Он был очень доволен собой, совершив за этот день целый каскад немыслимых поступков: угнал автомобиль, нашел пристанище, затопил печь, а поттом, не думая об опасности, посетил пустую лавчонку, накупив разной снеди для спящей Антонии. Дождь все усиливался и странно было думать, что они вместе всего двенадцать часов - так много всего прроизошло. Кто-то, должно быть, успел лишь вздремнуть и прочитать газету - а у них с Тони целая лбщая история, какую они никогда не смогут забыть! Хлопнув себя по лбу за несообразительность, Жан-Поль включил радио, пытаясь поймать какие-нибудь собщения об утреннем взрыве на шоссе.
- Вот, пожалуй, все наши новости на этот час, - завершил рассказ знакомый голос комментатора "парижской" волны. - Да, несколько штрихов к светской хронике. Нам удалось узнать, что ЫФеликс Картье не встретил свою невесту после удачного выступления в Венеции. Не обьявив причины, он срочно умчался на Аляску, в то время как Антония Браун вернулась в свой парижский дом в сопровождении Артура Шнайдера. "Без комментариев", с этой фразой менеджер выпроводил за дверь нашего корреспондета.
Жан-Поль несколько секунд оторопело смотрел на щиток радио, даже не заметив, что автомобиль остановился и мотор заглох. Он лихорадочно шарил в эфире, переключая диапазоны, но ничего интересного оттуда не выудл, оставшись в полном недоумении. "Бред! Ложь!.. Но что бы все это могло значить - исчезновение Шнайдера из отеля в Вееции, погоня, страхи Антонии и теперь эта журналистская "утка"?.. В какую переделку попала Тони?"
Вернувшись в дом с решением немедля прояснить ситуацию, Жан-Поль тут же бросился к Антонии.
- Слава Богу! Еще полчаса - и я просто сошла бы с ума от страха! Зачем ты оставил меня тут, бросил... - девушка вцепилась в его промокший от дождя свитер, захлебываясь слезами. Она казалась такой маленькой и беззащитной, что сострадание вмг утопило в теплой волне невнятный гнев.
- Успокойся, я привез нам еду - ведь уже давно время беда! Тебе же надо подкрепиться, - он погладил её по голове, не решаясь оторвать от себя. В конце концов - Феликс сбежал на Аляску. Уж это то, что наверное, правда. Лишь бы не разлучаться. И пусть она всегдда стоит так, прльнув к нему беспомощная, испуганная девочка, пусть льет этот бесконечный дождь и стучат слепые ходики.
- Ты выглядишь получше. Слава Богу, хоть за врачом бегаит не придется, - сказал Жан-Поль Виктории, помогавшей разложить на столе принесенные продукты.
- Я выспалась и чувствую себя значительно лучше... А это что, вино? - вытащила она из пакета бутылку "Кьянти".
- Обязательно и непременно все простуженные итальянские девочки пьют целебный глинтвейн, мне удалось получить консультацию профессионала. Смотри - тут ещё и апельсины для него, немного корицы, сухарики с перцем, ром и сыр.
- Ты невероятно практичный и находчивый парень - опытный угонщик, утонгченный кулинар и целитель. Здорово заполучить в переделке такого друга. Вот только есть мне пока не хочется...
- А я с удовольствием перекушу и послушаю твою версию случившегося. Чтобы не заставлять тебя изобретать лишнего, сообщаю: я только что лышал по радио, что Артур вместе с Антонией вернулись в парижский дом. А Феликс Картье уехал прогуляться на Аляску. Видимо, готовит цикл картин из жизни тюленей. - Жан-Поль делал вид, что увлечен едой. Краем глаза он отметил, какое впечатление произвели на девушку его слова. Она схватилась за виски так, словно собиралась упасть в обморок.
- Мне лучше прилечь. У мня давно уже, после той травмы, так не кружилась голоса. И не шумела. Словно за окнами - паровоз.
- За окнами затопленная дождем итальянская провинция, округ Вероны города шекспировских влюбленнных. А рядом со мной человек, лживо называющий меня другом, - грустно подвел итоги Жан-Поль.
- Нет-нет, только не это. Ты не паросто друг, - ты мой единственный друг. А еще - спаситель, защитник... и... я бы отдала полжизни, чтобы все вышло по-другому.
