Иэн Кейн сидел на складном стульчике среди полуразрушенных надгробий и заросших бурьяном могил на погосте церкви Всех Святых[40], держа в одной руке кисть, а в другой – палитру с красками. На мольберте перед художником ожидал холст, на котором во всем великолепии золотистого, синего и красного начинал вырисовываться северный фасад здания.
– Скоро потеряете освещение, – заметил Себастьян, бегло взглянув на клубящиеся над головой тучи.
– Это же Англия, – отозвался Кейн, не отводя глаз от возвышавшейся перед ним церкви. – Здесь постоянно теряешь освещение.
Виконт наблюдал, как владелец борделя обмакивает кисть в золотистую краску.
– А мне показалось, хмурый день больше подошел бы к вашему сюжету.
– Вам показалось, – возразил художник.
Себастьян хохотнул. Эта церковь представляла собою странное смешение стилей и строительных материалов: массивные круглые колонны и готические арки западного придела датировались тринадцатым веком, в то время как восточный придел был возведен гораздо позже, а кирпичная колокольня достраивалась и вовсе каких-то сто пятьдесят лет назад.
– Мне было восемь, когда я начал работать в шахте, – заговорил Кейн, присматриваясь к точке, в которой лестница из старой церковной башни выходила на крышу, явно нуждавшуюся в починке. – И это еще повезло. Многие спускаются под землю, когда им сравняется шесть, а некоторые – вообще в четыре. Я был погонщиком пони. Вы знаете, что этих несчастных животных держат в шахте, пока они не сдохнут? У них даже копыта становятся зелеными. Это против природы – держать лошадей на глубине мили под землей, там, где они никогда не видят солнечного света.
Он добавил светлый мазок к нарисованной на холсте башенке:
– А вот я люблю солнце.
Воздух наполнился нежным воркованием слетевшихся на колокольню голубей. Кейн поводил кистью еще немного, затем спросил:
– Что вы явились вынюхивать на этот раз?
Виконт оперся о поросший мхом край ближайшей гробницы:
– Я разыскал Люка О'Брайана.
– Быстро управились. И что, он сознался в убийствах?
– Нет. Зато поделился со мной любопытными сведениями. По словам О'Брайана, Роза Флетчер была в восторге от его намерения выкупить ее из вашего заведения.
Кейн поддал синевы окошку на хорах:
– Я не покупаю и не продаю женщин. Послушать вас, так я прямо какой-то чертов янки-работорговец.
– Ах да, – скрестив руки на груди, Себастьян откинулся назад. – Вы всего лишь собирались позволить О'Брайану оплатить ее долги – разумеется, с приличными комиссионными для себя.
– Ну, комиссионные – это как раз по-английски, не так ли?
– Он также сказал, что вы вовсе не так спокойно отнеслись к внезапному исчезновению Розы, как пытались меня убедить. О'Брайан утверждает, что ее уход привел вас в ярость. В такую ярость, что вы грозились разделаться с девицей, когда найдете.
– Разве это так редко к слову приходится? – пожал плечами Кейн. – «Нож ему в глотку». Или «Я ее прикончу». Многие так говорят, но немногие делают.
– Некоторые отваживаются.
– У меня не было причин убивать Розу. Красотка приносила неплохую прибыль, но незаменимой не была. Какой мне прок от ее смерти?
– Вы ее почти продали – ах, извините, отпустили – к О'Брайану, – не отступал Себастьян. – Так почему же она сбежала?
– Вот вы мне и растолкуйте причину.
– Может, увидела что-то, чего не должна была видеть?
– Ну и что же, по-вашему? – искоса стрельнул взглядом Кейн на собеседника. – Убийство? Заговор? Сатанинские обряды?
– О сатанинских обрядах я как-то не подумал, – прищурился виконт.
Художник вернулся к рисованию. А спустя минуту сказал:
– Пару недель назад в бордель заглянул один джентльмен. Он очень удивился, повстречав в «Академии» Розу. Правда, называл ее не Роза, а Рейчел.
– Джентльмен?
