- Подарки, мадам.
Вошел дюжий детина-привратник с книгой и ящиком.
- Открой!
Радклифф тонкими руками с трудом подняла тяжелый том, уложила на стол возле меня, раскрыла кожаный переплет. Нашей Глориане, высочайшей и великолепной Императрице, прославленной своими добродетелями, благочестием и милостивым правлением, Елизавете, - прочла она, - милостью Божией королеве Англии и Франции, Ирландии и Виргинии, защитнице нашей веры. Ее покорнейший слуга Эдмунд Спенсер со всем смирением посвящает и преподносит свой труд. Да живет Королева фей" в вечности Ее славы".
Я рассмеялась от радости:
- Значит, маленький сочинитель завершил эпическую поэму обо мне?
- По крайней мере шесть книг, - сказала Радклифф, заглядывая в конец. (Пусть ее глаза на тридцать лет моложе моих, зрение - не в пример хуже!) Угодно Вашему Величеству почитать?
- Может быть, позже. Эй, любезный! - окликнула я привратника. - Что это за ящик?
- Из Ирландии. - Он потянул себя за вихор. - С письмом.
- Открой.
Он широко улыбнулся щербатым ртом:
- Нет, мэм, я читать не умею!
- Уорвик!
Уорвик сделала мне реверанс, приняла из рук носильщика письмо и начала читать:
- "Небесную правительницу наших земных небес приветствует ее вассальный воин Томас Ли, рыцарь.
В Лимрике во время казни великого ирландского бунтовщика на моих глазах престарелая дама взяла сей предмет двумя руками и пила из него, словно на празднестве богов. Посему я взял на себя смелость послать cue Вашему Величеству как дань Вашему могуществу. Бессловесный, он тем не менее скажет за себя. Шлю вместе с ним заверения, что буду и впредь так же поступать с Вашими врагами в этой богомерзкой стране.
Ваш во всем,
Томас Ли, капитан".
- Из него пила престарелая дама? - задумалась Радклифф. - Красивый кубок, мадам, или круговая чаша, отбитая у гнусных бунтовщиков. - Она повернулась к привратнику:
- Ну, открывай!
Ящик был заколочен гвоздями, пришлось вскрывать кочергой. Внутри оказался круглый, обернутый тряпьем сверток. Тонкое стекло, может быть, даже венецианское.
Привратник вытащил сверток.
- Осторожно, осторожно! - вскричала Уорвик.
Поздно. Что-то вывалилось из тряпья и шмякнулось об пол. Здесь оно, к моему ужасу, подпрыгнуло и - о. Господи! - покатилось, докатилось до моих ног и остановилось, оскалившись в улыбке.
Голова, человеческая голова, черная, полуразложившаяся, мертвые, кишащие личинками мух губы шевелились, будто пытались что-то произнести, открытые глаза пялились, из черных глазниц выглядывало по червю...
Я не могла даже вскрикнуть - меня безудержно рвало, снова и снова я харкала кровью и желчью, и только проглотив лекарство, погрузилась в обморочное забытье...
***
Ирландия.
Я велела устроить розыск в отношении дарителя", Томаса Ли. Мне сообщили, что этот жуткий рыцарь служил под началом моего лорда в Нидерландах и Франции. Он действительно видел, как сумасшедшая старуха, у которой казненный злодей убил сына, схватила отрубленную голову и жадно пила хлещущую из нее кровь. Этот же человек убил троих собственных сыновей и брата, прежде чем Ли без суда и следствия повесил его, утопил, четвертовал и обезглавил - а затем сжег старуху, подозревая в ней ведьму.
Жестокий и беспощадный человек, крутой и скорый на расправу, - но, говорят, только такие могут служить в этой дьяволовой заднице, Ирландии.
Забытой Богом стране.
Такова Ирландия.
