- А эта женщина? Она-то тебе что должна?
Лицо Паэна еще больше помрачнело.
- Она ничего мне не должна, да я и не приму от нее никаких выражений признательности.
- Думаю, ты возьмешь вместо этого саму даму. Я уже заметил, какими глазами ты на нее смотрел. Рано или поздно ты получишь ее признательность вместе с ее золотом. - Амо закашлялся. - Уже почти зима, и мои кости соскучились по солнцу Палестины. Ничего удивительного, что многие люди покидают свои очаги и отправляются в паломничество. Нигде так не греет солнце, как на родине Христа.
Паэн подошел к камину и, поворошив кочергой дрова, подбросил в огонь два больших дубовых полена. Амо вздохнул.
- Благодарю тебя, Паэн. Но сейчас меня донимает не возраст и даже не холод, а шрамы и боль в костях, плохо сросшихся в седле, да еще дизентерия, от которой я так и не избавился после Аскалона. - Он накрыл своей бледной, ссохшейся клешней руку Паэна. - Если ты не собираешься стать членом ордена, тогда постарайся забыть о мече и поищи себе место в этом мире. Не трать остаток своей жизни на сражения, Паэн. Остановись, пока твое здоровье не будет окончательно подорвано из-за скверно залатанных ран и незаживших переломов.
- Именно так я и намерен поступить.
- Что ж, тогда попроси свою спутницу найти тебе лучшее применение. Если кто-нибудь и может это сделать, так только она. Ты видел, как она услала молодого Поля с каким-то поручением? Насколько я мог заметить, он даже не попытался ей возразить. Такая женщина, мой друг, не побоится вставить слово, если сочтет это необходимым.
***
Джоанна выторговала у молодого монаха отрез великолепной шерстяной ткани, которую могла носить вместо плаща. Она искренне радовалась своей победе и выглядела вполне довольной, когда Паэн пришел ее проведать в их холодной маленькой келье. Если не считать легкой дрожи в ее голосе, Паэн мог бы подумать, что предстоящая ночь не вызывала в ней ни малейшего беспокойства.
Она медленно, аккуратно расправила плащ и с рассеянным видом обратилась к Паэну:
- Вы обещали рассказать мне о своем прошлом.
- Я буду спать внизу, а комнату оставлю вам, - сказал он. - Я хочу, чтобы вы узнали об этом прежде, чем я начну свой рассказ.
- Поступайте как вам угодно, - отозвалась она. - Все равно между нами ничего не было, кроме объятия, и то не без оговорок. С вашей стороны, добавила она. - Не с моей.
Несмотря на то что Паэн держал в руках горящую головню, чтобы разжечь дрова, сложенные в небольшом камине, он так и не решился переступить порог кельи.
- Напротив, между нами было все, - ответил он, стоя в дверях. - И есть множество причин, по которым нам никогда больше не следует прикасаться друг к другу.
Задетая его словами, Джоанна уселась на койку - теплый островок чувственности посреди пустой каменной комнаты.
- Вы помните, - начал Паэн, - как дозорные в Рошмарене тут же отступили, едва я выехал на свет костра и принялся бранить их за то, что они на вас напали?
- Я никогда об этом не забуду, - ответила она.
- А вы не задумывались о том, почему они так легко мне подчинились?
Настороженность исчезла из ее глаз. По-видимому, Джоанна полагала, что признание Паэна имело отношение к разбойникам, колдовским чарам и его темному прошлому. Он помолчал немного, наслаждаясь этим мгновением, после которого она уже будет смотреть на него только как на врага.
- Они приняли вас за призрак, - прошептала она, - или за живого человека, пользующегося такой дурной славой, что никто не смеет ему прекословить?
- Они приняли меня за моего отца, - ответил он. - За последнего законного хозяина замка Рошмарен.
С этими словами Паэн прошел мимо нее в келью и поднес головню к сложенным в очаге дровам. Комната быстро наполнилась светом, жаром и треском вспыхнувшего пламени.
Джоанна молча наблюдала за тем, как он швырнул головню в огонь. Когда он снова обернулся к ней, она все еще озадаченно хмурилась.
- Вы приходитесь родней Ольтеру Мальби? - осведомилась она.
- Последний законный владелец замка не был нормандцем, - ответил Паэн. - Его звали Ален из Рошмарена, и я - его сын.
- А Мальби...
- Явились туда, чтобы предъявить свои права на землю, когда взбунтовавшийся народ успокоился, а мои отец и мать лежали мертвыми в аббатстве Святого Мартина. Нормандцы ни за что бы не позволили им покоиться в фамильной часовне.
