— Что ж, дорогой друг, вы сдержали слово, теперь очередь за мной, — проговорил он.
Кевин был в замешательстве — во первых не каждый день ему удавалось говорить с английской королевой, пусть даже и так коротко. Во-вторых, он понимал, что тут десятки глаз будут устремлены на них — как же академику удастся передать ему все то, что он обещал?
Конягин, казалось бы, понял его беспокойство и глазами незаметно подал знак — все в порядке, не волнуйтесь. Он достал из какого-то внутреннего кармана своего бесформенного огромного пиджака тоненькую книжечку и сказал:
— Господин Кевин, я всегда так рад видеть вас Я так дорожу нашей давней дружбой, что мне хотелось бы оставить вам что-то на память. Вот моя книга, вышедшая в прошлом месяце — позвольте преподнести вам ее с моим автографом. Это, конечно же, научный труд. Но я верю, что когда у вас будет время — вы сможете его почитать. Тем более, что моя последняя теория изложена там весьма популярно.
С этими словами академик раскрыл книгу и на титульной странице написал мелким почерком: «Текст закодирован. Шифр — на странице 123. Помните о своем обещании!» И поставил под надписью свою размашистую подпись.
Кевин поразился смелости этого человека — на глазах сотен людей передать ему, английскому шпиону, бесценную формулу из рук в руки — это тоже ведь какое-то сумасшествие. С другой стороны, — подумал он — если человек готовит себя к мировой славе, то, видимо, и этот эпизод, по его мнению, должен быть когда-то описан в многочисленных книгах, поэтому он и ведет себя так странно, как, вероятнее всего, по его мнению, и должны вести себя выдающиеся люди.
Академик тем временем передал Кевину подписанную монографию, тепло попрощался с ним и отбыл куда-то в сопровождении свиты.
Прямо из Манежа Кевин вернулся к себе домой — ему требовалось некоторое время, чтобы осмыслить все произошедшее. Кроме того, в первую очередь он хотел удостовериться, что дискета с информацией действительно находится в подаренной ему книге, что академик не разыграл его. Не успев переступить порог своего дома, Кевин вытащил монографию и начал тщательно перебирать страницы — там ничего не было. С трудом сдерживая разочарование он попытался отделить плотную картонную обложку от приклеенной к ней бумаги — и это ему удалось. Прямо к картонному переплету книги липкой лентой был прикреплен миниатюрный магнитно-оптический диск с приложенной к нему запиской, исполненной уже знакомым Кевину размашистым почерком академика: «Дорогой Кевин, — писал он, — это то, что вы ищите, вас это не разочарует. Употребите по назначению.»
Позер чертов, — усмехнулся про себя Кевин. Гора упала с его плеч. Но тут же он вспомнил и о том, что написал ему на обложке книги этот чокнутый академик — надо немедленно посмотреть 123 страницу. На ней рукой профессора был отмечен определенный набор цифр и букв. Понятно, — улыбнулся Кевин, — это код доступа.
Так, — говорил себе он, — теперь надо сосредоточиться и решить — что же я буду с этим делать.
Кевин понимал что он находится к критической ситуации — его с докладом ждет не дождется сейчас представитель центра в Москве, специально прибывший ночным рейсом по такому случаю. Более того — на вечер у него назначена встреча с представителем арабской террористической группировки «Яростный декабрь». Именно они обещали передать ему за дискету с формулой пять миллионов долларов. При этом Кевин понимал — что и тем, и другим — то есть и центру, и террористам — с момента передачи им всей информации он становится уже не нужен, а учитывая важность украденной формулы, была высока вероятность того, что его могут и убрать после того, как состоится передача информации. Значит надо как-то подстраховаться. Как? Ну с разведкой понятно — он просил якобы для оплаты академика чек на 1 млн. долларов и сообщил что академик передает сегодня только дискету, а код укажет после того, как получит деньги по чеку. Так что тут была некоторая гарантия. Что же делать с террористами? Может быть отыграть с ними тот же способ? Но Кевин был не уверен, что они выложат пять миллионов наличными просто за дискету без кода. А черт их побери — откуда им знать, что вообще должен быть код! Передачу денег он обставит таким способом, что его безопасность будет обеспечена А на следующий день его уже не будет в России — он договорился с центром, что после этой операции его отзывают. Код он, безусловно, сейчас запомнит, и его мозг будет лучшим тайником для этой бесценной информации, а вот оригинал — оригинал он спрячет в одно очень и очень надежное место. Кевин улыбнулся — так ему понравилась собственная выдумка. Он достал элегантный тонкий золотой портсигар старинной работы — это была его семейная реликвия Портсигар был подарен английским принцем еще дедушке Кевина. В золотой безделице существовало потайное отделение — именно туда Кевин положил чек на миллион долларов, вырвал из книги страницу 123, а также титульный лист с запиской академика, аккуратно все это вложил в тайник, закрыл крышку — и портсигар, стал снова обычной дорогой безделушкой. Завтра вечером он подарит этот сувенир своему русскому приятелю, а тот его сбережет надежнее любой камеры ранения — в этом Кевин не сомневался.
