— Удивительно, как вы, мужчины, равнодушно относитесь к своим детям! Я удивляюсь, Илья, что ты совсем не радуешься, даже будто недоволен.
— Мама, — говорит Илья решительно, — мы не хотели расстраивать тебя, но доктора говорят, что Таня не доносит ребенка. Она едет за границу на днях, ей надо торопиться. Твои надежды разрывают нам сердце… пожалей нас.
Марья Васильевна молчит. Слезы льются из ее глаз.
Мы выходим в коридор.
Илья обнимает меня и тихо шепчет:
— Бедняжка моя, ободрись! Я тебя так люблю! Еще больше люблю, чем прежде, если это возможно.
— Верю, Илья, верю, потому что ты сделал сейчас то, чего не сделал бы никогда, ни для кого — ты лгал своей матери!
Экспресс летит быстро.
А мне кажется, что я двигаюсь ужасно медленно. Я волнуюсь, как институтка, отпущенная домой на каникулы. Это мои каникулы.
Я еду провести два месяца с моим ребенком.
Я и зимой урвала недельку, чтобы съездить к нему. Но что — неделя!
Я бы хотела оставаться с ним вечно, вечно, но не могу оставить моего мужа.
Вот и теперь эти два месяца без меня — для него тяжелы. Одно утешение, что он проведет их у Жени в деревне.
У Жени за эти пять лет уже трое детей, четвертый в проекте.
Музыку она забросила. Она вся в муже и в детях.
Иногда она ворчит, что просто нет времени почитать или поиграть, но, видно, это ее не особенно огорчает.
Муж ее очень любит, но зачем он так много употребляет с ней педагогических приемов? Отчего у него с ней такой покровительственный тон и какое-то снисходительное обращение?
Один раз я напомнила ему наш разговор.
— Вы уж очень вдаетесь в тонкости, дорогая невестка. Вы — человек с призванием, человек труда, а Женя — просто женщина.
— Что вы под этим подразумеваете, Сергей Иванович? Что женщина должна быть хозяйкой и нянькой и больше ничего?
— О, Боже, какой старый вопрос вы поднимаете! Ну, я вам отвечу: да, если у нее нет ни таланта, ни призвания.
— А ее музыка?
— Какое это призвание — она ее совершенно забросила.
— Отчего же вы ее не поощряли? Зачем увезли в деревню?
— Странные вещи вы говорите, Татьяна Александровна! Что же, по-вашему, мне надо нянчить детей, а ей — участвовать в концертах?
— Женя не актриса, не оперная певица, не танцовщица, у которых все занятия вне дома, которые не могут уделять времени для своих детей, хотя и из них некоторые с этим справляются.
Музыкантша, писательница, художница могут быть матерями, если кругом есть известное довольство и им не надо самим стирать пеленки и готовить обед. И, если муж не мешает… Вы знаете, Сергей Иванович, я, например, замечала, что вы отнимаете у Жени больше времени, чем дети, вы даже отнимаете ее у детей.
— Вот как? — говорит он насмешливо.
— Конечно. Когда вы пишете в своем кабинете, она ходит на цыпочках, не смеет дохнуть. Ее забота — чтобы не заплакали дети, чтобы не хлопнула дверью прислуга. До музыки ли ей? Она детей прячет куда-нибудь подальше и сама, как дракон, охраняет дверь вашего священного кабинета.
Ведь если до вас долетит детский плач, вы говорите очень неприятные вещи: что семья отупляет человека, что тому, кто занимается умственной работой, надо иметь угол, отдельный от семьи.
Женя тогда огорчилась вашим словам и заплакала.
Вы, правда, ее поцеловали и утешили — это верно… Но, Сергей Иванович, вы женаты пять лет! А, может быть, через десять вы не потрудитесь ее утешать. Говорить подобные вещи у вас войдет в привычку, а в любящем сердце Жени появится хроническая рана.
— Если я прошу покоя во время занятий, то это еще не значит, что я отнимаю все время у моей жены. Ужасно вы любите садиться на больших лошадей, дорогая невестка.
— Это-то и беда, Сергей Иванович, что мы ездим на крысах и ничего не видим вокруг. Я стою на своем, что все время Жени не так занято детьми, как вами.
— Это забавно.
— Вы, когда не заняты, требуете ее постоянного присутствия. Вы никогда сами ничего не прикажете прислуге, все выговоры вы обращаете прямо к Жене. Стакан чаю она должна налить и принести сама. Принесет прислуга — «Чем ты занята? „ Пыль плохо вытерта — «бери тряпку и сейчас вытирай“.
Вчера она целый вечер штопала вам носки потому, что вам нравится, когда она этим занимается.
— Так я должен ходить в драных носках. Ну, дамская логика! — говорит он пренебрежительно.
— Ведь носки могла заштопать прислуга, но вы обиделись бы, если бы она отдала эту работу прислуге, «а сама села играть Шопена». Вы бы обязательно прошлись на этот счет, что часто случается.
— Все это очень остроумно, Татьяна Александровна, но что из всего этого следует?
— Хотите, скажу откровенно?
— Пожалуйста.
— Другая женщина, не Женя, изменила бы вам через несколько лет, а Женя этого не сделает, она будет продолжать вас любить и вся уйдет в заботы о кухне, детях и ваших носках.
— Значит, все будет прекрасно.
— Не совсем, Сергей Иванович. Когда ее щечки потеряют свежесть, вы заметите у нее седой волос, одну или две морщинки, вы скажете: «Моя жена только кухарка и нянька, она не способна меня понимать! С ней я опускаюсь и…»
— Доканчивайте, доканчивайте, Татьяна Александровна.
— И возьмете любовницу.
— Великолепную перспективу вы рисуете нам, — говорит он со злостью. — А позвольте вас спросить — все это вы высказывали и моей жене?
— Нет, только вам.