— Все, понял. Не спорю. А чемодан Лешкин отнесу в нейтральные воды.
— Не поняла, — Зинаида вскинула брови.
— Так я понимаю, что чердак теперь — снова ничья территория, — объяснил Сан Саныч.
— Саня!
Сан Саныч, не обращая на нее внимания, направился на чердак.
— Я не считаю, что Маша и Алеша расстались навсегда!
Смотритель в наручниках сидел на стуле напротив следователя — тот тоже выдвинул стул из-за стола.
— Имей в виду, вчерашние фокусы тебе даром не пройдут! — предупредил Буряк.
Смотритель усмехнулся:
— Да я понял уже, Григорий Тимофеевич.
— И когда ты это понял? Смотритель невесело вздохнул:
— Ночь была длинная. Было время подумать. Не удумал ничего лучшего, как всю правду тебе рассказать, Григорий Тимофеевич.
Следователь напомнил:
— Имей в виду, еще раз какие-нибудь… сказки напишешь, я тебя сам, своими руками… До конца жизни в камере мемуары писать будешь!
Смотритель иронично смерил его взглядом:
— Ух ты. А я думал, ты человек интеллигентный, Григорий Тимофеевич.
— Вывел ты меня из терпения, Михаил Макарович. Вывел окончательно! — поднялся тот.
— Ладно! Кто старое помянет, тому глаз вон!
— Хватит пустых разговоров! Есть что сказать — говори. Нечего — отправлю тебя назад, в камеру. А потом…
— Погоди, погоди. Я же все понимаю. И то, что ты мне эту штуку показал, — смотритель кивнул на сейф, — пыльную и страшную, понимаю, что она против меня работает.
— Конечно. Зато на меня. То есть на закон, — веско сказал следователь.
— Я готов давать показания про находку.
— Дать показания по делу о пропавшем профессоре Сомове, — уточнил следователь.
Родь пожал плечами:
— Я не знаю, как оно у вас называется, это дело. Профессора или доктора наук. Мне не важно. Мне важно рассказать про себя.
Да, и в первую очередь — как этот рюкзак оказался в твоем доме, Михаил Макарович. И не просто в твоем доме — в тайнике, который ты сделал, чтобы в прямом смысле слова замуровать улики!
— Только знаешь чего я опасаюсь, Григорий Тимофеевич? — спросил смотритель.
— Ты чего-то опасаешься? — Следователь удивленно поднял брови.
— Да. Я сейчас тебе все расскажу, а ты подкинешь мне еще какие-нибудь улики, до кучи, так сказать, обвинишь меня во всех смертных грехах, и буду я отвечать и за свои проступки, и за чужие…
— Об этом можешь не,, волноваться. Я во всем разберусь тщательно.
. — Нет, я тебе не верю. Потому что ты меня ненавидишь, — покачал головой смотритель. Следователь подтвердил:
— Да, не люблю я тебя, Михаил Макарыч, ты прав. Но я тебя уверяю, что личные чувства не помешают выполнить свой гражданский и служебный долг.
Смотритель отмахнулся:
— Я не рыцарь, чтобы слову верить. Да и ты… не граф. Я предлагаю другой вариант общения. Я отдаю тебе в руки все, что у меня есть в доме. Все, что ты посчитаешь уликами. А потом тебе все расскажу, как на духу… Но это произойдет только в том случае, если будут понятые и все происходящее будут снимать на камеру.
— Публичный обыск и публичное признание, — понимающе кивнул следователь.
— Да, именно!
Буряк, подумав, ответил:
— Не вижу резона отказывать тебе в этой просьбе… Но это лишь утроит внимание к твоей персоне, Родь.
Смотритель пожал плечами: мол, этого-то я не боюсь.
— Уведите заключенного! — крикнул в коридор следователь.
У порога смотритель оглянулся:
— Ты подумай, Григорий Тимофеевич, подумай! Через некоторое время в камеру к смотрителю пришел Марукин. Он убедился, что его никто не подслушивает, и спросил:
— Ну, что?
— Мне кажется, он клюнул.
— Это хорошо, — обрадовался Марукин. Родь шепотом продолжал:
— Теперь слушай. Передай Леве, чтобы действовал по плану Б. Когда все случится — а про время он от тебя узнает — пусть ждет меня у северного входа. Деньги, документы, смена одежды. Ясно?
— А в себе-то ты уверен? Что все получится? Ведь бежать таким образом — тройной риск.
Смотритель усмехнулся:
— А мне нечего терять, поэтому я ничего не боюсь. Марукин недоверчиво посмотрел на него: