- Не понравились мне эти бандюги. У нас здесь сейчас преступность на самых высоких показателях. Сплошные убийства, а ты ещё про деньги сказала, - почему-то шепотом сообщила дочери Евгения, кивнув вслед удаляющимся "Жигулям". - Да и тут в самом центре торчать не очеь-то хочется - того и гляди на знакомых нарвемся.
Они сквериком прошли к центральной улице ("здесь мы с твоим отцом познакомились"), миновали "красные дома" ("а тут на втором этаже мы раньше жили") и вышли к шоссе.
- Вон, узнаешь, - башни с голубыми лоджиями? Крайняя слева - наша. Кто-то там теперь живет...
- Я часто вспоминала этот дом. Только не думала, что он такой маленький и ободранный
- Девять этажей... А насчет... Фу, гад! - проводила Евгения не прореагировавшую на их "стоп" иномарку.. - А насчет ободранности... Все наше прошлое теперь на слом пошло. Да и сами мы... Вот - приближаюсь к пятидесятилетию, - Евгения пожала плечами, отмечая свое несогласие с этим фактом. Она одела самое лучшее платье, нашедшееся на даче, но почему-то казалась себе жалкой и провинциальной рядом с этой красоткой, пропахшей Диорами.
Уже в подхватившем их "Москвичке" с местным номером и разговорчивым пенсионером за рулем, привязавшемся с расспросами к хорошенькой девушке, Евгения с оглушительной неожиданностью и ясной безоговорочной полнотой почувствовала необратимость прошлого. Стало вдруг очевидно, что Викошки девчушки-нескладехи, по которой она вздыхала бессонными ночами, уже никогда не будет, как не будет ни Алексея, ни весельчака-Леонида, превратившегося в обрюзгшего ворчуна, ни заносчивой, безапелляционной матери... Не будет и Женьки - златовласого очкарика-отличницы, допоздна слоняющейся по этим от кривеньким улицам с заезжим "джигитом"... Куда же делось все это, казавшееся незыблемым, прочным, личным твоим миром?
Красавица Вика - любимая, родная, чужая. Чужая, хоть и врезается в сердце на вечную память, каждый жест её, улыбка, слово... Как мала она, как слаба - наша "вечная", смертная память.
... Два серых бетонных камня рядышком - отцовский и Алексеев - по стандарту местной кладбищенской мастерской - 50 на 100 см. Плюс "каменный цветник" и фотографии по желанию. Алексею делали фарфоровый овальчик, отцу ограничились надписью. Новая некогда часть кладбища стала старой, поскольку разрослись в садовые кущи прутики рябин и черемух, посаженные здесь десять, нет, пятнадцать лет назад.
Евгения прикопала в "цветник" кустики флоксов и, прихватив банку, собралась за водой. Ей хотелось оставить дочку одну. Есть, наверно, о чем побеседовать с "памятью".
- Я воды наберу и к Чеканихе зайду. Это бабка Максима. Я тебе рассказывала... Светлану-то саму из могилы выкрали... Давно же, лет пять... Здесь целая история была. Не знаю, кому такое в голову взбрело - разве родным Игорька того, что её застрелил и сам повесился. Да только странно это... И фотографию взяли.
- Странно, - согласилась Виктория и присела на покосившуюся скамеечку, ту самую, сработанную ещё алексеевскими руками. "Странно, - сын Александра Зуева - герцога Баттенбергского, и сын Остина Брауна "миссионера справедливости" - рядышком, на глухом подмосковном кладбище под крепенькой беспородной рябиной с уже краснеющими тяжелыми гроздьями. Отец и дед мисс Меньшовой, гражданки Соединенных Штатов, доводящейся правнучкой Александре Сергеевне Меньшовой - сводной сестре Шурки Зуева... Странно, все закрутилось, сложно, со смыслом. Только вот с каким?
...Не это ли видел ты тогда, Александр Зуев, в мартовскую ночь 1945 не рыженькую ли Мечту, приткнувшуюся у ваших с Остапом могил в задумчивой, недвижимой печали? Не ту ли бездну смыслов, маячивших за её спиной, предрекал, говоря о "красивом узоре" - непостижимом узоре человеческих судеб, вышитом по канве Вечности.
Алексей на фотографии был молод и весел. Он улыбался прожекторам, сопровождавшим летящего по манежу "алого джигита". Конечно же - вон даже воротничок черкески попал в рамку и упал на лоб из-под сдвинутой набекрень папахи черный завиток... "Папа, папочка", - с холодным дуновением в висках прошептала Вика, так, будто и в самом деле смотрели на неё черные, любящие, восхищавшиеся ею глаза. - "Я постаралась стать такой, как хотел ты... Неделю назад я гнала из Брюсселя прокатный "вольво" - решительная, бесстрашная, азартная. Я так верила, что смогу помочь другу. И помогла... Ты бы погладил меня по голове, я знаю. Может, от этого и гремели в моих руках победные фанфары?.. Я счастливая. Мне удалось найти и полюбить своего деда. У тебя отличный отец, Алексей Остапович. Необыкновенный. А ещё в синем море качается яхта - "Виктория" - в честь твоей матери. А над моей кроватью всегда Божья матерь - та, что предназначалась дедушке Мише... Ах, мне так много надо вам рассказать, родные... Спите спокойно. Мы все, кому дали вы жизнь, постараемся быть счастливыми... И вам никогда не будет стыдно за нас... "Заседание продолжается" - "Алле", папка!"
Виктория поднялась, заметив тихо стоящую в стороне мать.
- Мне пора, мама.
- Знаю, девочка, - она наклонилась поливая поникшие цветы. Когда-нибудь и я буду здесь, рядом.
- Не надо, мама... Наверное, не стоит бояться смерти. Они - не боялись. - Виктория посмотрела на согнутую спину матери и упавшую на щеку золотистую прядь. - А знаешь, человек, у которого я живу и который очень любит меня - отец Алексея. Остап Тарасович Гульба...
Евгения выпрямилась, сняла очки и замерла, смотря на дочь округлившимися глазами.
- Только считай, мама, что тебе все это приснилось... А глаза у тебя потрясающие - зеленые, как трава и вот как этот дневной александрит.
Они расстались в спешке, стараясь пропустить, пробежать страшный момент разлуки. Говорили о чем-то, "голосуя" на шоссе. Остановилась "Волга", едущая с дачи - женщина и болонка на заднем сидении. Женщина подвинулась, давая место Виктории.
- Спасибо. А ты, мама?
- Мне удобнее на автобусе.
Виктория вышла из машины и они обнялись, захлебываясь подступившими рыданиями...Невозможно было смотреть на оставшуюся у дороги фигурку Евгении, становящуюся все меньше и меньше, - силуэтом, черточкой, точкой...
- Далеко уезжаете? - спросила женщина с болонкой, когда они уже проехали Солнечногорск и девушка успокоилась.
- Далеко и, кажется, надолго, - ответила та, поглаживая пристроившуюся у неё на коленях собаку. Болонка подняла глаза в желтовато-розовых подтеках на ватных космах. Черные бусины, присматривающиеся к Виктории, на мгновение блеснули любопытством и пониманием.
...Коллеги уже хватились исчезнувшей американки. - "Ни за ужином вас нет, ни за завтраком, вы бы хоть предупредили меня, милая - по-дружески укоряла Викторию шведка. - Я же все понимаю... А то волновались, думали даже сообщить в полицию. Статистика тут ужасная - иностранцы пропадают чуть не каждый день. И знаете, никого не находят".
Виктория выглядела уставшей и отрешенной. "Неудачное рандеву", смекнула шведка и радостно сообщила:
- Сегодня прощальный ужин в "Метрополе". Это здесь, совсем рядом. Старинный отель, восстановлен финнами, они и настояли через нашего босса, своего соотечественника, чтобы непременно сняли зал в их ресторане. Айрин наша австралийка, уже побывала там. По всему зданию старинная мозаика "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", а внутри - сплошная буржуазная роскошь. Надеюсь, вы прихватили вечернее платье. Очень кстати - в России, я бы сказала, повседневный банкетный стиль.
Были ещё какие-то заседания и экскурсия в Кремль. Обед с холодной ботвиньей и медовым квасом, поход в Библиотеку им. Ленина и час на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль - остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала её с навязчивостью бреда.
Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно - бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к её собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина - лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии - будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт - просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. "Нино Риччи" - поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном ну совершенно из эпохи "Трех мушкетеров". Конечно же, её заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы слишком поздно. Она сделала то, что хотела.
У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах. Подумав об этом, Виктория приободрилась - какая-то тяжесть покинула её плечи и легким крылом подхватила удовлетворенность выполненного долга. "Все устроится, обязательно устроится. Хеппи энд неизбежен - убеждала она себя заповедями неунывающей Августы... Увы, уже три года прошло с тех пор, как "засушенная маргаритка" покинула этот мир. "Все-таки, невероятно грустно, как не гипнотизируй себя оптимистическими заклинаниями", - Виктория тяжело вздохнула и с усилие встряхнулась: "Вперед! Ваш выход, артист! Ваш выход!"