***
Однако и Англия была не намного лучше, мой лорд постоянно добивался власти, он вознамерился быть и конем, и возничим английской судьбы. В Кадисе он отрастил бороду, я говорила? Каждый мужчина когда-нибудь это делает, потом одни сбривают, другие оставляют, кто предпочитает усы, а кто, как Робин, - бородку клинышком. Однако всегда это означает возмужание, стремление к силе, к положению, к самостоятельной власти. Или к власти как таковой...
Борода заступом, рыжая, как у лиса. Я ее ненавидела.
А еще больше я ненавидела и еще больше боялась его растущую жажду ссор. У меня были серьезные причины опасаться многого другого: народной любви к нему, его враждебности к лорду-адмиралу Говарду, которого он публично обвинял в провале Кадисской экспедиции, разногласий, которые он вносил в совет, его давней ненависти к Берли и Роберту, которые всегда были для него писаришкоми", мужчинами, лишенными мужских качеств, евнухами, проклятьем всякого мужественного воина. Однако все мои страхи коренились в его любви к войне, которой он жаждал все сильнее, чтобы восстановить ореол героизма и вернуть утраченное в Кадисе доверие. Я видела, что его влечет к предначертанному крушению, видела письмена на стене, хотя и не могла разобрать дату. И когда это случилось, оно, как все худшие крушения в жизни, случилось неожиданно.
***
Мы собрались отпраздновать добрую весть, я и горстка моих тайных советников, - нам сообщили о смерти моего старого друга и врага Филиппа Испанского. Человек, который когда-то любил и желал меня, предлагал руку, потом ненавидел и преследовал даже в моем собственном королевстве, отошел в мир иной. Я говорю добрую весть" не из злорадства, смерть пришла к нему желанным избавлением от чудовищных телесных мук. Черви, что завелись в голове ирландского бунтовщика после смерти, владели Филиппом при жизни три месяца он, оставаясь в сознании, гнил заживо, пожираемый червями, которые копошились в его открытых зловонных ранах, жутких гниющих язвах, которые он не позволял врачам промывать, считая их Божьей карой за грехи своей плоти.
Мы глядели друг на друга, Берли и Роберт, мой лорд, кузен Говард и новичок в совете, молодой Ноллис, недавно заступивший на место отца. Он был еще совсем юный и нежный, этот Вильям, едва за двадцать - тот возраст, когда считаешь себя бессмертным, - и явно мой лорд, и даже маленький умница Роберт ощущали себя такими же. Однако кузен Говард давно достиг средних лет, и его суровые, пронзительные глаза, которые сейчас пристально следили за моим лордом, видели смерть и знали - она придет.
А Берли - о, как больно было на него смотреть! Скрюченный подагрой, страдающий одышкой, каждое слово дается ему с трудом - сколько он еще протянет, долго ли будет помогать мне так, как умеет он один? Ведь ум его по-прежнему остер, чутье - верно, хватка - тверда.
Кузен Говард нарушил молчание, и я поняла - он вспоминал Армаду, когда во главе английского флота вел собственную войну против короля Испанского.
- Упокой Господи его душу, - мрачно сказал Говард, - и избави нас от такого конца.
- Аминь! - подхватила я. - Благодарение Богу, теперь он покоится в мире!
- Очень может быть, мадам, мир осенит и нас, - просипел Берли. - Его сын, молодой Филипп, не унаследовал отцовского нрава, он не будет искать войны.
- Ха! - Мой лорд громко рассмеялся прямо в лицо старику. - Значит, сэр, самое время ее ему навязать!
Роберт отцовским жестом задумчиво свел пальцы и прошептал:
- Блаженны миротворцы...
Мой лорд снова вспылил.
- Чтоб вам провалиться, миролюбцы трусливые! - с жаром вскричал он. Разве вы не видите, что лишь война доставит нам почетный мир и что единственный почет, который может сыскать мужчина, достигается на войне! Сейчас мы можем разнести их в клочья, размолоть их мясо, растереть их кости в муку, чтобы псам войны не осталось на поживу ничего, кроме вражеских ладоней! А для Ее Величества, - поспешно добавил он, почти не удостоив меня взглядом, - будут сожженные галионы, захваченные города и сокровища, честь и слава!