Резидент с поклоном удалился. Он знал, что сейчас здесь состоится вовсе непростой разговор но это его уже не касалось, все, что зависело в этом деле от него, он уже сделал. Во всяком случае, дублер полностью готов к новому контакту с академиком, а это было, по сути его единственной задачей.
М-6 вынуждена была пойти на такой шаг — ведь дискета, которую Кевин успел передать английскому правительству и которая содержала бесценную информацию, — эта дискета была закодирована, а шифр, по словам Кевина, академик обещал передать после того, как он получит миллион долларов по чеку, переданному ему английской королевой. Следовательно, надо было дождаться, когда академик снова выедет за рубеж на какой-нибудь семинар и сможет там обратиться в банк за деньгами. Вот тогда-то можно было бы получить ключ or формулы. Но когда это произойдет? Необходим был еще один контакт с академиком — понятное дело, что кроме Кевина он вряд ли стал бы с кем-то обсуждать эти вопросы. Поэтому дублеру предстояло в ближайшее время встретиться с академиком и продолжить обсуждение условий сделки. А кроме того руководство М-6 наделось, что увидев Кевина живым и невредимым, возможно, выйдет на связь и кто-то еще из лиц, о которых они не осведомлены и кто тоже был замешан во всей этой истории. Одним словом — миссия у дублера была и сложная, и рискованная, но в М-6 были уверены, что он безусловно справится с порученным заданием, ведь это был лучший агент английской разведки, человек безусловно опытный и крайне осторожный.
Все было бы ничего, если бы не одно печальное обстоятельство: только сегодня утром резидент в Москве получил сообщение из Центра, что в Париже наконец-то обнаружен тот самый русский солдатик, который присутствовал в квартире Кевина в момент убийства.
В принципе за его передвижениями по Европе разведка пристально следила с помощью радиомаяка, находящегося в корпусе мобильного телефона Кевина. Удивительно — но парнишка словно бы не расставался с этой игрушкой. Никто не понимал, почему он таскает повсюду за собой этот телефон, ведь он был не заряжен, воспользоваться им уже не представлялось возможным. Но факт оставался фактом — телефон постоянно был с солдатиком, и когда стало ясно, что он определенно остановился в Париже, туда вылетела специальная группа захвата в составе 7 человек. Они обнаружили парня, спокойно прогуливающегося по одной из парижских улочек, сели ему на хвост, но он, повинуясь какому-то удивительному чутью, обнаружил слежку, попытался уйти от хвоста, причем действия его были на удивление всем крайне решительными и резкими — и в итоге он смог уйти от преследования, спрыгнув прямо с едущего по мосту грузовика в мутные воды Сены. Что случилось дальше — никто не знает. Радиомаячок исправно подавал сигналы теперь из одной и той же точки, а именно — со дна реки. И было не ясно — то ли парень утонул, то ли просто избавился от телефонного аппарата Во всяком случае, если тело не всплывет в ближайшие дни, а резидент чувствовал, что никакое тело не всплывет — значит, этого солдатика они потеряли навсегда, никаких новых данных, которые помогли бы его разыскать, получить не удалось.
Резидент не понимал, как мог этот паренек из русской глухой деревни — а биографию Тимофея уже хорошо изучили с помощью досье, предоставленного русскими коллегами по просьбе посла — как он мог так быстро и без промедления буквально за считанные сутки перебраться из Москвы в Париж, притом очевидно, что у него не было никаких документов, и как ему, неопытному мальчишке, удалось уйти от хорошо обученных и прошедших специальную подготовку агентов М-6. Да, видно, это был крепкий орешек. И ничего не поделаешь — теперь он потерян скорее всего навсегда.
Резидент вздохнул — у него не было полной уверенности, но интуиция подсказывала ему, что, возможно, у этого парня есть какая-то информация, которая может быть принципиально важной для раскрытия секрета переданной им русским академиком формулы. Он не знал — откуда взялось это предчувствие, но был уверен, что не ошибается. Однако начальству он не спешил сообщить об этих своих подозрениях. Проблем хватало и так.
Во всяком случае будущая неделя могла оказаться решающей для всей этой и так уже затянувшейся истории. Возможно, что встреча дублера Кевина и академика Конягина может состояться через два дня — на очередной пресс-конференции, устраиваемой руководителями его научно-исследовательского центра. К этому стоило подготовиться как можно тщательнее.
