- Да, несомненно. - Отец говорил очень тихо - сердце его было переполнено жалостью к своему единственному сыну и к женщине, которую тот любил. - Берни, об этом трудно говорить... Вчера я переговорил с Йохансеном... Метастазы чрезвычайно разрослись... - Как он ненавидел это слово. - Ее не мучают боли?
- Нет. Но она все время чувствует, себя крайне усталой.
- Передавай ей привет от нас с мамой.
Лиз в этом нуждалась так же, как нуждалась и в их молитвах. Когда Берни повесил трубку, он увидел стоявшую в дверях спальни Джейн.
- Что случилось с мамой?
- Она.., она просто очень устала, моя хорошая. Мы ведь тебе уже говорили об этом - помнишь? Рождение ребенка стоило ей дорого. - Он заставил себя улыбнуться, чувствуя, как к горлу подступил комок, и нежно взял девочку за плечи.
- Людей не берут в больницу, если они просто устали.
- Ну почему же, иногда как раз берут. - Берни поцеловал Джейн в носик. - Сегодня мама приедет домой. - Он вздохнул, понимая, что девочку надо будет как-то подготовить. - На той неделе мы все отправимся в Нью-Йорк - к бабушке и дедушке. Представляешь, как будет здорово?
- Маму опять положат в больницу? Джейн знала слишком много. Наверняка она подслушала какой-то из его разговоров.
- Может быть. На пару деньков.
- Но зачем?! - Нижняя губа затряслась, а на глаза навернулись слезы. Что с ней?
Отчаяние, с которым были произнесены последние слова, ясно говорило о состоянии души девочки: она прекрасно понимала, что с мамой ее что-то не так.
- Мы должны обходиться с ней очень-очень бережно, - сказал Берни сквозь слезы. - Ты понимаешь меня? Очень-очень бережно.
- Я знаю.
- Я понимаю... И я тоже это знаю... Увидев, что он плачет, Джейн своей маленькой ручкой вытерла ему слезы.
- Ты очень хороший, папа.
На глаза Берни вновь навернулись слезы. Они с Джейн стояли так целую вечность. Это было хорошо для них обоих - общая тайна только сблизила их. Тайна общей любви и заботы.
Джейн ждала Лиз в машине, сжимая в руках букет нежных розовато-белых роз. Едва оказавшись в машине, Лиз посадила девочку себе на колени, и Джейн с Берни стали наперебой рассказывать ей о том, что делал Александр этим утром. Казалось, они оба понимали, что спасти Лиз может теперь только их любовь и забота, и поэтому то и дело пытались рассмешить ее или сказать что-нибудь особенно приятное. Эта общая забота легла на их плечи тяжелой ношей.
Едва оказавшись дома, Лиз тут же поспешила к Александру, который, завидев ее, радостно заверещал и замахал ручками. Лиз подхватила ребенка и, расстегнув платье, стала кормить грудью, время от времени слегка морщась от боли в ранках, оставшихся после недавней биопсии.
- Ты долго собираешься кормить его грудью, мам? Джейн стояла в дверях, глядя на мать широко открытыми голубыми глазами, в которых читалась тревога.
- Нет. - Лиз грустно покачала головой. Молоко у нее все еще было, но она решила прекратить кормить им своего ребенка, что бы ей там ни говорили. - Он уже большой мальчик. Правда, Алекс?
Она боялась расплакаться и поэтому поспешила уйти в соседнюю комнату, где ее никто не видел. Джейн вернулась в детскую и, взяв в руки любимую куклу, уставилась в окно.
Берни и Трейси готовили на кухне обед. Дверь была закрыта, а кран включен на полную мощность. Берни плакал, вытирая глаза кухонным полотенцем. Трейси время от времени, пытаясь приободрить Берни, похлопывала его по плечу. Когда Лиз рассказала ей о том, что с ней, Трейси долго плакала, но теперь она уже была исполнена решимости помогать им всем: Лиз, Берни и детям, и поэтому была не вправе тратить силы понапрасну.
- Может, выпьешь что-нибудь? Он покачал головой и, вздохнув, посмотрел в лицо Трейси:
- Что мы можем для нее сделать? Он выглядел совершенно беспомощным. По щекам его катились слезы.
- Все, что в наших силах, - ответила Трейси. - Только в этом случае может произойти чудо. Так оно в жизни и бывает.
Онколог был так искренен с ними еще и потому, что он уже ничем не мог помочь Лиз. От химиотерапии же она, как и прежде, отказывалась наотрез. Оставалось уповать на бога или на чудо.
- Она не хочет делать химиотерапию.
Берни понимал: ему нужно как-то взять себя в руки. В таком состоянии, как сейчас, он был ни на что не способен. Ничего более страшного, ничего более ужасного с ними произойти не могло, и он никак не мог поверить, что все это правда, что Лиз действительно больна раком.
- Ты ее за это осуждаешь? - спросила Трейси, продолжая готовить салат.
- Нет... Но говорят.., иногда это дает какой-то эффект...
Как сказал Йохансен, речь могла идти только о ремиссии, длительной ремиссии... Пятьдесят лет, или десять, или пять, или.., год...
- Когда же вы отправляетесь в Нью-Йорк?
- На этой неделе. Отец уже обо всем побеспокоился. Я известил Пола Бермана, своего босса, что поехать в Европу я не смогу. Он воспринял это как должное. Все сочувствуют нашему горю.
В магазине он не был уже два дня и не знал, когда же он сможет туда вернуться. Управляющие пообещали на время его отсутствия взять все в свои руки, заверив Берни, что ему не о чем волноваться. В магазине его действительно любили.
- Может быть, в Нью-Йорке они посоветуют что-то иное...
Но этого не произошло. Доктора в один голос сказали то же самое: химиотерапия. Молитвы. Чудеса. И ни слова больше. Берни вновь сидел у ее больничной койки. Ему стало казаться, что Лиз начинает таять на глазах. Лиз теряла вес, круги под ее глазами стали глубже. Казалось, она стала жертвой каких-то зловещих страшных чар. Берни взял жену за руку. Губы ее дрожали, им обоим было страшно. На сей раз он ничего не скрывал. Они держались за руки и плакали... Они все еще были вместе.
- Как дурной сон, правда?
Она пригладила волосы и вдруг с ужасом подумала о том, что их скоро не будет. Когда они вернулись в Сан-Франциско, Лиз согласилась на химиотерапию. Берни хотел уже было уволиться из "Вольфа" и вернуться в Нью-Йорк, но тут в дело вмешался его отец. Он сказал, что врачи в Сан-Франциско ничем не хуже нью-йоркских, зато атмосфера для Лиз там куда привычней. Помимо прочего, им не нужно было думать ни о новой квартире, ни о доме, ни о школе, в которую бы могла пойти Джейн. Сейчас же все это было нужно им как никогда: привычная обстановка, друзья.., и даже ее работа. Об этом с Берни говорила и Лиз. Она хотела вновь выйти на работу. Доктор против этого не возражал. Сеансы химиотерапии вначале должны были проводиться раз в неделю, через месяц - раз в две недели, а затем - раз в три недели. Самым страшным обещал быть первый месяц: после каждого сеанса Лиз нужно было день-другой приходить в себя, но Трейси выразила готовность замещать ее в эти дни на работе. Школьная администрация тоже нисколько не возражала против этого. И Берни, и Лиз понимали, что так будет лучше для всех.
- Может быть, когда тебе станет получше, ты все-таки согласишься поехать со мной в Европу?
В ответ Лиз только улыбнулась. Он такой добрый... Самым странным было то, что ей уже не было страшно. Она чувствовала себя страшно усталой и знала, что умирает, - вот и все.
- Ты уж прости меня за все это... Знала бы я, что со мной такое приключится... Он улыбнулся сквозь слезы.
- Теперь я могу не сомневаться в том, что ты - моя настоящая жена. Он усмехнулся. - Такое могла сказать только еврейка.
Глава 18
Руфь держала Джейн за руку, сидя возле детской кроватки в темной комнате. Они только что помолились за ее маму. Берни этой ночью остался в больнице, и ребенком занималась Хэтти, старая экономка Руфи.
- Бабушка Руфь? - еле слышно пискнула Джейн. - Ты думаешь, с мамой будет все в порядке? - На глаза ее вновь навернулись слезы, она сжала руку Руфи. - Бог ведь не заберет ее к себе? Правда?
Девочка залилась слезами, и Руфь, заплакав, склонилась над нею, пытаясь хоть как-то успокоить малышку. Это было так чудовищно, так несправедливо... Ей самой уже шестьдесят четыре, и она отдала бы все на свете, даже собственную жизнь, лишь бы Лиз снова была здорова... Такая молодая, такая красивая... Как ее любит Берни, как она нужна своим детям...
- Мы попросим Его оставить ее здесь, с нами, верно? Джейн согласно кивнула и серьезно посмотрела на бабушку Руфь.
- Можно, завтра я пойду вместе с тобой в синагогу?