Больше всего на свете мне хотелось развернуться и убежать во двор, чтобы убедиться, что на безоблачном небе по-прежнему сияет июльское солнце… Ах, как мрачно и холодно было в этом помещении за зарешёченными окнами! Конечно, дома на той стороне улицы были залиты солнцем, вот только их яркий свет делал мрачные тени на каменном потолке и коричневых обоях ещё более осязаемо тёмными. С каждым вздохом лёгкие втягивали затхлый тяжёлый воздух, в котором увяли бы и засохли все цветы на свете.
У длинного стола стоял старый бухгалтер. Он натянул серые нарукавники и и был занят сортировкой огромной кучи маленьких бумажных пакетов; рядом с ним суетилось ещё несколько человек.
— Добрый день, господин Экхоф! — сказала Шарлотта и бесцеремонно, на студенческий манер, сунула ему руку для пожатия. Он дружески её поприветствовал — а фройляйн Флиднер поклонился так же холодно и чопорно, как и моему отцу.
Мы пересекли просторный зал и вошли в одну из примыкающих комнат. Там находился лишь один господин, хотя у оконной стены стояло несколько конторок.
Господин сидел так, чтобы видеть всю комнату и дверь, через которую мы вошли. При нашем появлении он поднял голову, затем встал, несколько озадаченный, и вышел из-за стола. У него было узкое, бледное благородное лицо. Шарлотта поспешила ему навстречу.
— В утреннем туалете, Шарлотта? — спросил он, и большие, синие, огненные глаза холодно посмотрели в лицо молодой девушке. Живой румянец на её щеках стал ещё ярче и разлился до самых волос.
— Ах, дядя, ты же один, — сказала она примирительным тоном, обводя взглядом комнату. — Не будь на сей раз таким строгим по поводу домашних правил — я должна поприсутствовать, поскольку тебе предстоит интересное знакомство!
Я уже давно спряталась за Илзе.
— Это не тот господин, что давал мне талеры, — со страхом прошептала я. Острое ухо Шарлотты уловило мои слова.
— Дядя, — сказала она, озорно улыбаясь, — четыре недели тому назад на Луненбургской пустоши тебя увидела одна юная дама, и теперь она пришла к «старому-престарому господину Клаудиусу»…
— Ах, в конце концов совершенно безразлично, этого ли господина видела девочка, — решительно вступила в разговор Илзе. — Я бы хотела поговорить с господином Клаудиусом — это ведь вы?
Он наклонил голову, пряча улыбку. А Илзе вновь принялась рассказывать. Она, видно, выучила свой рассказ наизусть, как пастор проповедь, поскольку речь её протекала гладко, без остановок, и точно в той же последовательности, что и в беседе с фройляйн Флиднер.
Я в это время спряталась за дам и внимательно разглядывала нашего хозяина. У него была стройная, изящная фигура пожилого господина в коричневой шляпе и его же голос; но вот голова никак не могла быть головой того старика. На гладкий юношеский лоб свисала прядь густых пепельных волос, которые, правда, в косых лучах солнца немного отливали серебром. Под матово блестевшими кудрями красиво выделялись изогнутые тёмные брови. Они придавали бледному, благородному лицу впечатление силы… Я видела, как между этими бровями постепенно залегает маленькая складка — очевидно, ему не нравился Илзин рассказ и у него не было ни малейшего желания заниматься нами… Периодически он посматривал на лежащие перед ним фолианты, и было видно, что для него наше появление — фатальная помеха и что он прилагает колоссальные усилия, чтобы проявить к нам внимание.
— Я могу вам лишь посоветовать, — холодно сказал он, когда Илзе перевела дыхание, — как можно скорее определить юную даму в какой-нибудь институт.
— Нет, дядя! — перебила его Шарлотта. — Это было бы ужасно — робкое юное существо, которое до сих пор наслаждалось ничем не ограниченной свободой, втиснуть в эти шаблоны, задавить этой машиной! Жизнь в институте ужасна!
— Ужасна, Шарлотта? — переспросил он, заметно поражённый. — А ведь ты провела в институте почти всю свою жизнь!.. Почему же ты ничего не говорила?
Она пожала плечами.
— Какая была бы от этого польза? — сказала она горько.
Он строго и проницательно посмотрел на неё, но ничего больше не сказал. В этот момент открылась дверь, и вошёл старый бухгалтер, а за ним — высокий красивый молодой человек. Юноша заметно испугался при виде дам и хотел было удалиться.
— Входите же! — позвал его господин Клаудиус. Его брови слегка нахмурились; он достал часы и показал их вошедшему.
— Очень поздно, господин Хелльдорф, — холодно сказал он.
На приветствие молодого человека Шарлотта ответила аристократически-равнодушным кивком; слова её дяди заставили её сильно покраснеть, и она бросила на него гневный взгляд.
— Простите меня, господин Клаудиус; несколько часов тому назад внезапно заболел ребёнок моего брата, — извинился молодой человек с лёгкой дрожью в голосе и занял место за своей конторкой.
— Мне очень жаль — заболевание опасно?…
— Слава Богу, худшее позади!
Господин Клаудиус снова повернулся к Илзе.
— Я действительно не знаю, чем вам помочь, — сказал он. — Маловероятно, что господин фон Зассен с его занятостью и с его образом жизни будет в состоянии руководить образованием несколько одичалой — по вашему собственному выражению — юной девушки…
— Я бы охотно взяла это на себя! — вмешалась фройляйн Флиднер.
— И я тоже, — быстро сказала Шарлотта.
— Главным образом речь идёт о том, чтобы распорядиться небольшим наследством, которое досталось фройляйн от бабушки, — добавила пожилая дама.
— Ну, этим, по моему мнению, мог бы заняться отец.
— Он совершенно не хочет, — возразила Илзе. — И я с ним полностью согласна, из-за… — она смущённо умолкла, очевидно, подбирая подходящее выражение, — ну, из-за всех этих побитых каменных скульптур и черепков, которые он постоянно покупает, — добавила она решительно.
Она поставила жестяной ящик на стол и открыла его. Господин Клаудиус просмотрел документы.
— Здесь много просроченных облигаций; но ценные бумаги в порядке, — сказал он и положил документы назад в ящик. — Итак, я должен управлять деньгами… Вы хотите, чтобы проценты были причислены к капиталу?
— Да-да, экономьте сколько сможете! — ответила Илзе. — Но знаете, господин доктор совершенно забывчив, и было бы хорошо, если бы малышка получала иногда пару пфеннигов на руки, чтобы не быть уж совершенно без гроша.
— Где же юная дама?
— Ну покажитесь же! — сказала мне Шарлотта. Я не успела оглянуться, как она сняла с меня шляпу, пригладила мои буйные волосы и вытолкнула меня за плечи перед собой — словно ребёнка, который должен прочитать выученный стишок… Но на сей раз я вышла совершенно спокойно. Перед человеком с сухим, деловым выражением лица я не чувствовала никакой робости — я безмятежно смотрела на него, так же безмятежно, как и на пожилого господина там, на пустоши. Я думаю, что у меня бы хватило мужества решительно возразить ему, если бы он завёл речь про венки из засушенных цветов для покойников.
В тот момент, когда взгляды наши встретились, я увидела в его глазах узнавание — всё-таки это был тот самый господин в синих очках.
— Ах, посмотри-ка! Странная маленькая девочка, которая никогда не видела денег! — сказал он поражённо.
— Да, дядя, вересковая принцесса, как говорит Дагоберт — маленькая птичка, которая бросила к вашим ногам ваши деньги и не позволит так просто запереть себя в клетке! — вскричала, смеясь, Шарлотта. — Ну, малышка, сделайте реверанс перед старым господином!
Лицо господина Клаудиуса залил лёгкий румянец.