У полковника было отвратительное настроение Он, конечно, был по-прежнему уверен в себе и в силе своих покровителей, и, к счастью, он все-таки вовремя успел подать рапорт в вышестоящие инстанции о том, что в вверенном ему подразделении обнаружен факт дезертирства. Но буквально через несколько минут после того, как рапорт был направлен с нарочным в Генштаб и в военную прокуратуру, раздался звонок с проходной, там на прием к полковнику просились незваные гости — сотрудники российских спецслужб.
Полковника просто прошиб холодный пот, когда они заявили, что хотели бы побеседовать с рядовым Тимофеем Истоминым.
Полковник, не сообщая им о том, что рядовой дезертировал, попытался выяснить причину такого странного интереса, и ему было сказано, что по поводу Тимофея поступил запрос от посла одной из западных держав — якобы он был замечен в излишнем любопытстве к зданию дипломатического дома, где проживали сотрудники посольства и подозревается в поджоге.
Сердце полковника стучало с таким грохотом, что он был уверен — этот нервно пульсирующий ритм слышат даже его посетители. Он не знал, что точно им было известно еще — знали ли они что-то о реальной миссии Тимофея, знали ли они о роли его, полковника, во всей этой истории, а вдруг они уже получили пленку с записью их беседы и теперь просто берут его на «понт», разыгрывая глупый фарс с каким-то запросом от посла. Времени на раздумья у него не было. Не было даже лишней секунды — так как любая задержка в ответе могла быть истолкована против него. И полковник, плюнув на все, успев лишь подумать, что если его попытаются арестовать прямо сейчас, он успеет выпустить пулю себе в висок, спокойным голосом сообщил, что рядовой Тимофей Истомин не явился сегодня на утреннюю поверку и был объявлен дезертиром, о чем командованию направлен соответствующий рапорт.
Как ни странно, гости удовольствовались этим ответом, позадавали еще какие-то ничего не значащие вопросы о Тимофее, о его поведении, о его контактах, понятное дело, что полковник отвечал коротко, не конкретно — да и откуда он, полковник, может быть хорошо осведомлен о контактах какого-то там рядового. Таких в его подчинении — слава богу не одна сотня человек.
Беседа с сотрудниками спецслужб быстро была исчерпана Они, поблагодарив за информацию и пожелав успеха в поимке дезертира, отбыли восвояси. А полковник заперся в своем кабинете и в течение часа никого не впускал и не отвечал на телефонные звонки.
Он сидел в одном из стоявших в его кабинете кожаных кресел, тупо глядя в окно, и рассасывал лежащую под языком отвратительного вкуса таблетку валидола. Он чувствовал, что гроза, как ни странно, прошла стороной. Он все успел во время — он вовремя подал рапорт. Он правильно ответил на вопросы, и вот теперь надо бы забыть обо всей этой истории, и он бы забыл о ней, но пленка, проклятая пленка с записью его разговора с Тимофеем, не давала спокойно спать.
Ах, это маленький, мерзкий гаденыш, этот гнойный пидор, как он сумел его подловить! И конечно же — его направляла рука более опытного товарища. Майор… Тут полковник вспомнил, что ему предстоит серьезный разговор с майором. Надо же-пригрел у себя на груди такую погань, столько лет покрывал этого вонючего гомика, да если бы не полковник, этот ублюдок давно бы уже вылетел из армии и в лучшем случае сторожил бы по ночам какой-нибудь гаражный кооператив, тварь паскудная. А он решил копать под него, под полковника, под своего благодетеля. Нет, Волчара прав — эту гадину надо раздавить. Полковник попытался представить, что будет, если вдруг обнаружится где-нибудь труп майора. Ну хорошо — а почему это, собственно, надо связывать с событиями в части? Мог же какой-нибудь выблюдок встретить майора ночью в темном переулке и просто из садистских побуждений всадить ему нож в живот? Конечно мог, таких случаев — по десять штук в неделю на всю Москву. Почему же это не может случиться с майором? Его даже и машина может сбить. И никакого отношения к части это иметь не будет. Нет. Нож все таки лучше, — решил полковник. Нож — это дворовый бандит, хулиган. Никакого отношения к армии. А они, конечно же, устроят ему пышные похороны, настоящую панихиду, вся часть будет скорбеть по безвременно ушедшему товарищу. Вот только пленка — а если она хранится у майора дома? Ну что ж — и это надо предусмотреть.
Постепенно полковник успокоился, сердце забилось в обычном ритме. И он решил, что правильно будет сейчас вызвать майора и по-дружески, обеспокоено и с тревогой, поговорить с ним о судьбе этого мальчишки, этого, как его там, Тимофея.
