка Фини тоже. Это послужило толчком к моей небольшой хитрости, но решиться на нее мне было нелегко: как-никак, это ложь. Но, в конце концов, я успокоила себя тем, что никому не приношу вреда, а непродолжительное голодание даже полезно для желудка.
Сегодня утром мама нашла, что язык у меня {53} обложен, и настояла, чтобы я выпила минеральной воды. Я чуть не прыснула при этом. Мне повезло, что тетя Элиз и Фали тоже жалуются на желудок. Теперь они полагают, что нам повредила одна и та же пища, которой мы все поели. Должна признаться, что лгать мне удается очень убедительно, но делаю я это с большой неохотой слишком уж неприятное это вызывает чувство.
Вчера я кончила читать интересную книгу Эрнста Лотара "Романс фа мажор". Мне было жаль с нею расстаться. Это дневник пятнадцатилетней девушки, и книга была очень близка мне как по содержанию, так и по стилю. Теперь я читаю книгу Ниро "Под игом Господним". Она мне нравится, но сама я наверняка не стала бы так писать, даже если бы могла. Мне одинаково чужды и манера, и весь изображаемый в книге мир.
26.7.1937
Ну и дела! Я дала интервью! Адвокат Сабо сказал мне вчера, что господин А., корреспондент газеты "Т. X.", хочет встретиться со мной, чтобы написать в своей газете статью "о поэтессе, которая проводит теперь отпуск в нашем городе". Я считала всю эту затею излишней, но корреспондент неожиданно явился, и я должна была дать ему подробное интервью. Он задал мне, между прочим, и ряд банальных вопросов: кто мой любимый писатель, любимый поэт и т. д. Он попросил также дать ему мое {54} стихотворение. Теперь я жду с нетерпением появления его статьи.
28.7.1937
Вышла газета со статьей (Статья называется "Анико Сенеш - большая надежда венгерской поэзии".). Вначале он пишет о папе, а потом обо мне. Статья довольно приличная, и все было бы хорошо, если бы не одна фраза, в которой он упоминает директора моей школы. Он утверждает, что директор восхищен мною, или что-то в этом роде. Это очень беспокоит меня, хотя маловероятно, что газета попадает в руки моего директора.
Бабушка Фини слегла: она сильно простужена и очень слаба.
30.7.1937
Вчера умерла бабушка Фини. Двое суток она мучилась. Когда доктор сказал нам прошлой ночью, что надежды, нет, всех нас охватило жуткое сознание того, что смерть рядом, - и мы молча плакали, не в силах вымолвить слово. Мама совершенно разбита, и я ничем не могу утешить ее. Я только обещала, что сделаю все возможное, чтобы оставаться рядом с ней: я знала, какой одинокой она будет чувствовать себя без бабушки Фини. Не перестаю думать о смерти отца. Мне кажется, я все еще не осознала, что означает для меня смерть бабушки.
Сегодня я уже не могу плакать. Правда, какое-то гнетущее чувство продолжает тревожить {55} меня. Но это все. Даже смеяться я уже способна. Дорогая бабушка! Я рада каждой минуте, когда я была добра к тебе и оказывала тебе внимание. Я уверена, что если иногда вела себя не совсем хорошо, то она все же не сердилась, так как очень любила меня.
31.7.1937
Вчера я не могла писать. Весь день мы с Эвикой бегали, хлопотали и старались всем помочь по мере возможности. Тетя Элиз и мама не в состоянии что-либо делать. Мама весь день лежит в кровати, и я очень озабочена; что будет с нею по возвращении домой? Вчера вечером приехала тетя Манци. Мне казалось, что она хорошо владеет собой, но потом я узнала от мамы, что она всю ночь не могла уснуть и ходила взад и вперед по комнате. Очевидно, смерть бабушки была тяжелым ударом и для нее.
Я очень устала, так как уже второй день встаю в шесть часов утра; не потому, что это необходимо, - не спится. Очень боюсь за маму. Теперь я понимаю, как глупо и самонадеянно было думать, что я смогу хотя бы частично заменить маме бабушку Фини. Вместе с тем мы с Джори могли бы сообща значительно облегчить ее положение. Я собираюсь написать ему в Париж, но о смерти бабушки, по настоянию мамы, я умолчу. Ведь он все равно сможет возвратиться только со всей группой.