— Перестань дурачиться, Шарлотта! — сказал он так же серьёзно и строго, как выговаривал на пустоши Дагоберту в несчастном эпизоде с башмаками.
— Вы согласны, чтобы я управлял вашими деньгами? — дружелюбно спросил он меня.
Это было удивительно — первый раз в жизни мне надо было отдать распоряжение относительно собственного имущества. Мне хотелось смеяться.
— Они действительно принадлежат мне? — спросила я.
— Ну разумеется — кому же ещё? — с раздражением ответила Илзе.
— Они такие же мои, как моя вот рука или глаза? И я могу с ними делать что захочу? — продолжала я настойчиво, хотя у меня от напряжения перехватило дыхание.
— Нет, так безгранично распоряжаться ими вы сейчас не можете, — ответил господин Клаудиус тем же мягким тоном, каким он разговаривал со мной на пустоши. — Вы ещё слишком молоды… Если я приму к управлению ваши бумаги, то вы должны будете давать мне отчёт о каждой сумме, которую затребуете.
— Ах, значит, это всё не то, — сказала я уныло и удручённо.
— У вас есть какое-то особое желание? — он наклонился ко мне и вопросительно смотрел мне в лицо.
— Да, господин Клаудиус, но я лучше не буду говорить о нём — вы всё равно его не выполните.
— Так — на основании чего вы так считаете?
— Потому что я видела сегодня, как вы отослали бедного подёнщика без подаяния, — храбро ответила я.
— Ах вот оно что, вы хотите кому-то помочь. — Его тон совершенно не изменился, мой косвенный упрёк не произвёл на него ни малейшего впечатления.
— Что это взбрело малышке в голову? — удивлённо воскликнула Илзе. — Кому ты хочешь помочь? Ты же ни с кем не знакома!
— Илзе, ты знаешь! — сказала я просяще. — Ты знаешь очень хорошо, кто сейчас находится в нужде и, может, считает каждую минуту, пока не придут деньги из Ганновера…
— Послушай, Леонора, если ты не перестанешь носиться с этой идеей, я живо всё это прекращу, — прервала она меня. Она была в таком гневе, в каком я её никогда ещё не видела. — Говорю ещё раз: туда не пойдёт ни гроша!
— Да? Тогда заберите ваши деньги! — горячо воскликнула я, и мои глаза потемнели от слёз. — Тогда я тоже не возьму отсюда ни гроша — никогда, ты можешь быть уверена, Илзе!.. Я лучше буду сидеть в задней комнате и плести похоронные венки или букеты для господина Клаудиуса!
Он поглядел на меня.
— Кто рассказал вам про эту заднюю комнату?
Мой взгляд невольно метнулся к Шарлотте. Она покраснела и засмеялась.
— Шарлотта пошутила, господин Клаудиус, — мягко сказала фройляйн Флиднер извиняющим тоном. Когда на моих глазах показались слёзы, пожилая дама сразу же обняла меня за плечи и прижала к себе. Илзе, напротив, моё «детское упрямство» ещё более разозлило. Она положила свою большую натруженную руку на жестяной ящик, словно ограждая его от любых нежелательных посягательств.
— Господин Клаудиус, не допускайте, чтобы Леонора отправляла какие-нибудь суммы! — настойчиво предупредила она. — Я вам скажу — если она сделает это хоть раз, то плакали все её денежки!.. Я не могу вам всего подробно объяснить — печальная семейная история, которая должна быть погребена и забыта… О Господи, чтобы такое вот детское своеволие заставляло вытаскивать на свет божий столь неприглядные вещи… Короче говоря, речь идёт об одной родственнице, которая принесла в семью только позор, которую выгнали…
— Вы знаете эту родственницу? — спросил господин Клаудиус, обращаясь ко мне.
— Нет — я никогда её не видела… Я узнала о её существовании четыре недели назад…
— Она просит о вспомоществовании?
