- Мы тут как раз подумываем о спектакле... "Снежную королеву" читала?
Аленка кивает.
- Перечитай до вторника, хорошо? Во вторник соберемся здесь, во Дворце, и поговорим о сказках, об Андерсене. Придешь?
Да разве может она не прийти!
- В семь часов ровно, смотри не опаздывай, как сегодня! Небось прямо с пляжа?
Дмитрий Михайлович заговорщически ей подмигивает, и Аленке становится весело. Все встают, двигают стульями, теснятся вокруг Дмитрия Михайловича. Так не хочется уходить, но, наверное, надо? Не очень решительно направляется Аленка к двери, но этот человек все понимает.
- Леночка, - окликает он ее, и Аленка останавливается и смотрит на Дмитрия Михайловича с робкой надеждой. - Ты не очень спешишь?
Никто из учителей, никто из знакомых ей взрослых никогда так на равных с нею не разговаривал.
- Не очень, - неуверенно отвечает она.
- Тогда пойдем с нами! Ребята всегда провожают меня домой. Леша, что ж ты не приглашаешь? Какой же ты после этого староста?
Они гурьбой выходят из Дворца пионеров. Дмитрий Михайлович, утонув в ребятах, шагает по улицам буйно цветущего города, спускаясь к реке, к прохладе, к своему дому, где его ждет любимая женщина. Они все вместе входят во двор - пора уж прощаться, - а во дворе под огромной липой, за чистым деревянным столом, на котором таинственно светится керосиновая лампа и стоит большущий, на ведро, самовар, сидит и ждет их Татьяна Федоровна.
- Митя, наконец-то! А я боялась - вдруг ты один, без ребят? Видишь, что я надумала? Будем сейчас пить чай, вечер-то какой чудесный! Садитесь, садитесь...
Чуть смущаясь, все чинно рассаживаются по лавкам. Татьяна Федоровна наливает в стаканы и чашки чай, угощает гостей бубликами с вареньем, под столом тычется в ноги, обнюхивая тапочки и сандалии, несколько озабоченная таким нашествием Бобка. Потом она выходит из-под стола и ложится поодаль, задумчиво и меланхолично положив морду на лапы. Она лежит и вместе со всеми слушает, как Дмитрий Михайлович, не удержавшись, не дожидаясь вторника, описывает удивительную жизнь одинокого сказочника - мечтателя и фантазера.
Аленка сидит затаив дыхание, оставляет даже варенье в прозрачной розетке. Тонет в темноте пышная липа, вьется над лампой бесчисленная мошкара, завораживая, усыпляя, пахнут цветы и травы... Неужели и ей дадут роль? Нет, этого не может быть: она ведь новенькая. А может, дадут, хоть самую маленькую, крошечную? Надо спросить у мамы - мама, конечно, знает, надо похвастаться перед Ирой, вот удивится! А то фасонит со своей скрипкой: уставится в ноты, будто действительно понимает что-то в этих крючках и точках...
Аленка, не мигая, смотрит на лампу и мечтает, мечтает... А у нее дома - такая беда.
8
Мама лежит на постели багровая, с чужим одутловатым лицом. Губы сухие, глаза блестят, волосы липкими прядями разбросаны по подушке.
- Петя, а как же мы? Как же девочки, Петя?
- Бредит...
Ефросинья Ивановна, ближняя их соседка, подпершись, сидит у дивана, жалостливо смотрит на мать. Ира испуганно замерла у окна. Дверь без конца отворяется, входят-выходят соседки.
- Ну, что?
- Сейчас будет.
Борис Васильевич, муж тети Фроси, сбегал уже в аптеку и вызвал оттуда "скорую".
- А-а-а, явилась, - хмуро бросает Аленке всегда такая ясная, добрая тетя Фрося, - ступай к нам, поешь чего-нибудь.
- Не хочу...
- Ступай, говорят, - топает ногой тетя Фрося, и Аленка пятится к двери.