- Не надо, Тони. Друг предпочел бы знать правду. Или хотя бы то, что мы будем делать дальше и как должен вести себя я, если сюда нагрянет полиция или твои страшные мафиози.
- А ты уверен, что правда не заставит тебя бежать отсюда, проклная мое имя? - потемневшие глаза Антонии отражали отблески пламени. В красноватых отсветах распущенные волосы казались огненными. Она выпрямилась, гордо вскинув голову и стала похожа на пифию, пророчествующую о страшных бедствиях. Или на египетскую богиню страсти Изиду. Сердце Жан-Поля оборвалось.
"Что я делаю? Что за бес толкает меня превратить чудесную, вымоленную стречу в судебное разбирательство, - подумал он. - Да имею ли я право на это дознание? Эх, Дюваль, не этого ты ждал, отпраляясь в Венецию..."
Виктория забилась в угол дивана и жалобно прошептала:
- Я не имею права. Я просто не имею права...
Жан-Поль широким жестом пододвинул к дивану стол с разложенной снедью и разлил в граненые зеленые стаканы разогретое в печи вино. Запахло апельсинами и корицей, навевая мысли о празднике. Он сел рядом и протянул Виктории стакан:
- Ты права, девочка. Сейчас ничего не имеет значения, кроме этого хрусталя в нашем фамильном замке и торжественной трапезы, приготовленной расторопными слугами.
- Прокурор меняет мантию, становяь факиром. Что это там за сундук у нас в углу, а этот черный ящик? Ты ещё не поняла? А я сразу смекнул патефо! Знаешь, это такое устройство для прослушивания музыки, которое заводится ручной пружиной.
- Ну что ты мне объясняешь - я же не с Луны свалилась. Этот граммофон несколько проржавел, но не утратил сходства с музейным образцами... Да посмотри, здесь целый ящик пластинок - толстые и тяжелые, - она ппыталась прочесть вытесненные золотом на глянцевом черном круге название. "Дина Дурби исполняет аш любимые песни из кинофильмов". - Вот здорово! Жалко, если ящик не заведется... Здесь ещё и Франческа Галь, и Марлен Дитрих!
Патефон завелся. Жан-Полю удалось извлечь из него долгое шуршание, в котором вдруг пррвались звуки оркестра, а вслед за оркестром знакомый женский голос, поющий по-русски с заметным акцентом: "Отчего, да почему на глазах слезинки, это вовсе не слеза, а любви морщинки..."
Виктория перевела, зная, что это запросто могла бы делать и Антония. И пояснила:
- Очень трогательный старый русский любовный романс. Двое любят друг друга, но должны расстаться... - она опустла голову
Жан-Поль взял её за руки и сказал:
- Это не про нас.
- Конечно, - вздохнула она. - Мы расстанемся, не успев... Ах, ладно, давай веселиться! За окном дождь, грязь, мрак, подкрадывающиеся с бомбами душегубы... Рядом с тобой сомнительная особа - то ли шпионка, то ли авантюристка, обобравшая галерею Флио Скартини во время банкета... Что, не веришь? - она с вызовом посмотрена на жан-Поля и засмеялась от удовольствия - растрепанный, в мокром свитере, с какой-то новой решимостью в глазах он выглядел просто потрясающе!
- Верно. Я обожаю авантюристок. Но не бескорыстно - тридцать процентов мои. Ведь у него там, кажется, и Рафаэль, и Веласкс?
- И ещё хватило бы на целый национальный музей. Обидно, самые ценные хосты не поместились в моем белье.
- Не надо надувать пайщика, душка! Когда я нашел грабительницу у подъезда отеля, белья на ней вообще не было. Как и полотен Веласкеса. Даже очень миниатюрных.
- Увы, такова участь самонадеянных дилетанток - их обчищают до нитки. Поздно, Жан-Поль, ты опоздал и даже не в состоянии предложить мне соершить прогулку по галерее Лафайет с целью приобретения гардероба. Если честно, я сильно вспотела от аспирина, зато температура спала.
- Ах так. А это? - распахнув старый сундук, Жан-Поль извлек из него нечто меховое, пахнувшее старой овчиной и плесенью. - Чем не соболиное манто?