Майор стоял в тамбуре вагона холодной электрички и невидящим взглядом смотрел сквозь мутное стекло. Он думал о Тимофее. Невероятная тревога за этого парня просто сжигала его сердце. Никогда прежде он не испытывал такой боли и такой тоски. Никто и никогда не был ему там близок и дорог, как этот парнишка.
За прожитые практически вместе месяцы Тима стал ему всем — и сыном, и братом, и женой. В памяти майора мелькали самые дорогие, самые теплые воспоминания об их совместной жизни. Вот вспомнилось, как он привел его к себе в первый раз — голодного напуганного мальчишку, потом — как Тимка не предал его, как заботливо к нему относился, как ревновал к любому, кто к нему приближался. Никто никогда не относился к майору с такой теплотой. И все это потерять! Ну почему ему майору. Была уготована такая жестока судьба. И почему именно этот парнишка, такой светлый и чистый. Почему именно он должен был попасться в жернова адской машины, почему именно он стал инструментом полковничьих интриг. Майору вспомнился внезапно холодный голос своего начальника.
Сегодня утром полковник вызвал его к себе и начал расспрашивать о Тимоше — мол куда делся. Что да как? Не оставлял ли каких записок? Майор, конечно, хорошо понимал, чем вызван такой интерес — он знал, что полковник уже получил пленочку с интересной записью, отправленную ему Володей. И ему было приятно видеть, как этот надменный подонок пытается скрыть свою нервозность, прикрываясь маской беспокойства о судьбе солдатика. Что-то, правда, было в вопросах полковника странное, что-то, что настораживало майора. Сейчас он пытался понять — что же именно. Какая-то была в этом разговоре подоплека. Какая-то чувствовалась тайная угроза… Да, правильно, именно — угроза. Майор обрадовался, что он так быстро определил нужное ему слово. Конечно, полковник подозревает, что Тимофей делился с майором тем, что знал — и, следовательно, майор тоже знает много больше, чем это могло бы устраивать полковника. Вот оно что! Значит, и он, майор, теперь в опасности?
Получается так. И майор внезапно испытал острый страх смерти. Даже не столько смерти, сколько — боли. Он знал, что, попадись он в руки уголовных дружков полковника, его могут и пытать, и издеваться над ним по-всякому, как издевались деды еще при Буряке над рядовыми. Он слишком стар для этого, слишком стар для боли… Майор вдруг испугался, что может выдать Тимошу. И потом вдруг немедленно устыдился своих мыслей. Да какого чёрта — полковник не посмеет, не решится на это. Ведь если его, майора, убьют, то может подняться страшный шум, разбирательство. Тут можно и погоны потерять. Нет, полковник побоится.
Несколько успокоенный такой мыслью, но все же решивший в ближайшее же воскресенье все обсудить с Володькой, полковник вышел на перрон пригородной платформы. До дома было уже рукой подать — минут десять пешочком по осенней мостовой. Можно конечно и автобуса подождать — но это значит стоять тут на остановке минут тридцать Нет, лучше прогуляться, заодно и воздухом подышать, и выкинуть всякую дурь из головы.
Майор, грузно ступая, широким солдатским шагом шел по темным переулкам к дому. Ему нравилось, как хрустит под подошвой сухая листва, как свежестью омывает лицо острый осенний ветер. Он не заметил фигуры, притаившейся за углом И когда острый нож резким ударом проткнул его живот — он даже удивился — что это, и, уже падая, в последний раз увидел над собой опрокидывающееся, все в звездах, ночное небо и, внезапно поняв, что все — это конец, успел все же прошептать: «Тимоша…»
Обсохнув на берегу Сены Тимофей уже принял решение. Во-первых, он решил не прощаться с Элен, он не был уверен, что его снова не выследят где-нибудь те, кто его преследовал, и не хотел подставлять ее под удар. Кроме того, вспоминая, с какого же момента его «вели», он решил, что это произошло уже после того, как он посетил сборный пункт французского легиона. И если еще час назад до начала этой погони он не был уверен в своем решении стать наемником, то теперь понимал, что это, видимо, лучшее место, где можно переждать, пока все разыгравшиеся вокруг него события успокоятся и превратятся в прошлое. А Элен он напишет. И если получится — увидит ее во время какой-нибудь увольнительной в город Тимофей поймал себя на мысли, что он рассуждает о французском легионе с точки зрения своей привычной армейской жизни. Ну что ж, по крайней мере в России он видал уже всякое и вряд ли может быть что-нибудь хуже, чем то, что он уже прошел.