"Ваш выход, артист, ваш выход, забудьте усталость и робость. Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный как пропасть? И вам по краю, по краю, по самой опасной грани, по краю - как по канату, с улыбкой двигаться надо", сами собой прозвучали в памяти любимые стихи отца, которые Евтушенко посвятил Аркадию Райкину, а вообще - всем, кто является из кулисной темноты в пристальный свет прожекторов.
...В ресторане "Метрополь" по-видимому собралась на какой-то праздник самая изысканная публика столицы. Виктория не выглядела разряженной - в центральном зале блистал вечерними туалетами цветник юных леди, одетых парижскими и итальянскими модельерами. Даже за столом ученых, накрытом на двадцать персон, три-четыре дамы рискнули обнажить плечи. Россия - страна контрастов. А если так, почему бы не отличиться и иностранным гостям? Тоже ведь, не из Албании прибыли.
- Вам кто-нибудь уже говорил, что вы - вылитая А. Б. - сияя от своего открытия доложил Виктории её сосед по столу - пятидесятилетний грузный аргентинец с внешностью провинциального тенора и кучей научных степеней, дипломов и премий.
- Да, кажется. Но у нас, в Америке, А. Б. не очень популярна, мимоходом заметила Вика.
- Ну что вы, милая! Такой фурор с этим магическим фильмом. В Аргентине все уши прожужжали! Я не слишком часто засиживаюсь у телевизора, но мои сыновья облепили комнаты её портретами... Чудо, честное слово, чудо! Вот если бы вас познакомить с хорошим профессионалами - могли бы сделать карьеру фотомодели! - он засмеялся шутке.
- Благодарю вас. Но у меня совсем другие интересы... - Виктория вспомнила, что забыла одеть затемненные очки и потянулась к сумочке. Вот так-то спокойнее.
- Минус три с половиной - близорукость, - объяснила она соседу.
- Отличная оптика - совершенно незаметно диоптрий, - оценил он.
"Завтра, завтра я буду дома! Привезу Жан-Полю темы для целого поэтического сборника. Правда, он весь поглощен своими дождевым червями и обезьянами. А ещё - подбором единомышленников. Уже решено - с нового года молодая семья будет жить в "Каштанах". Лабораторию Динстлера, полностью переоборудованную, согласно его последней воле возглавит Жан-Поль. Мейсон Хартли, скрепя сердце, отпускает любимого ученика. Ни слова не сказал против. Даже наоборот, поддержал и помогает с устройством экспериментальной базы. "Йохим лучше знал, о чем просил. Ведь это он свел всех нас и вроде не зря. Послушаемся дальновидного Пигмалиона и на этот раз, - сказал он, напутствуя Жан-Поля..."
- Можно пригласить вашу даму, мсье? - Аргентинец вопросительно посмотрел на ошарашенную Викторию и согласно кивнул. "Боже, в этом ресторане танцуют и ещё завязывают знакомства!" - сообразила Виктория, возвращаясь к реальности. Она хотела отказаться, но было поздно - молодой мужчина, обращавшийся по-французски, бережно вел её в центр зала в круг танцующих. Кто он - русский, иностранец? Виктория не могла определить, решив на всякий случай отмалчиваться. Но её спутник и не стремился к общению. Серьезно и ловко он вел свою даму по волнам старомодного танго.
Высокий, элегантный шатен - выставочный образец платного партнера из хорошего дансинга. В глаза не заглядывает и рука, лежащая на талии, ведет себя строго, без всяких намеков и попыток разведать ситуацию. Заметив, что Виктория двигается легко, он попробовал более сложные движения, и ненавязчиво перешел на "высший пилотаж".
- Вы, конечно, посещали школу бальных танцев? - серьезно спросил он.
- Конечно, и принимала участие в европейских конкурсах, - шутливо ответила Виктория.
- Ну, тогда вот так! - партнер перехватил кисть Виктории за спиной, раскрутил её и поймал в пружинистые объятия. "Как Великовский тогда, в Новый год", - вспомнила Виктория, с симпатией глянув на танцора.
- Благодарю вас, мадемуазель, о всей широкой русской души. - Он улыбнулся, возвратив её на место и простодушно объяснил аргентинцу. - Мы отмечаем сегодня юбилей нашего уважаемого коллеги. Цирковое братство! Манеж - школа мужества. Еще раз - спасибо!
Виктория оторопело посмотрела на столик, за которым сидел её партнер. Заветные слова были произнесены - "русский", "цирк", "манеж". Поразительное совпадение, подарок судьбы! Она ждала, что парень пригласит её на следующий танец, но он пропустил его, а потом все же подошел, обращаясь опять-таки к аргентинцу:
- Мои друзья просят вас и вашу даму оказать нам честь провести пять минут за нашим столиком, бокал шампанского за дружбу, цирковое искусство и процветание России!
Аргентинец вопросительно посмотрел на Викторию и она согласно кивнула.