Когда он ушел после визита к нам, и доктор прошелся на счет аккуратности его пробора, ты вдруг объявила:
— И ничего нет парикмахерского! Он наклонился, у него волосы упали на глаза, а он тряхнул головой, и опять они легки, как надо. Это уж от природы. Это у вас, доктор, перья на голове растут.
— Катя, ты влюбилась в Старка! — закричала Женя.
— Ну, я-то не влюблюсь, ты-то смотри, влюбишься.
— Мне в него нельзя влюбиться: если я его обниму, так раздавлю! — решительно заявляет Женя. — Какой это мужчина!
— Да, действительно вышла бы из вас пара.
Он, такой изящный, рядом с такой кувалдой, как ты! — говорит, добродушно усмехаясь, Катя.
— Конечно, настоящий мужчина должен быть атлетического сложения! Так, чтобы прижаться к нему и исчезнуть… точно ты маленькая, маленькая! — говорит докторша сентиментально.
— Вот! Вот! — подхватывает Женя. Странно, я меньше ростом, чем Женя, я женственнее, чем она. Отчего же мне совсем не хочется исчезать в объятиях мужчины и чувствовать себя маленькой, маленькой… О, нет! Я бы хотела сама сжать в объятиях и даже помучить любимого человека!
Праздничный день. На набережной толпы народа, мы едва находим столик у ротонды. Женя заказывает сразу три порции мороженого: одну для меня, две для себя.
Толпа снует разноязычная, пестрая — много приезжих.
Я издали вижу Сидоренко и Старка. Женя хочет вскочить и звать их, но я ее удерживаю.
— Отчего же, Тата? Они, верно, были у нас, и мама послала их сюда.
— Посидим сегодня вдвоем. Мне сегодня не хочется ни шуму, ни болтовни.
Что-нибудь, верно, особенное звучит в моем голосе, потому что Женя ласково говорит;
— Хорошо, Таточка.
Мы молчим несколько минут, слушаем военный оркестр, играющий дуэт из «Фауста».
— Таточка! — говорит Женя. — Вы очень скучаете об Илюше? Вам, верно, его недостает?
— О, как я его хочу видеть! — вырывается у меня чуть не со слезами.
Родной, хороший, если бы ты был здесь! Все «наваждение» сразу бы рассеялось, как дым.
Женя нежно гладит мою руку, лежащую на столе.
— О, позволь, ангел мо-о-й… выпить с вами кофе! Это Сидоренко, он сияет, что отыскал нас. Старк с ним.
Мы обмениваемся приветствиями. Они усаживаются за наш столик.
Сидоренко ужасно весел эти два дня после пикника, шумно весел и все объясняется Жене в любви.
Я гляжу на него и думаю: ведь вот он красив, и умен, и добр — а не нравится женщинам. Я себя не считаю. Но подруги Жени, кроме одной, не заинтересовались им, да и эта единственная созналась, что ей пора замуж, а он очень уж блестящий жених. Липочка говорит; «Он неинтересный», Как они сейчас трещат с Женей и какие глупости! Я удивляюсь, как это Сидоренко не нравится барышням: он удивительно умеет занимать их разговором.
Недавно он целый обед смешил и развлекал одну грузиночку, ни слова не понимавшую по-русски. Я только удивлялась его таланту.
И что страннее всего, что все они подозревают друг друга в любви к нему. Такие уж у него манеры и наружность. Наружность jeune-premier[10] из бытовой драмы.
— Понравился ли вам романс, который я осмелился прислать вам? — спрашивает Старк, почтительно склонив голову.
«Ага! начинается!» — думаю я и отвечаю самым светским тоном;
— О да, я вам очень благодарна — прелестная музыка.
Зачем я упомянула о музыке! Словно выделила слова.
— Да, но мне тоже очень нравятся слова — они красивы.
Лицо его видно мне в профиль, ресницы опущены — он водит ложечкой по столу.
«А, значит, я права, эта отметка сделана им, — думаю я. — Подожди же!»
— Слова? — тяну я, словно припоминаю. — Ах, да, и слова очень удачно подходят к музыке. Он вскидывает на меня глаза и снова опускает.
— Надеюсь, вы доставите мне удовольствие послушать ваше пение?
— Я ведь вовсе не пою — это только сплетни Виктора Петровича! — смеюсь я и ввязываюсь в болтовню Жени.
Женя желает нас провести домой какой-то «кратчайшей» дорогой, через огороды. Кратчайший путь, конечно, оказывается вдвое длиннее. Тропинка узкая. Впереди Сидоренко, поющий марш, затем Женя, изображающая, что играет на барабане. Они оба ужасно расшалились. За Женей я, позади Старк. Мое легкое платье цепляется за кусты ежевики — Старк поминутно его отцепляет. Я чувствую его присутствие за моей спиной, и прежнее безумие охватывает меня все сильнее и сильнее. Я хочу видеть его лицо. Он немного отстал. Я поворачиваю голову, я гляжу на его губы, которые безумно хочу поцеловать в эту минуту, потом быстро поворачиваюсь и иду дальше.
Секунда., меня схватывают за руку выше локтя, и голос, тихий и прерывающийся, шепчет:
— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю! С нечеловеческим усилием над собой я вырываю руку — бегу, чуть не сбиваю с ног Женю и повисаю на руке Сидоренко. Но Сидоренко и Женя так расшалились, что принимают это за шутку. Сидоренко ведет меня под руку, старательно выделывая па и напевая полонез. Женя чуть не падает со смеха.
— А Старка-то мы потеряли! — говорит она, выходя на дорогу, — я хотела его пригласить пить чай у нас.
— Что же это он не простился? — удивляется Сидоренко.
— Он со мной простился и повернул назад, — говорю я спокойно, — Ax, как жаль! Ну, завтра вечером тащите его к нам — я с ним поиграю в четыре руки, — говорит Женя, прощаясь с Сидоренко.
Вот он пришел сегодня. Они все сидят на террасе, и я сейчас выйду к ним.
Если я вчера пересилила себя, то я теперь ничего не боюсь.
А что это было вчера? Проба? Или тоже порыв страсти?
Меня зовут. Я спокойно вхожу на террасу. Старк поднимается с перил, на которых сидит. Я подаю ему руку, здороваюсь, как ни в чем не бывало.
Каждое его прикосновение для меня мука, но я владею собой.
Катя ушла. Сидоренко и Женя идут в гостиную к роялю. Я хочу последовать за ними.