— Да, в письме к моей умершей бабушке… Но никто не хочет ей помочь! Она сбежала с комедиантами, сказала Илзе, она певица…
Лицо господина Клаудиуса резко покраснело. Он захлопнул лежавший перед ним фолиант.
— Но она потеряла голос, её чудный голос! — продолжала я, робко пытаясь поймать его взгляд — он отворачивал лицо. — Как должно быть ужасно, когда хочется петь, а голос отказывает! … Илзе, ты же такая хорошая, как ты можешь оставить без помощи того, кто сейчас в нужде?
— Какую сумму вы требуете? — мягко прервал господин Клаудиус мою страстную речь.
— Несколько сотен талеров, — храбро ответила я. Илзе схватилась за голову.
— Очевидно, вы не представляете, как это много, — сказал он.
Я затрясла головой.
— Да сколько угодно. Я с радостью дам ей деньги — лишь бы к ней опять вернулся голос!
— Да, в это я верю! — мрачно засмеялась Илзе. — Глупый ребёнок выбрасывает деньги всё равно что на ветер, не задумываясь о последствиях!
— Я дам вам денег, — сказал мне господин Клаудиус.
Илзе форменным образом взвыла.
— Не беспокойтесь понапрасну. Я позабочусь, чтобы фройляйн фон Зассен ничего не потеряла — я за это ручаюсь. — Он достал из стоящей рядом со столом кассы четыре банкноты и протянул их мне. Затем он быстро написал на листке несколько слов.
— Будьте добры, подпишите эту расписку, — он протянул мне перо.
— Пускай это сделает Илзе — я очень плохо пишу, — ответила я чистосердечно.
На его лице промелькнула слабая улыбка.
— Это не по правилам ведения дел, — объяснил он. — Если я даю капитал вам, то подписи фрау Илзе недостаточно. … Ваше имя вы же сможете написать?
— О да; но вы увидите, какие это ужасные каракули.
Я подошла к конторке, уселась на стул, который он мне пододвинул, и довольно поглядела на фройляйн Флиднер и Шарлотту, которые тут же дружно засмеялись. Как забавно, наверное, смотрелась хрупкая девичья фигурка на почтенном конторском стуле, перед толстыми, солидными фолиантами, за которыми едва был виден её нос!.. Я засмеялась вместе с ними, и как же легко стало у меня на сердце! Я была счастлива, что смогла отвоевать деньги для моей тёти.
Господин Клаудиус оперся рукой о письменный стол, заслоняя меня от остальных. Я схватила перо и начала выводить «Л».
— Так не пойдёт, — сказала я и остановилась, когда заметила, что он смотрит на меня. — Вы не должны глядеть на мои руки.
— Что, это запрещено? Можно узнать, почему?
— Ой, разве вы сами не видите? Потому что они такие загорелые и противные, — откровенно ответила я, немного злясь из-за того, что он вынудил меня саму это произнести.
Он, улыбаясь отвернул голову, и я принялась старательно писать — в моём имени, однако, слишком много букв!
В это время дверь отворилась, и в комнату стремительно вошёл молодой господин. Алая гвоздика сверкнула у него на лацкане огненным факелом — и перо выпало из моих пальцев, я прикрыла рукой глаза; мне показалось, что мир завертелся передо мной колесом.
— Дядя, — воскликнул он торопливо, — я согласовал с графом Целлем цену — лишь на пять луидоров больше, чем ты предполагал… Ты согласен? Ты не хочешь хоть раз взглянуть на Дарлинга? Я велел доставить его в двор.
— Господин Хелльдорф с тобой поздоровался, Дагоберт, — сказал господин Клаудиус вместо ответа и показал на молодого служащего.
Дагоберт коротко поклонился и, заметно удивлённый и позабавленный моим видом за письменным столом, подошёл поближе.
— О небо, Дагоберт, сентиментальная гвоздика в петлице? — воскликнула Шарлотта и захлопала в ладоши. — Как это она удостоилась такой чести?