Оставалось только сделать копию для террористов — но это было делом одной минуты. Кевин включил компьютер и быстро перекинул информацию с магнито-оптического диска профессора на свой диск.
Ну вот и все — теперь он готов предстать перед своим резидентом с победным рапортом. А вечером на приеме в Тунисском посольстве он сообщит своим арабским клиентам, что товар будет у него в субботу на руках, и с этого момента в любое время он готов обменять его на согласованную сумму.
Я собирался на встречу с англичанином в каком-то волнении — у меня было предчувствие, что эта встреча не будет такой простой и легкой, как предыдущая. Сам не знаю отчего, вроде все было продумано и обсуждено с майором и его другом-разведчиком десятки раз. Я знал, что делать и что говорить, более того, сегодняшний день как раз-таки и не был решающим по раскладу генерала, ведь мне предстояло только заинтересовать англичанина нашим оружием, которое, по сведениям майора, полковник будет пытаться вывезти в больших количествах со складов нашей части в связи с предстоящими учениями и переправит на не боевые позиции будущих учений, а прямехоньким ходом на склад соседнего с нами военного аэропорта — откуда любой самолет мог вылететь без досмотра в требуемом ему направлении, имея разрешение министерства обороны. Отсюда мы все сделали однозначный вывод — что в той операции главная фигура даже не полковник, а какая-то шишка либо в генштабе, либо в минобороне, а, может быть, и там, и там одновременно.
То есть, я понимал, что ближайшее время, пока будут тянуться переговоры с англичанином, я нахожусь не просто в безопасности, меня, наоборот, будут беречь и охранять, как зеницу ока. И все же что-то тревожило меня.
Откинув в сторону дурацкие предчувствия, я еще утром уехал из части и отправился домой к майору, чтобы там переодеться и подготовиться перед вечерним посещением дискотеки. Майор смотрел на меня грустными глазами:
— Эх, Тима, — говорил он мне, — чувствую я, что ты меня, старика, больше не любишь, — в глазах его было столько боли и тоски, что мне снова стало не по себе.
— Отставь, Вадим, — отмахивался я, — у меня встреча с ребятами, ты же знаешь, — говорил я, показывая рукой на телефон, мол, не выводи разговор на опасную тему, нас же слушают, — ну что, я не могу с друзьями встретиться?
Мы оба понимали о чем речь, и, конечно, я не мог не знать, что майору неприятно знать, что я иду сейчас к другому мужчине. Но вслух об этом говорить мы не могли.
Вадим сидел на своем диване какой-то подавленный, мгновенно вдруг осунувшийся и постаревший. На лице у него было выражение полного отчаяния.
— Эй, приятель, — встряхнул его я, — ты что, разве так можно, я ведь люблю тебя, — сказал я, пытаясь утешить друга, и вдруг увидел какой-то странный свет в его глазах. Я понял, что впервые сказал ему слово «люблю». А ведь я и правда любил его, как самого настоящего и верного друга. Я притянул его за плечи к себе и нежно поцеловал в губы Вообще-то, после того самого первого раза, в губы мы с майором практически никогда больше не целовались, а тут все вышло как-то само собой — уж очень мне хотелось его утешить. А он вдруг приподнялся с дивана, обнимая меня за талию, расстегивая своими руками мою ширинку и, как-то странно всхлипнув, прильнул к моему спокойному, не ожидавшему такого нападения члену своими губами. Он целовал меня с какой-то особенной тоской и нежностью, и я, конечно же, ответил ему тем же.
Мы обнимались и целовали друг у друга члены в каком-то странном упоении. И вдруг я почувствовал, что у Вадима его член набух и поднялся — это было такой редкостью в наших отношениях, что я изумился и порадовался за друга.
— Я хочу тебя, — шепнул мне он, и я с готовностью подставил ему свое очко. Нежно поглаживая меня за яйца, Вадим сначала потерся о мою задницу членом, а потом вдруг, резким движением разодрав в стороны руками обе мои ягодицы, втиснул свой наконец-то вставший и окрепший член в мое анальное отверстие. Как и всегда в первый момент, резкая боль пронзила все мое существо, но мне хотелось доставить Вадиму приятное и я поддался назад, как бы еще сильнее, до самого конца насаживаясь на его орган, я хотел, чтобы он почувствовал, как он надевает меня на себя, как он натягивает мою узкую плотную кишку на свой проснувшийся после долгой спячки член — и он, благодарно застонав и не выдержав напряжения, дернулся и почти мгновенно кончил в меня.
— Прости, Тимоша, — бормотал он, — прости, что не сдержался, я так хотел сделать тебе приятно, а вот видишь, ты такой сладкий, что я не мог больше.
Он повалился мне на спину и еще какое-то время оставался во мне, и я чувствовал на себе тяжесть его тела, всей спиной ощущал огромную мягкую выпуклость его живота, а в моей кишке все еще чувствовал сокращения и подергивания его быстро сникавшего достоинства.
— Тимоша, — шептал он, — Тимоша, мальчик мой. Мне кажется что я тоже люблю тебя.
Мне стало больно — ведь сейчас я должен был уйти от этого него и через некоторое время произносить все те же слова и так же нежно ворковать с каким-то чужим, совсем посторонним мне человеком — и все только потому, что так надо, что мы с майором оказались в западне. Впрочем — это было уже лирикой, а нам, военным мужикам, не до нее — я резко стряхнул с себя майора и, не сказав ни слова, только нежно прикоснувшись рукой к его плечу, ушел мыться. Когда я вернулся, майор был уже одет и спокоен.
— Ну, в добрый час, Тимоша, — сказал он, и я, напутствуемый таким образом, отправился навстречу своей судьбе.
Кевин уже ждал меня в кафе. Когда я появился — он сразу приветливо махнул мне рукой, и я присел за его столик.
— А ты хорошо выглядишь, — улыбнулся он, одобрительно оглядывая меня в том самом наряде, который он мне подарил в нашу первую встречу.
Надо сказать, что я расстарался и купил-таки себе подходящие к брюкам ботинки, и чувствовал себя этаким роскошным парнем, вот только слегка не хватало волос на голове — все таки армейский парикмахер — это вам не стилист из салона.
Кевин тоже выглядел неплохо, а точнее — он выглядел шикарно, я просто не мог себе представить нечто более элегантное, чем его роскошный двубортный костюм, белая отутюженная рубашка, красный с синим мелким орнаментом галстук — все было очевидно дорогое и очень качественное, а сидело на нем так, словно он только что вышел с показа мод. Ну и конечно — запах. У него был какой-то неведомый мне запах одеколона, который сводил меня с ума.
— Какой у тебя одеколон? — не сдержавшись, спросил я, чем, видимо, доставил ему огромное удовольствие.
— Скажи, тебе действительно нравится мой запах?
Я утвердительно кивнул.
— Отлично, я тебе подарю такой же — он называется Фаренгейт. Слушай, кстати, тебе очень хочется тут сидеть?
Вот глупость — с какой это стати мне тут сидеть, мне ведь надо его разговорить и записать все это на миниатюрную пленку, вмонтированную в зажигалку, не буду же я делать это тут, в таком шуме.
— Ну что ты, Кевин, — негромко ответил я, — мне намного приятнее быть с тобой наедине.
Я почувствовал, что он даже обрадовался, что можно сразу встать и уйти — мы так и сделали.
Едва мы вошли к нему в квартиру, и Кевин закрыл за собой дверь, он сказал:
— Послушай, малыш, я очень ждал тебя, и мне хочется, чтобы этот вечер был для нас особенным. Ты ведь не торопишься?
Я отрицательно помотал головой. Одновременно я нажал на кнопочку зажигалки и тем самым начал запись нашей беседы.
Кевин провел меня в гостиную — в этот раз она была прибрана более аккуратно, чем в прошлый раз, отчего выглядела значительно уютней. Стол был уже накрыт, Кевин подошел к нему и зажег две свечи.
Я уселся в кресло, стоявшее тут же, и ждал, что будет дальше. Кевин вытащил из шкафа какую-то огромную коробку.
— Это тебе, малыш, — сказал он и протянул эту коробку мне. Там были ботинки моего размера — роскошные дорогие ботинки, какие я ни за что не купил бы себе сам, думаю, они стоили не меньше пятисот долларов. Там же лежал флакончик одеколона Фаренгейт и сверху всего этого великолепия блестело еще что-то, прямоугольное, по виду напоминавшее золото.
— Что это? — спросил я, беря в руки эту металлическую вещицу.
— Тимоша, — мягко картавя сказал Кевин, — эта вещь мне очень дорога, это наша семейная реликвия. Этот золотой портсигар был подарен принцем Англии еще моему прадеду более века тому назад — и с тех пор переходит от одного мужчины другому в нашей семье. Сыновней у меня нет, а ты единственный человек, к которому за все годы моей жизни я потянулся всей душой. Я бы хотел, чтобы ты взял этот портсигар и сохранил его очень бережно, так, как хранил его до сегодняшнего дня я сам.
Я застыл с портсигаром в руках. Я понятия не имел, сколько он может стоить, но догадывался, что цена у него должна быть баснословная. Я в жизни ни от кого не получал подарков, а тут сразу и так много! Кевин тронул меня до глубины души. Мне даже стыдно стало, что я приставлен к нему с каким-то специальным заданием. Этот человек, такой трогательный и добрый, достоин, наверное, более честных отношений. Но все равно моя сентиментальность — не повод, чтобы пожертвовать ради него своей жизнью. И я с улыбкой благодарности принял его дары.
— Кевин, — сказал я, старясь, чтобы мой голос как бы дрогнул от волнения, — Кевин — ты первый человек, который мне дарит подарки. За всю мою жизнь. Я никогда этого не забуду.