В тот же день он был принят на испытательный срок в иностранный легион, его снова коротко постригли, у него отобрали всю его одежду и имеющиеся при нем деньги, упаковав это в целлофановые пакеты, тщательно все при нем опечатав и составив опись. Принимающие вещи служащий крайне удивился, разглядывая дорогой золотой портсигар, который лежал в заднем кармане брюк Тимофея.
— О, месье, это очень дорогая вещь! — с уважением сказал он.
Тимофей снисходительно кивнул головой, поняв смысл сказанного, но ничего не ответил.
Также удивление у служащего вызвала и сумма имевшихся при себе наличных денег у Тимофея — почти восемь тысяч долларов.
— Вы богатый человек. Что вы ищите здесь? — спросил он Тимофея, имея в виду, что в легион обычно записываются те, кому не на что жить.
Тимофей и в этот раз помолчал, показывая знаками, что он не понимает по-французски.
Служащий перестал задавать ему вопросы, оформил все необходимые документы, заверил жестами и словами, что все будет в полной сохранности, и Тимофей пошел дальше по всем предусмотренным порядком зачисления в легион этапам.
Сначала почти неделю он и еще ряд новобранцев жили в палаточном лагере — проходили медосмотр, бесконечные собеседования, днем качались на различных тренажерах, и время от времени им устраивались проверки на физическую выносливость. Тимофей с удовольствием отмечал, что он сильнее и выносливее многих. Все немалые физические нагрузки, которые предстояло тут пройти, давались ему легко и без напряжения, тогда как иные полудохлые претенденты скисали после первого же тренировочного марш-броска. Да, закалка русской армии не пошла даром. Единственную сложность для Тимофея представляли собеседования. Ему с трудом удалось ответить на вопрос — каким же образом он без документов сумел пробраться во Францию. Он описал честно и без прикрас весь свой путь из Москвы через Польшу и Германию, рассказал все, как было, за исключением негра из 143 номера. Его слушали внимательно и потом не беспокоили почти неделю, за это время многие из тех, кто пришел одновременно с ним, были или уже приняты или уже изгнаны из Легиона, а по его кандидатуре решение все не принималось. Он начинал нервничать, он страшился того момента, когда ему вдруг объявят, что он не подходит.
Тимофей не мог и предположить, что его судьба решалась на самом высоком уровне. Руководству легиона было доложено о его кандидатуре напрямую. Французы были поражены его уникальными физическими данными, его выносливостью, а кроме того, весь опыт его перехода границ без документов свидетельствовал о настоящем авантюристическом складе характера этого парня. После долгих колебаний и обсуждений было решено все же взять его, но готовить по специальной программе, из него хотели сделать супермашину, настоящего убийцу, не знающего страха и жалости. Человек без биографии, без родных и близких — такой как этот славянин — подходил идеально.
И через несколько дней Тимофею была объявлена его судьба — он зачислялся в легион, его направляли в один из лагерей недалеко от Парижа для прохождения подготовки, кроме того отныне он именовался Лео Стенли и навсегда забывал о том, кто такой Тимофей Истомин, а также подписывал с Легионом пятилетний контракт, по истечении которого, если он, конечно, останется к тому времени жив, он получал гражданство Франции, легальные документы и право жить дальше как ему заблагорассудится.
О большем Тимофей не мог и мечтать, и он окунулся в учебную жизнь лагеря с таким энтузиазмом, что поражал даже видавших виды инструкторов.
Больше всего Лео поражала атмосфера в этом учебном лагере. Строгая дисциплина, никакой дедовщины, продуманный и дозированный комфорт — все это делало жизнь в легионе просто райским наслаждением по сравнению с тем, что видел Лео в России. После обязательных тренировок было достаточно времени, чтобы заняться так называемой самоподготовкой, можно было просто покурить на скамеечке на территории лагеря, можно было позвонить домой, можно было посмотреть телевизор или потолкаться в местном баре. В город молодых легионеров до конца учебы на выпускали.
Легионеры мало дружили между собой, и хотя были группировки по национальностям, но они не перерастали в отношения армейских землячеств. Скачала Лео не понимал причины такой сдержанности людей одной национальности по отношению друг к другу, а потом понял, что у каждого из пришедших была своя непростая и порой с довольно-таки темными пятками биография А поскольку попадая в легион человек просто отказывался от всякого прошлого, то любая нечаянная встреча с каким-то земляком, который мог что-то знать о тебе том, из прошлой жизни, была крайне нежелательной. Поэтому группировались в основном не столько по национальностям, сколько по цвету кожи. Скажем, одним телефоном могли пользоваться только белые всех национальностей, а другим — только цветные. Нет, можно было, конечно, подойти и не к своему аппарату — никто бы за это не убил, но все соблюдали эти как бы неписаные правила Кроме того из имеющихся двух телевизоров один тоже принадлежал белым, а другой цветным И это не было расизмом — просто белые как правило предпочитали смотреть боевики и детективы, а цветные обождали спортивные соревнования, футбол, бейсбол и так далее.