Дагоберт заговорщицки-лукаво улыбнулся мне с высоты своего роста. Илзе заметила его взгляд, который, собственно, нельзя было не заметить.
— Ах, не делайте, пожалуйста, вида, что цветок вам подарила малышка! — сказала она сухо. — Он у нас на глазах сбил несчастную гвоздику своей тростью и вставил её в петлицу на жалкую погибель, — объяснила она присутствующим.
Молодой господин, присоединяясь ко всеобщему смеху, пожал плечами.
— Ну как, дядя Эрих, можно тебя попросить? Не хочешь ли пройти вместе со мной? — спросил он, когда смех утих.
— Терпение — сначала мы должны закончить одно дело, — ответил господин Клаудиус. — Ну что? — обратился он о мне, заняв прежнее положение.
Перо всё ещё лежало на расписке; я закрыла обеими руками лицо, потому что чувствовала, что оно совершенно красное.
— Я не могу, — прошептала я.
— Дагоберт, выйди во двор и проследи, чтобы там ничего не произошло, — распорядился господин Клаудиус. Молодой господин покинул комнату.
— Ну вот, теперь пишите, — успокаивающе сказал мне господин Клаудиус, устремив свой доброжелательно-проницательный взгляд на мои горящие щёки.
Я дописала своё имя и подвинула к нему листок. Одновременно я схватила его руку; первый раз в моей жизни я взяла за руку постороннего человека.
— Спасибо вам! — сказала я от всего сердца.
— За что же? — спросил он добродушным тоном, отводя мою руку и благодарность. — Мы просто вошли в деловые отношения, за это не благодарят.
Я выскользнула из-за стола и обняла Илзе за шею — её мрачное лицо страшило меня безмерно.
— Илзе, не сердись, — умоляюще произнесла я. — Так надо. — Видишь, теперь я смогу спать спокойно.
— Да-да, Илзе теперь отодвинута в сторону и ничего больше сказать не может, — проворчала она, однако не оттолкнула меня. — Ну что ж, если так надо, ради бога — я умываю руки… На пустоши ты не могла в присутствии чужого человека посчитать до трёх, а здесь, как только ты заметила, что другие на твоей стороне, ты уже болтаешь и трещишь как сорока, а щёки у тебя горят, как печёные яблоки… Вся эта история не к добру — попомни мои слова — только ты уж тогда мне не жалуйся!
Она сняла мои руки со своей шеи и повела меня из комнаты.
— Постойте! — крикнул господин Клаудиус, который тем временем сел за свой письменный стол и взял в пальцы перо. — Вы хотите оставить в моих руках состояние фройляйн фон Зассен безо всякой расписки?
Теперь уже Илзины щёки зарделись, как печёные яблоки. Ей было стыдно, что она напрочь забыла о предосторожности — она, обычно такая предусмотрительная, всегда «сохраняющая присутствие духа»!
— В этом виновато ваше доброе лицо, господин Клаудиус — с любым другим человеком я бы ни за что не забыла попросить квитанцию, — смущённо извинилась она, принимая расписку, в то время как я взяла всё ещё лежавшие на столе банкноты и запихнула их в карман — да, деловой человек получил милое представление о гостях из пустоши!
— Боже, эта невыносимая педантичность! — воскликнула Шарлотта в прихожей. — Как будто весь свет не знает, что фирма Клаудиус не станет мараться из-за какой-то жалкой пары тысяч талеров!.. Но нет, надо записывать и учитывать каждый пфенниг, каждое цветочное семя!
— Должен быть порядок — возможно, вы когда-нибудь это усвоите, — возразила фройляйн Флиднер, проведя носовым платком по своей мантилье, на которую из передней комнаты попало немного пыли.
Молодая дама откинула назад голову.
— Давайте теперь пойдём посмотрим на Дарлинга, — предложила она вместо ответа и легко побежала по ступеням ко двери во двор.