– Определенно джентльмен. Не какой-то там прифранченный чиновник, учитель или викарий, а настоящий аристократ, – ехидно скривил губы Кейн. – Точь-в-точь как вы. Только пожиже и помельче. Рыжевато-каштановые волосы и, я бы сказал, симпатичный, но подбородок слабоват.
Церковные колокола зазвонили, спугнув расположившихся на крыше колокольни голубей. Те взлетели, подняв хлопающими крыльями шум, вскоре растворившийся в грохоте кованых железом колес повозок по мостовой и криках подмастерья трубочиста: «Чистим, прочищаем!»
– Что, похож на кого из ваших знакомых? – приподнял бровь в насмешливом вопросе собеседник и, выждав мгновение, добавил: – А, милорд Девлин?
– Проследили-таки за мной, – посмотрел виконт на сгущающиеся над головой тучи.
Кейн тоже бегло взглянул на небо:
– Вот солнышко и пропало.
– Как там рука у вашего парня? – оттолкнулся от гробницы Себастьян, видя, что художник открывает обитый кожей деревянный ящик, полный заляпанных красками бутылочек и ветоши. – Такая травма может надолго вывести из строя.
– Да, наслышан о вашей вчерашней стычке возле доков с каким-то бродягой, – откликнулся Кейн, бросая в ящик палитру и краски. – Понятия не имею, кто он.
Опустив крышку ящика и защелкнув замки, он выпрямился:
– Но одно знаю наверняка: мои люди здесь не причем.
– И почему я должен вам верить? – поинтересовался Себастьян.
– Верьте или нет – ваше дело. Но ваши расспросы явно кому-то пришлись не по вкусу, – Кейн ухмыльнулся и потянулся за мольбертом. В неярком свете голубой шрам, оставленный на лбу проведенными в шахте детскими годами, виднелся еще отчетливее. – Настолько не по душе, что вас хотят убить.
* * * * *
В своем хирургическом кабинете у подножия Тауэра Пол Гибсон сидел на твердом деревянном стуле и, склонив голову набок, прислушивался к прерывистому дыханию раненого. Неудавшийся убийца Геро Джарвис пережил беспокойную ночь, то приходя в сознание, то снова его теряя. Однажды он очнулся, широко распахнул серые глаза и приоткрыл, словно задыхаясь, рот. Гибсон, наклонившись к нему, мягко спросил:
– Как ваше имя?
Но мужчина смежил веки и отвернулся.
Поднявшись, хирург отошел от постели пациента и похромал в прихожую. Культя левой ноги здорово разболелась, отчего шаги были медленными и неуклюжими. Гибсон ответил на зов природы, затем плеснул в лицо водой и хорошенько растер его полотенцем. Доктор как раз наливал себе утреннюю порцию эля, когда ему почудились шаги в прихожей.
– Кто там? – окликнул он.
И хотя в кабинете царила полная тишина, его руки вдруг необъяснимо покрылись гусиной кожей.
– Есть здесь кто-нибудь? – снова позвал Гибсон, отставляя эль.
Хирург заковылял обратно в комнату, терзаемый нарастающей тревогой и ощущением собственной неразумности. С улицы донесся стук копыт промчавшейся лошади да выкрики уличного торговца: «А вот у меня кролики! Кому свежие кролики!»
В дверях Гибсон помедлил. Раненый, накрытый по грудь простыней, казалось, мирно спал. И только подойдя к кровати ближе, доктор увидел, что глаза мужчины широко и незряче открыты. Протянув руку, Гибсон потрогал отвисшую челюсть и рассмотрел положение головы.
Кто-то свернул раненому шею.
Церковь Всех Святых – расположена недалеко от Тауэрского моста. Основал церковь в 675 году саксонский аббат из округа Баркинг, и в честь этого события в течение многих лет она называлась Баркингской. Заложена на месте бывшей римской постройки, следы которой были обнаружены в подземной часовне. Эдуард IV сделал из нее королевскую часовню, также в ней временно хоронили казненных узников Тауэра. Во время Лондонского пожара 1666 года церковь чудом уцелела благодаря адмиралу Уильяму Пенну, который разрушил близлежащие постройки, чтобы избежать распространения огня. Здание церкви неоднократно перестраивали и расширяли.