1.8.1937
В два часа пополудни состоялись похороны {56} бабушки. Прибыло много родственников, друзей и знакомых из разных мест, и нам с Эвикой пришлось много хлопотать вокруг них. Похороны начались с некоторым опозданием. Вся эта церемония была ужасающей. Гроб с телом вынесли во двор, и раввин произнес надгробную молитву. Потом мы пешком пошли за гробом на кладбище. Лео, который задержался тут дольше других, громко смеялся своим собственным шуткам, и мы, не удержавшись, тоже разразились смехом. Такова жизнь - она продолжает идти своим чередом, и только бабушка Фини навсегда ушла от нас. Бедная мама, что будет с тобой, когда ты вернешься домой?
Обсуждали, где хоронить бабушку, - не рядом ли с дедушкой в Яношгазе? В конце концов, решили, что будут хоронить здесь, в Домбоваре. Я была с этим согласна: ведь в конечном счете все эти обряды предназначены для живых, которые будут посещать могилу. Душе, если у нее есть загробная жизнь, ничто не помешает общаться с душой любимого в потустороннем мире. Телу же, которое через неделю будет полусгнившим, безразлично, покоится ли оно рядом с близкими или чужими.
Будапешт, 22.8.1937
Утром двадцатого августа возвратился домой Джори, а вечером к нам приехал в гости мой двоюродный брат Фери со своим приятелем из Бельгии. Джори мы ждали уже давно. Он выглядит хорошо и много рассказывал о себе, {57} пока не прибыли остальные гости. Когда все собрались, нам стало некогда разговаривать. У нас много дел, и хотя парни каждый день выезжают в город осматривать достопримечательности, они тем не менее доставляют нам много хлопот.
25.8.1937
Ребята уехали. В последний день я была их гидом, когда они осматривали парламент и другие достопримечательности. После их отъезда работы по дому стало куда меньше и не приходится столько суетиться, но из-за моей неуклюжести я разбила гравированный стакан и две очень красивые тарелки. Кроме того, я пересолила шпинат. В связи с этой последней оплошностью мне пришлось, конечно, выслушать немало язвительных замечаний. Мама, кажется, и в самом деле думает, что я влюблена в Петера; а я, между тем, совершенно уверена, что это не так. По правде сказать, он красивый парень и я к нему не совсем равнодушна; однако мы с ним знакомы вот уже около полугода, а все еще очень далеки друг от друга. Мы совершенно чужды друг другу и трудно даже вообразить, что когда-нибудь сблизимся и станем хорошими друзьями. У меня бывают с ним беседы о книгах и на другие отдаленные темы.
Что касается других вопросов (не обязательно романтических), как, например, планы на будущее, мечты, надежды, сомнения, - то их мы даже не затрагиваем.
{58}
30.8.1937
Через несколько дней возобновятся занятия в школе. Не могу сказать что я использовала последние дни каникул наилучшим образом. Во всяком случае, для спорта у меня оставалось слишком мало времени. Те немногие свободные часы, которыми я располагала, я посвятила чтению ("Будденброки" Томаса Манна) и приведению в порядок фотокарточек и репродукций (я уже заполнила ими пять альбомов).
Вчера я была в кинотеатре - впервые после смерти бабушки Фини. Смотрела "Даму с камелиями" - замечательный фильм с Гретой Гарбо. Это печальный и в то же время благородный фильм, и Грета Гарбо играет в нем блестяще. Ее партнер, Роберт Тэйлор, тоже играет отлично.
Сегодня ко мне приходили три подруги. Я рассказывала им о моей поездке по Италии и показывала фотографии.
5.9.1937
Еврейский Новый год. Я сначала сомневалась, следует ли мне сегодня писать. Но я считаю, что нет надобности соблюдать подобного рода запреты: не в этом содержание и смысл подлинной веры.
Занятия в школе начались, и не произошло никаких изменений, если не считать того, что я перестала посещать уроки латыни. Это решение начало созревать в моей голове еще в прошлом году. Уже тогда я пришла к заключению, что латынь отнимает у меня много времени, тогда как надобность в этом языке у меня не предвидится, поскольку я не собираюсь поступать в университет.
16.9.1937
Случилась неприятность. На собрании литературного кружка меня избрали в правление. Обычно кружок без возражений одобрял выбор класса; но на этот раз члены кружка выдвинули кандидатуры двух других девушек и потребовали новых выборов. Это было сделано с явным намерением отстранить меня, еврейку. Разумеется, вместо меня избрали другую. Если бы я до этого не была избрана, я не сказала бы ни слова. Но в данном случае мне было нанесено открытое оскорбление. Я решила не участвовать больше в работе кружка и не интересоваться его делами.
К счастью, есть и более отрадные новости: сегодня я начала давать уроки Ирме. Я буду заниматься с нею два раза в неделю, за что мне будут платить 20 пенге. Это очень хорошо. На будущую субботу она пригласила меня к себе. У нее будет приятное общество.