Кормили в легионе всех на убой, но все-таки по вечерам ребята любили посидеть в местном кафе. Особенный кайф доставляло то, что цены в этом кафе были в 3–4 раза ниже, чем в городе. Поэтому даже когда срок учебы заканчивался и можно было уже в увольнение выходить в город — многие предпочитали оставаться на территории лагеря — это было дешевле.
Удивляло Лео и другое — как ни странно, но сексуальные отношения между мужчинами тут не существовали. То есть может быть где и были голубые, но как-то это не обсуждалось, не афишировалось и он по крайней мере ни одного такого парня в своем окружении не знал.
С языками общения дело обстояло легко. Официальным и обязательным для всех был французский, и его Лео усвоил быстро и без проблем в течение месяца. Вторым, тоже обязательным, был английский. Но за полгода, проведенных в «учебке», он научился понимать не только по английски, но еще и по немецки и даже немного по — испански. Он, как губка, впитывал в себя все, что только было можно, банковский счет его ежемесячно пополнялся деньгами, которые он не тратил, и Лео чувствовал, что начинает приобретать некоторую устойчивую почву под ногами.
И вот полгода учебы подошли к концу. За это время из просто выносливого и сильного парня он превратился в настоящего атлета, с огромными бицепсами, владеющего всеми приемами рукопашного боя, легко справляющимся с любыми видами стрелкового оружия, прекрасно знающим современную боевую технику. И самое главное — в результате многочисленных тренировочных боев его болевой порог снизился настолько, что позволял ему выдерживать любые самые нечеловеческие нагрузки.
Начальство, внимательно следившее за его успехами, в принципе было довольно. Все понимали, что он отличался от рядовых легионеров своими физическими данными. Подходило время использовать это на практике.
Однако прежде, чем Лео попал впервые в настоящие боевые условия, он был переброшен в другой гарнизон, где ему и предстояло служить. Ставший уже настоящим легионером, получив небольшую прибавку к жалованью и право еженедельного выхода в город, Лео в первый же свой свободный день решил навестить Элен.
Все эти тяжелые месяцы он думал о ней неотрывно. Он все время повторял ее имя, мечтал снова качать ее на своих могучих руках, хотел увидеть в ее глазах изумление, когда она посмотрит на него — такого накаченного молодчика. Он конечно же понимал, что Элен — часть его прошлого, что по идее, если уж быть до конца образцовым легионером, он обязан отказаться от встреч с ней. А с другой стороны — кто она ему? Она не мать, не сестра, не жена. Может быть, он встретил ее только сегодня? Да и кто узнает о ней?
И Лео после долгих сомнений решился — едва добравшись до Парижа, он прямиком направился на Елисейские поля, туда, где впервые на мостовой увидел ее в сиреневых чулочках и огромных тяжелых ботинках, рисующую что-то на мольберте.
Лео шел по парижскому бульвару, с удивлением понимая, что вот теперь он вернулся сюда уже не беглым солдатом, уже не запуганным дезертиром, а нормальным воином, с полным основанием он оставлял сейчас следы своих ботинок на асфальте парижских улиц — он, защитник Франции, солдат иностранного легиона, таинственный и загадочный человек без национальности и прошлого, могучий Лео Стенли.
Элен он увидел издалека — она сидела все на том же месте, размазывая кистью краски по мольберту. Правда, одета она была по-другому, по-весеннему. На ней была какая-то голубая прозрачная блузка с длинными пышными рукавами и белые, в розовый цветочек, лосины. А на ногах красовались легкие без каблука сандалии. Блузка раздувалась весенним ветром и казалось, что сейчас она превратится в парус, и следующий порыв ветра унесет этот парус вместе с его хозяйкой куда-нибудь далеко-далеко.
Лео медленно приближался к ней, не зная с каких слов ему начать их беседу. Он встал рядом с ней, немного с боку, как бы заглядывая в ее мольберт.
— Мадмуазель хочет быть художником? — спросил он ее.
Она, не поворачиваясь, дерзко ответила: