— Это — аппендицит. Мне делали операцию, когда мне было лет восемь и было очень страшно, и в больнице я была одна, и в палате ползали тараканы, — её передёрнуло, а кожа покрылась мурашками. — И как видишь, воспоминания очень неприятные до сих пор, хотя уже тридцать лет прошло.
“А ещё мужику не надо говорить свой возраст…” — проговорила она у себя в голове.
— А это? — указал он на шрам по всему животу.
— Это ребенка из меня вырезали, потому что я умирала, — ответила Хэла. — Потом еще одного, потому что ждать было нельзя, пока он сам решит выбраться. Резали по тому же шраму.
— Хэла, — нахмурился Рэтар, встретился с ней взглядами.
— Не надо сейчас, — она покачала головой и коснулась его груди, — это было очень давно.
Рэтар поцеловал её в висок и в этом поцелуе кажется отражалась вся её боль.
— А это? — продолжил он, поймав её руку, что она положила ему на грудь и указав на шрам на предплечье, ближе к запястью. Хорошо, что не про другую руку спросил… соврать ему она сейчас не смогла бы.
— Упала и напоролась на стекло, — она подняла ногу и показала ещё один шрам на ноге, чуть ниже колена. — Мне было лет пять. Но всем можно таинственно говорить, что на руке шрам, как след от неразделённой любви.
Рэтар ничего не ответил, он нагнулся и поцеловал её грудь. Вот так — ну, а что такого? Просто. Сейчас шрамы. А дальше снова пропасть нестерпимого желания. Потом поцеловал другую, заставляя изгибаться дугой и тихо давиться стонами. Дальше ниже и вот в такие моменты чувствовать себя прекрасной, не важно, что там и как…
Она и сама не поняла, как так вышло, что он перешёл от нижней части её живота на внутреннюю часть её бедра, спустился к колену, оказавшись между расставленных ног.
Её снова накрыло, без оглядки на всю ту ерунду, которая была в голове, которая бывает в голове у сотен и даже тысяч женщин, всегда что-то не так, ведь правда? А это важно?
Вот в этот конкретный момент, она разбивалась на мелкие осколки только от простых поцелуев, которыми он покрывал её неидеальное тело и это было прекрасно, потому что ему это нравилось, потому что сама Хэла уже совсем забыла, кто она.
Ей очень хотелось быстроты, потому что она начала сгорать от пустоты внутри себя, которая так была необходима и которую мог заполнить вот этот мужчина, который теперь делал всё так, как хотелось ему, и она не могла бы ему перечить, потому что справедливо же… да и, чёрт побери, ей это нравится!
Когда мысли уже не слушались, а мест где не побывали губы Рэтара кажется не осталось, он всё-таки накрыл её тело своим и вошёл в неё, положив руки на талию.
Хэла отдалённо слышала, как он говорил что-то о том, как до умопомрачения хотел вот так вот взять её за талию, вот именно здесь его рукам самое место, что вообще она даже не представляет какая она красивая и как сводит его с ума…
“Правда? — пищала девочка внутри неё. — Правда-правда?”
Сдерживать стоны уже не было сил, да и что зря она наложила заговоры тишины на комнату?
Где-то около самой вершины, феран всё-таки потянул её на себя и она снова оказалась сверху, хотя двигаться ей не пришлось, лишь сильно, отчаянно вцепиться в него, потому что показалось, что вот сейчас уже совсем не останется сознания.
— Посмотри на меня, Хэла, — прохрипел Рэтар и, открыв с усилием глаза, она столкнулась с его затуманенным, словно в дурмане, взглядом. И Хэла снова содрогнулась, а спустя всего несколько толчков за ней содрогнулся и феран.
Глава 3
Отец всегда говорил, что Рэтар слабак, потому что чувствовал. Потому что умел сожалеть, умел понимать боль других людей. Да что там он даже тоору свою жалел — первого его тора сразили в бою и Рэтар был готов разрыдаться над телом несчастного, такого верного ему, зверя. Он сдержался, но отец был проницателен, презрительно фыркнул, видя сожаление сына. Тёрк по-братски пытаясь ободрить похлопал по плечу, а Рейнар посочувствовал и обнял.
Вообще в этом они были с танаром очень похожи. Как-то, уже будучи достаточно взрослым, Рэтар слышал, как отец спорил с младшим братом насчёт него, обвиняя Рейнара в том, что мальчишка растёт слишком мягким.
"Мягким, чтоб тебе, он был мягким", — даже от воспоминания внутри Рэтара начинала шевелиться злоба. Отец сделал всё и даже больше, чтобы сделать его жёстким.
Эарган Горан не мог допустить, чтобы его наследник был мягким, сочувствующим, умел ценить жизнь и чувства окружающих. Потому что самого Эаргана, это вообще не трогало. Он был жестоким и властным, ни с кем не считавшимся, идущим по головам и сметающим всё на своём пути. И в Рэтаре были черты его отца — он этого никогда не отрицал, ненавидел себя за это, но не отрицал.
Он действительно чуть не сломал Хэле шею, действительно в какой-то момент понял, что тонет в ярости и гневе, что ещё немного и разорвёт, сметёт всё на своём пути, как лавина, сходящая с гор… таким был отец, таким был Рэтар.
Неконтролируемая злость, жестокость, ураганом воющая внутри и уничтожающая всё живое вокруг — он всю жизнь боролся с этим. Бывало, что проигрывал, но чаще это было в бою, когда можно было отпустить себя. Однако страх, что в очередной раз проиграет, когда будет нельзя, жил внутри него всю сознательную жизнь.
И когда Хэла шла к двери, когда Рэтар сам оттолкнул, когда сам позволил, нет, заставил уйти, потому что боялся себя, он понял, что чудовище, что жило внутри не отпустит её. Хэла не смогла бы выйти в дверь, и, если бы не сопротивлялась, Рэтар её уничтожил бы… он бы убил её…
А он уже без неё не мог. И он спрашивал себя “почему”, задавал себе этот вопрос столько времени, сколько боролся с желанием сделать эту женщину своей, и сейчас, когда вот она, лежит на нём, когда её голова покоится на его груди в районе сердца, а пальцы гладят кожу, бродя по шрамам, он перестал задавать себе этот вопрос.
Это стало не важно. Причин было много и половины Рэтар ещё не осознавал. Но точно знал несколько. Потому что Хэла не боялась его ярости, потому что она сопротивлялась, потому что она сама была способна устроить ураган, потому что она яростно раздувала этот пожар внутри него и, боги, при этом всё у неё как-то получалось делать так, чтобы рядом с ней ему было так спокойно, словно всегда было так, как сейчас и не хотелось, чтобы это заканчивалось.
А близость… в нём уже столько тиров не было желания, его так давно не задевало за живое что-то в женщине. Особенно с тех пор, когда по телу проехался меч орта и сделал то, что сделал. Но, по крайней мере после этого, страх перед Рэтаром Гораном уже никто не пытался скрыть, как это было до того, как шрам определил его сущность, честно и правдиво показывая окружающим, кем был Рэтар на самом деле.
Конечно, иногда внутри что-то начинало тянуть от того, что хотелось тепла, хотелось нежности женских рук, но, в очередной раз допуская до себя наложниц, Рэтар понимал, что ему нужно было не только женское тело, ему нужно было намного больше, а остальное было не настоящим и быстро отпускало, проходило без следа.
Ему было проще топить себя в очередной войне, в бою отдавая себя ненависти, ярости и страсти. И действительно никогда не хотелось вернуться домой, никогда не тянуло выбраться из этой смертельной пляски. Рэтару никогда не было страшно умереть и главное, что вот уж где внутреннее чудовище чувствовало себя прекрасно, хотя частенько приходилось урезонивать его, чтобы не зайти слишком далеко, забывая об ответственности за чужие жизни, которые шли за ним.
— Хэла? — позвал он, слегка погладив её по спине.
— Ммм, — отозвалась она лениво и внутри снова дёрнулось желание. Она поёрзала. — Тяжело? Лечь рядом?
— Нет, — он удержал её на себе. — Даже не думай.
— А если мне неудобно? — лукаво улыбнулась она.
— А мне удобно, — ответил Рэтар, действительно наслаждаясь этим.
— Эгоист, — буркнула она, надув губы.
Он нахмурился. Однако феран привык к тому, что она говорила совершенно непонятные ему слова, иногда целые предложения, в которых были ясны лишь связующие слова, а остальное было как неизвестный язык, иногда это, конечно, раздражало, но кажется без этого он уже тоже не мог.
— Это значит, что ты любишь только себя, — пояснила она и поцеловала его грудь.
— Если бы, — горестно ухмыльнулся он. — Я хотел спросить, давно хотел…
— О чём?
— Почему ты, — он попытался собраться с мыслями. Этот вопрос тревожил его с самой их первой встречи, но задать его он не мог. Теперь было можно, но странно, что он переживал из-за ответа. — Когда ты увидела меня впервые, ты посмотрела… не как все, не как обычно.
— Обычно это как? — нахмурилась Хэла.
— Я привык к тому, что на меня смотрят либо с отвращением, либо со страхом, — пояснил Рэтар. — А ты… посмотрела, так же как на Роара, например.
— Хмм… нет, — мотнула головой ведьма. — На деле я увидела тебя и подумала: “кошмар, вояка до мозга костей, меня призвали убивать” и меня это страшно испугало.
Она провела пальцем по шраму по груди, шее и дальше в бороду, пригладив её, положила руку на грудь.
— Но дело ведь не в шраме, боги, — улыбнулась Хэла. — А в том как ты стоишь, как ты себя держишь. Я очень сильно старалась не подать виду, потому что никогда никого не убивала, ну, кроме тараканов, мух и комаров, — фыркнула она и пояснила, — это паразиты. И первое время прямо жила в напряжении от ожидания, что ты меня потащишь на войну, и, чёрт, как я рада, что ошиблась на твой счёт.