- Прекрати! Сейчас вылетят тучи столетней моли! Я не надену этого, даже если там стоит клеймо королевского меховщика.
- Уж нет! Я тперь обязательно докапаюсь до клада. Обожаю блошиные рынки! - Жан-Поль, став на колени возле ларя, перебирал содержимое и, наконец, удовлетворенно поднялся, вытаскивая на свет кипу пожелтевшего кружева.
Виктория с любопытством потянула ткань и вскоре они рассматривали настоящую музейную реликвию - свадебный туалет крестьянки неизвестной провинции неведомого года. Лишьостатки увядшего букетика флордоранжа, приколотого к лифу, могли бы сообщить подробност того, давно отгремевшего праздника.
- Чудесно, правда? - иктория расправляла оборки, отороченные широким кружевом ручной работы. - Наверно, эта девушка просидела всю зиму, вывязывая такую красоту и мечтая о майском или сентябрьском дне...
- Скорее всего, сентябрьском. В деревнях свадьбы празднуют после уборки урожая... Как ты думаешь, они жили счастливо, эти двое?
- Кнечно. В рамочках, что украшали эти стены, были фотографии внуков и правнуков, которые, наверняка, давно перебрались в город, получили образование...
- И тоже поженились, - добавил Жан-Поль, которому совершенно не хотелось грустить. Напротив, его охватила странная жаность - вот так, за одну ночь, хотелось проиграть, прожить вместе с Антонией сотни сюжетов. Обязательно любовных и счастливых - сельских, городских, старинных, современных - любых, но только с ней и с неизбежным нэппи эндом - долгим пиршеством на брачной постели.
- Я уверен, это платье сшито по тоим меркам. Просто в небесном ателье спутали адрес и век. Проверь - все равно мне больше нечего тебе предложить пока подсохнут свитер и брюки.
Виктория взяла плватье и направилась к шкафу.
- Отвернись. Я не могу упускать возможность побыть невестой. Похоже, это единственный шанс в моей жизни. - Она переоделась за открытой дверцей и пятясь вышла к Жан-Полю. - Не пойму, как там зщастегивается на спине? Какая-то древняя система.
- Вот для этого держали горничных и покладистых мужей. Здесь шнурки!
С дрожью в пальцах Жан-Поль стал протягивать в петли кончики тесемок. Но перед глазами была только выгнутая спина с уходящими вниз бугорками позвонков. Нежная вереница холмиков, которым невыносимо хотелось прикоснуться. Борясь с искушением, Жан-Поль стянул тесемки и они с треском оборвались, оставляя теперь уже ничем не защищенную от его губ спину Антонии.
Она быстро повернулась и в ужасе отпряула: "Нет!"
Так вот чего всегда боялся он, мечтая об этом мгновении - е отказа, пронизаного холодком отвращения. Трезвея и приходя в себя, он отступил, словно рухнул в глубокую яму отчаяния. Он ненавидел себя - свое разгулявшееся гусарство, воровскую прыть... Распахув дверцу печи, Жан-Поль подбросил дров и приблизил лицо к занявшемуся пламени - до обжигающей боли, до искристого треска в выбившейся пряди. Исчезнуть в огне, рассыпаться на атомы в этой жаркой неистовой пряске... Всего лишь утром они могли сгореть вместе в гигантском костре пылающего автомобиля. Но огонь, страшный, как разбушевавшийся зверь, пощадил их и теперь поселился в печи, забился в клетку, согревая, вдохновляя своей бессттрашной яркостью... Закрыв глаза, стоя на коленях у распахнутой печи, Жан-Поль молился огню.
Он не шелохнулся, когда на его лоб легли прохладные ладони, потом соскользнули к затылку, развязав шнурок и отпустив на свободу волосы. В патефоне зашуршало, протяжно заныли сквозь пургу помутившихся звуков скрипки и голос Антонии прошептал: "Пригласи меня, пожалуйста, потанцевать. Я так давно не танцевала". Он открыл глаза, увидев её всю сразу: снизу от босых ступней под кружевным подолом до голых плечей над ниспадающей оборкой и виноватых жалобных глаз. Тогда он обнял её колени и, уткнувшись лбом в пахнущий пылью и плесенью холст, прошептал: "Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Всегда - что бы ты ни делала со мной!"