— Я знаю, что не мне с тобой говорить, не мне тебе указывать, как жить, не моё это дело, может ты думаешь, но нет сил больше, — проговорила женщина. — На тебе же лица нет, ты понимаешь, мой хороший, ты плохо ешь, плохо спишь, а теперь… ну, зачем тебе это всё, что тебе до ведьмы, Рэтар, я тебя прошу, подумай, что ты творишь, а может на тебе заговор? Может к эйолу сходить? Рэтар, милый, хворь найдёт, что мы без тебя будем делать, на тебе же держимся!
Она говорила с придыханием, с яростной горячностью, торопливо, словно исповедовалась, как перед смертью, боялась, что он её прервёт и она больше ничего не сможет ему сказать. Никогда.
— Неужели тебе девок не хватает? Неужели для счастья вот именно эта нужна? Я понимаю, что ведьма может вам всем голову накрутила, что вы все по ней, как шальные, как сами не свои, но неужели тебе других мало? Рэтар, — слёзы наконец полились из её глаз. — У тебя вон какие хочешь, любую бери, ты же феран, какая угодно и ничего не надо ей будет, но и горя никакого, а тут, Рэтар… нельзя с серыми, с чёрными ведьмами тем более. Надо с ними дела делать, как положено, а через закон нельзя.
Она всхлипнула, вобрала в себя воздух:
— А коли ты её обидешь? Коли ты сделаешь плохо? — прошептала Мита со страхом. — Вдруг она тебе натворит, а? Изведёт тебя? А может уже изводит? Ведьма она и есть ведьма, этого не убрать — вон и не ест ничего, может твоей силой питается, а ты угаснешь на глазах и что делать тогда? Клеймить её, как отец твой?
Рэтар нахмурился.
— Отец не клеймил ведьму, Мита, — мотнул он головой, на деле просто хватаясь за что-то не касающееся Хэлы, потому что стряпуха сейчас наговорила столько всего лишнего, что ему с трудом удавалось себя сдерживать. — У нас не клеймили ведьм несколько поколений.
— А я своими глазами видела, — возразила Мита, — вот не верила, когда мне старая Цырна, хозяйка при твоём отце, кормилица же его, говорила об этом. А потом, как ведьма померла, так я её омывать помогала и клеймо твоего отца своими глазами видела. Ой, Рэтар, не надо, я тебя прошу, перестань.
— А Цырна не сказала, за что он её клеймил? — спросил феран, отбрасывая все эти слёзы и причитания стряпухи.
— Она говорила, что она для отца твоего жуткий заговор натворила, извела кровь… деда твоего, отца ферины, матушки твоей, — ответила Мита. — А плату, как обещал, не заплатил, а чтобы гнев ведьмы правый усмирить, клеймо на ней поставил, она оттого такая злючая была, и оттого седая.
Он покачал головой, задумавшись об услышанном.
— Рэтар, милый, — а Мита снова принялась причитать, — я тебя с детства знаю, ты добрый, ты всем хорошо хочешь сделать…
— Хватит, — перебил он. — Я для тебя не Рэтар и уж тем более не милый. И ни с какого детства ты не знаешь меня, Мита. Не выдумывай того, чего не было никогда. Потому как до того, как у меня было детство, тебя здесь не было, а как попала, я уже не был ребёнком давно.
Она опешила, перестала плакать, смотрела на него ошарашенно.
— И не столько ты меня видела, чтобы знать про меня всё, — феран был жёстким и резким. — И ты права, ты не можешь указывать мне как жить — не переступай черту, Мита. Я твой феран, я здесь для того, чтобы у тебя всё было хорошо, я благодарен тебе за то, что ты делаешь, я ценю твою службу и тебя ценю, как может многие другие слуги и желать бы не могли, но ничто, Мита, ничто не помешает мне, выставить тебя на волю, если ещё раз услышу всё это от тебя. Или при тебе кто скажет подобное. И ещё раз ты посмотришь зверем на Хэлу… Нет, Мита. Нет. Не позволю!
Женщина потерялась, хотела что-то сказать, но взгляд Рэтара видимо был настолько непреклонен и суров, что она проглотила слова.
— И мне очень жаль, Мита, — вздохнул Рэтар, — что ты считаешь, что я недалёк умом и чувствами, и недостоин счастья рядом с той женщиной, к которой у меня сердце лежит.
Она всхлипнула и зарыдала с новой силой, обречённо опускаясь на скамью.
Феран поднялся наверх и зашёл в рабочую комнату. На столе нетронутые лежали листки на которых Хэла рисовала. Одно из созданий, которых она нарисовала в множестве было обведено. Рэтар подумал, что это наверное и была лошадь.
Зайдя в комнату он увидел лежащую на кровати Хэлу, она устроилась у изножья, подобрала под себя босые ноги, словно на мгновение прилегла и уснула, даже платье не сняла. Рэтар подошёл к ней и, накрыв её своим плащом, устроился рядом. Какое-то время он просто лежал и смотрел на неё, а потом весь этот день, вывернувший его наизнанку, наконец забрал из ферана последние силы и он тоже провалился в глубокий сон.
Глава 14
Хэла сама не поняла, как провалилась в сон и проспала почти до самого утра.
После их с Рэтаром близости днём, она уснула и, проснувшись поняла, что уже спустилась темень, а ферана не было. Она села в кровати, прикрыла глаза в поисках мужчины — где-то во дворе.
И тут непривычная тяжесть подаренного украшения, вернула её ко всем тем эмоциям, которые в ней взорвались, при его получении. Снова она устроила истерику. Что ж такое?
Хэла взяла кулон, положила в руку. Невероятно красивый. Камень размером с косточку персика, менял цвет от освещения и днём он был ярким, серо-голубым, а сейчас отдавал синим, глубоким, насыщенным.
На глаза снова навернулись слёзы.
Она не привыкла к подаркам. Никаким. Дети не дарили, кроме вот этих странных, которые делали массово на праздники в садике или начальной школе. Муж не считал нужным, он был глобалистом — вот поездка в Турцию всей семьёй. Это подарок.
Правда отдых превратился в катастрофу, обвинили её, а она смирилась. Больше они никуда не ездили. Точнее муж с ними.
А всё остальное муж не понимал… цветы? Сладости? Украшения?
Хэла понимала и принимала.
Хэла всхлипнула и окунулась в боль. Она столько её вытерпела, что казалось можно было бы утонуть, и она тонула, но она всё равно выплывала, точнее её выносило течением на берег и всё начиналось сначала…
Она старалась, она всегда говорила себе — есть те, кому тяжелее. Сильно легче не становилось, на самом деле, но хотя бы чуть-чуть.
Самыми для неё дорогими и памятными подарками были серьги, те, про которые она сама не поняла зачем, выговорила Рэтару и скрипка, которую ей подарил Ллойд. Подарил после смерти.
Сейчас больше всего Хэла жалела, что играла на ней всего один раз, а потом разрыдалась, убрала в футляр и больше никогда не открывала.
И вот Хэла сидела в совсем другом мире, словно в другой жизни, другой собой и смотрела на кайму обрамляющую камень и на тонкий, совершенно удивительно красивый орнамент, на котором были изображены листочки, цветы, животные, птицы… Хэла и подумать не могла, что тут умеют делать такую тонкую красивую филигрань, удивительную по качеству ювелирного мастерства. И она чувствовала, что сделано это было без использования магии. Кайма была двусторонней — другой орнамент состоял из странных символов, красивых, похожих на арабскую вязь. Металл был тёмного цвета, напоминал никель. Таким было оружие здесь, почти всё.
Хэла вспомнила про кинжал. Брок подарил ей, как она уже точно знала кинжал из хилдской стали. Дорогой. Ей было стыдно, впрочем как и всегда. Что-то простое — пожалуйста, но что-то дорогое, хорошее её смущало, делало обязанной, что ли.
Ведьма встала и оделась. Внутри сидело что-то тревожное, нехорошее, пугающее. Что-то чему нельзя было сопротивляться.
Выйдя в кабинет ферана, она посмотрела на лежащий на столе кинжал.
Надо будет всё-таки забрать, чтобы не расстраивать Брока, и чтобы Рэтар не беспокоился лишний раз. Но в будущем как-то попытаться сделать так, чтобы он ей ничего не дарил больше.
Камень стоимость соразмерный стоимости замка. Серьёзно? Он может пошутил? Кулон был красивый, безумно красивый…
Она спрятала его под платье и вышла в коридор с крайней двери, чтобы встретиться только с одним стражником, который стоял у лестницы. Сегодня это был Гнарк. Она кивнула ему, он улыбнулся и кивнул в ответ. Но внизу она столкнулась с полным гнева взглядом Миты.
От этого снова стало не по себе. Конечно Хэла могла проходить мимо женщины с гордо поднятой головой, могла вести себя вызывающе, как всегда, но ей не хотелось. Было так печально от этой пропасти, от неприязни, что возникла в Мите, потому что повариха была той, кого Хэла могла бы подругой, больше и не было никого… разве что ещё Эка. Но скорее всего экономка Зарны тоже будет теперь относиться к чёрной ведьме с неприязнью.
Вставать в позу не хотелось, потому что Хэла считала себя виноватой.
Ведьма понимала, что не надо было всех этих игр с Рэтаром. Ну и что, что её тянуло к нему, ну и что, что внутри всё скручивало тоской, когда смотрела в его глаза и хотелось слушать его голос бесконечно, и в лепёшку расшибиться ради него?
Нельзя было его пускать дальше. Нельзя. Эти пять суток стали каким-то сумасшествием, и не продохнуть и не понять, что к чему. Словно год прошёл. А вот это жуткое, доводящее до истерики чувство, что всё это как будто так и надо…
Она вышла на улицу и увидела сидящего на лавке напротив загона хараг ферана. Звери подняли на неё головы, но Рэтар даже не шевельнулся, хотя ведьма видела, что он не спит.
Внутри Хэлы была щемящая печаль, она прислонилась к стене и со страхом увидела, как они перестают смотреть друг на друга, как он перестаёт прикасаться к ней, как перестаёт искрить, биться, взрываться между ними эта страсть, нежность, их перестаёт тянуть друг к другу. Хэла не знала, что будет делать, если это наступит уже завтра. Она наверное не выдержит, наверное умрёт на месте, потому что они уже давно вгрызлись друг в друга, давно уже переплелись и только тонкая грань, которая говорила им, что за неё нельзя, иначе конец. Держала их друг от друга на расстоянии бесконечном и таком болезненном. Но держала. А теперь они через неё переступили и это не приведёт их двоих ни к чему хорошему.
Женщина подошла к нему и села на корточки рядом, тронула за руку. Рэтар очнулся и этот его взгляд… Хэла точно знала, что это был самый холодный из всех известных ей здесь взглядов, но самый для неё лично обжигающий. Ради него она будет убивать, и знала, что он не будет просить, даже если будет в смертельной опасности — не попросит.
Вернувшись, Хэла села ждать и не заметила, как сон затянул её внутрь себя, а очнувшись, снова столкнулась с холодом глаз Рэтара.