— А что же он может еще делать? Он слепенький.
— Васенька, Васенька, где же вы отыскали этих ребят и слепого старика?
— Тут недалеко… Да чего вы пристали. Живет человек, никого не трогает… Что, в самом деле?
— Лулу, — говорю я, — поди, поцелуй Васеньку. Лулу рад целоваться. Он сейчас же бросается в объятия Васеньки.
Васенька, хлопая его по спине, говорит:
— Заходи ко мне, посмотришь моего кавалера. Только Амура не приводи, а то кавалер его загрызет. Он у меня, брат, еще злее твоего Амура.
Возвращаемся мы уже вечером. Совсем темно.
В вагоне оживленные разговоры, шутки, смех публики, возвращающейся с прогулки в город.
Но, несмотря на шум, Лулу моментально засыпает, едва мы садимся в вагон.
Он худенький, но довольно крупный ребенок, и мне очень неудобно его держать.
— Дайте его мне, — предлагает сидящий напротив меня Старк.
Я хочу передать ему ребенка, но Лулу цепляется за меня и спросонок капризно ворчит.
— Подвиньтесь, Эдгар, немножечко, дайте мне место поставить ноги на вашу скамейку, — говорю я.
Старк подвигается.
Теперь мне удобно. Я прижимаю к себе ребенка, прикрываю его шарфом и закрываю глаза.
Когда Лулу спит на моих руках — я счастлива и не думаю ни о чем.
Васенька и Катя о чем-то спорят. Кругом шум и смех.
От движения вагона платье мое скользит с моих ног, и Старк несколько раз его поправляет. На меня нападает дремота.
Вдруг я чувствую, что рука Старка сжимается на моей ноге, она холодна, как лед, и дрожит.
Знакомое острое чувство охватывает меня, но я сейчас же пугаюсь этого чувства.
Я быстро снимаю ноги со скамьи и, передавая ему ребенка, говорю строго:
— Возьмите ребенка. Я устала.
Он покорно берет Лулу, не поднимая на меня глаз.
Я прижимаюсь в угол, стараясь даже не прикоснуться платьем к коленам Старка, и опять закрываю глаза.
Через долгое время я решаюсь на него взглянуть. Он смотрит на меня широко открытыми глазами — в них не любовь, не страсть. Это просто глаза человека, потерявшего рассудок от голода.
Сегодня ночью мне показалось, что кто-то пробовал открыть дверь в мою комнату. Я села на постели и замерла от страха.
Однако чего же я боюсь?
Насилие над женщиной один на один невозможно. Не будет же Старк оглушать меня ударом или душить. Да и не пойдет он на это.
А что если он будет просить, умолять меня… поцелует?
Я теперь знаю, что его власть, власть его красивого тела надо мной еще существует. Он это теперь чувствует. Ведь если он сумеет, я отдамся ему с прежним безумием.
Но этого не должно быть, на этот раз это будет убийством Ильи.
Мне себя нечем оправдать. Ведь той любовью или тем, что люди называют «любовью», я не люблю ни того, ни другого.
Да, ни того, ни другого — я теперь поняла это.
Прав Латчинов. Я люблю Илью, как друга, как брата, как отца. Я жалею его, я его люблю так же сильно, как моего ребенка.
Старка? Я совсем не люблю. То, что я чувствую к нему, нельзя назвать любовью, как бы сильно ни было это чувство.
Я не знаю любви, или, может быть, ее и не существует. Но с этим всем надо покончить как-нибудь.
Бросить ребенка или бросить Илью?
Если я брошу Илью — я его убью. Брошу ребенка — зачем мне жить? Умереть самой — это легче всего. Но моя смерть тоже убьет Илью. Да и кто знает, что будет! После моей смерти Старк успокоится, явится новая страсть, такая же сильная, и что будет с Лулу?
Это просто какая-то сказка про волка, козу и капусту…
Неужели выход только один… тот, что предлагает Латчинов?
Сегодня весь день думаю, думаю. Моя голова трещит.
В шесть часов приедет Старк — он будет смотреть на меня, будет ходить за мной по пятам, стараться дотронуться до моих рук, до моих волос. Вчерашний день я, под предлогом навестить Васенькиных протеже, уехала с Катей после обеда в город.
Сегодня тоже уеду — за час до его возвращения, без всякого предлога. Пусть он поймет. Но не могу же я это делать постоянно. Остается — уехать, сократить мое счастье на целый месяц и опять, опять изнывать там, рядом с другим любимым существом, которое медленно сгорает, глядя, как я томлюсь.
Да, я томлюсь, а не живу.
Я живу только тогда, когда эти светлые, милые глазки смотрят на меня и милый голосок лепечет:
— Мама, моя маленькая мама, я тебя очень люблю.
— Будьте любезны, Мари, приберите все это и дайте мне капот, — говорю я горничной.
Я вернулась из города страшно усталая.
Знакомые все разъехались. Обедала я в каком-то ресторане. Зашла к Васеньке, его не было дома, а его кавалер, старая развалина, бывший придворный Наполеона III, чуть не выгнал меня.