В соседней комнате она с трудом глотает остывшее уже пюре, запивает пюре тоже холодным чаем. Света, тети Фросина дочка, о чем-то спрашивает, но Аленка не отвечает: она прислушивается к шагам в коридоре - когда же придет врач? Соседки ходят и ходят, и все к ним, к матери, слышно, как отворяется-затворяется дверь.
Что-то происходит с Аленкой: перед глазами стоит еще деревянный струганый стол под старой липой, на столе самовар, лампа, тихая женщина наливает чай... Но это было так бесконечно давно, может, не было вовсе, а приснился Аленке сон или читала она книгу. Все растворилось в страхе, съежилось и поблекло, стало маленьким и далеким, как в перевернутом бинокле, который тогда, в театре, дала ей мама. Аленка посмотрела в оконца и увидела далеко-далеко крошечную сцену, а на ней кукольные фигурки актеров...
Она встает и, не понимая, что там говорит Света, идет к маме. Мамины руки шевелятся без устали, бегают беспокойно по одеялу - что-то ищут и никак не могут найти, - голова мотается по подушке - к стене, от стены, снова к стене.
- Петя, Петенька, какая тоска...
- Аня, милая, выпей водички, авось полегчает...
Тетя Фрося наклоняется над матерью, поднимает ей голову вместе с подушкой, подносит к губам чашку с водой:
- Попей, Анечка...
Но зубы стиснуты, губы сжаты, вода проливается на подушку. Фрося растерянно глядит на соседок.
- Давай переверну, - приходит на помощь Пелагея Ильинична.
Она переворачивает и взбивает подушку, горько вздыхает:
- Господи, жар-то какой! Укатали сивку крутые горки...
От этих непонятных и страшных слов Аленка тоненько плачет, и тут же, только громче, начинает плакать Ира.
- Цыц вы, кликуши! - Борис Васильевич сердито смотрит на Пелагею Ильиничну, неловко гладит Аленку по голове. - Ну чего вы, чего? Ну, заболела мать, вылечат! Приедет доктор и вылечит... Коли надо, так и в больницу... А вы тут с нами, у нас, верно, Фрося?
- Господи, да а как же? - машет рукою Фрося и тоже всхлипывает.
А у матери оказался сыпняк, и ее увезли в больницу, далеко-далеко, на край города, за железнодорожный мост, а в коридоре сделали дезинфекцию. Ира с Аленкой остались с соседями, ни с кем и со всеми, хотя главной была все-таки тетя Фрося.
- Девочки, вставайте, - будил их кто-нибудь по утрам, а на общей кухне их уже ждал неизвестно кем приготовленный завтрак.
Они одевались, ели и нехотя плелись в школу: из-за карантина безнадежно все запустили, да и не хотелось им заниматься, школа казалась теперь такой ерундой.
- Ира, Аленка, - догоняла их тетя Фрося, - сколько раз говорить: перед уходом показывайтесь! Ну вот, так и знала! А галоши где? Осень на дворе, дождь. Не хватало еще, чтоб вы заболели! Ну-ка, живо - галоши и шарф!
Приходилось возвращаться, надевать тяжелые галоши, обматывать вокруг шеи под тети Фросиным суровым взглядом длинный унылый шарф.
- Девочки, обедать! - встречали их после школы, и они обедали на той же кухне, не очень зная, кто их сегодня кормит, разве кто-нибудь спрашивал с особой придирчивостью, как им борщ, как лапша?
По субботам тетя Фрося брала их с собой в баню - собирались долго и обстоятельно, со своими тазами, мочалками, - по воскресеньям они ходили к маме, в больницу. Ира несла бидон с киселем или бульоном, Аленка - бутылки с минеральной водой, а главное - листок с вопросами, который тетя Фрося старательно заталкивала ей в варежку.
- Смотри, Аленушка, не забудь, а ты, Ирочка, проследи - ты ведь старшая! Там все записано, пусть скажут, какая температура, что принести, может, фрукты? Сходим тогда на базар, купим, чего там...
Фруктов в магазинах города не было, на базаре драли по двадцатке за килограмм, и покупали фрукты в основном для больных, зорко следя за весами, чтоб не обвесили.