Джоанна повернула к нему лицо, и ее вопросы были написаны на нем так ясно, как будто она задала их вслух.
- Первым из нормандцев, появившихся в замке Рошмарен после подавления последнего мятежа, был отец вашего мужа. Ольтер Мальби был следующим за ним. Обитатели замка не видели моего лица уже в течение двух десятков лет и знали меня еще ребенком, зато многие из дозорных, собравшихся вокруг сигнального костра, хорошо помнили моего отца, и большинство из них наверняка не забыли те проклятия, которые он выкрикнул на бретонском языке, когда пал под ударами нормандской армии, втрое превосходившей по численности гарнизон Рошмарена. Я унаследовал его внешность, Джоанна, и перенял его ругательства. И то и другое помогло мне нагнать страха на дозорных.
Джоанна наконец заговорила:
- Значит, вы - его наследник? Если бы не явились нормандцы, земля стала бы вашей? Он покачал головой.
- Будь я наследником, выход для нас обоих оказался бы совсем простым. Вы - вдова Ольтера Мальби, который умер, не оставив потомства, а так как со дня его гибели прошло слишком мало времени, никто не может утверждать с уверенностью, что вы не носите под сердцем его дитя. Выйдя за меня замуж, вы можете дать жизнь ребенку от нашего брака раньше срока, и если это будет мальчик и он родится в самом скором времени, Рошмарен перейдет к нему. Если он появится на свет в Йоркшире, ни один бретонец не сможет указать в точности дату его рождения. А если никто не в состоянии будет определить, мой ли это сын или Ольтера Мальби, все равно земли по праву достанутся ему - во-первых, потому, что я его отец, и во-вторых, потому, что вы были последней новобрачной из рода Мальби в Рошмарене.
- Значит, я нужна вам ради этого ребенка?
- Нет. Судьба никогда не дает нам в руки такое простое решение, как то, которое я только что описал. Я не являюсь законным наследником, Джоанна. Если моя семья когда-нибудь вернет себе родовые владения, то Рошмарен должен перейти не ко мне, а к моему старшему брату - если только он будет в состоянии вступить во владение замком.
- Если он... - Она вдруг заколебалась. - Ваш брат все еще в монастыре? В аббатстве Святого Мартина?
- Да. Его зовут Ален, как и моего отца. Земли по праву должны принадлежать ему.
- Но ведь он монах и у него не может быть детей. К тому же он...
- ..вполне способен, как я думаю, произвести на свет собственных наследников, несмотря на ранения, которые сделали его калекой после падения Рошмарена. Он не монах, а только послушник и останется им до тех пор, пока не умрет или не оставит обитель, чтобы вступить во владение замком. Если земли снова станут нашими, он будет волен вступить в брак.
- И вы действительно верите, что после стольких лет вашей родне удастся вернуть себе Рошмарен? Ольтер Мальби получил их от молодого герцога, внука короля Генриха Плантагенета. Все знатные вельможи Бретани в этом поколении либо нормандцы, либо бретонцы, которые связаны с правителями из династии Плантагенетов вассальной присягой. Сестра Ольтера скоро выйдет замуж за Адама Молеона, и земли перейдут к их детям.
- Значит, вы хотите, чтобы сестра Мальби стала наследницей? Вам приятно будет видеть, как Адам Молеон присоединит Рошмарен к своим владениям?
- Все равно это лучше, чем носить под сердцем вашего ребенка, зная, что я была нужна вам лишь как один из способов вернуть вашу кровь в Рошмарен, если у Алена не будет детей.
Тогда он закрыл глаза и повторил те самые слова, которыми совсем недавно, по дороге к морю, унял вспыхнувшую между ними страсть:
- Вы этого не хотите! Теперь вы знаете почти всю правду обо мне. Вам был нужен Паэн, простой наемник, которому не суждено получить ничего, кроме плотского удовольствия, если переспит с вами. Паэн, изгнанный отпрыск законных владельцев Рошмарена, - совсем не тот человек, к которому вам следует прикасаться.
- А чего хотите вы?
- Мои желания не должны вас беспокоить.
- Чего хотите вы? - настойчиво повторила она. Он снова прикрыл глаза.
- Я хочу взять вас этой ночью в свою постель и держать "при себе в качестве подруги или возлюбленной до тех пор, пока эта так некстати вспыхнувшая между нами страсть не угаснет. Я хочу вас не ради ребенка, вернее, не только ради него одного. В противном случае я бы не стал препятствовать вам отдаться мне сегодня утром возле дороги, когда кровь в ваших жилах бурлила так, что помутила ваш рассудок.