Свет, который в дневное время щедрым потоком лился из сада через распахнутые двери, едва достигал дальних уголков комнаты. Сейчас он исходил от старомодной масляной лампы, стоявшей среди тарелок с остатками ужина, и когда я проходила мимо нее, направляясь к постели, моя тень угрожающе бросилась вперед и заколыхалась по ступенькам помоста, тем самым наложив еще один темный слой на царивший в этой части помещения гротескный полумрак.
А это действительно был какой-то гротеск. Я, конечно, допускала, что обнаружу свою бабку в образе, существенно отличном от далеких детских воспоминаний, однако никак не могла предположить, что контраст окажется столь разительным. Как я уже сказала Лесману, у меня сохранились лишь самые смутные воспоминания об этой высокой женщине с горбатым носом, седеющими волосами " хлопающими черными глазами, которая постоянно отчаянно спорила с моим отцом, изводила своими рассуждениями на предмет сада и огорода мою мать и имела привычку то одарять нас с Чарльзом неожиданными и диковинными подарками, а то совершенно не замечать нашего присутствия.
Даже будь она сейчас одета как пятнадцать лет назад, я и тогда едва ли узнала бы ее. Лесман предупредил меня, что она сильно похудела, можно сказать даже усохла, и это была правда. И хотя я полагала, что в любом случае узнаю этот выдающийся нос и черные глаза, пронзительно взиравшие на меня из полумрака тяжелых занавесок, ничто - даже его предупреждение - не могло подготовить меня к столь диковинному и совершенно незнакомому образу, который являла собой эта фигура, восседавшая в постели наподобие Будды, завернутая словно кокон в разноцветные шелка и делавшая мне широкой бледной ладонью знак: "Подойди ближе". Если бы я не знала, кто передо мной, то подумала бы, что вижу фантастически разодетого жителя Востока.
На бабке было некое подобие ночной рубашки из натурального шелка, поверх которой был надет пурпурный бархатный жакет с золотой отделкой, а сверху еще накинута огромных размеров кашемировая шаль. Все это убранство, даже несмотря на то что сшито оно было из мягких, роскошных тканей, несло на себе явный отпечаток мужского наряда.
Кожа на лице бабки имела бледный, болезненный оттенок, бескровные губы ввалились, но черные глаза и хорошо очерченные брови оживляли ее овальное полноватое лицо и отнюдь не подчеркивали внешних признаков старческого увядания. Пудра была нанесена небрежно и весьма щедро - частички ее даже упали на багровый бархат жакета.
Над этим странным двуполым лицом возвышался белый тюрбан, который, чуть съехав набок, обнажил под собой то, что я, на мгновение ужаснувшись, приняла за голый череп, но затем, приглядевшись, поняла, что бабка лишь наголо обрила голову. В сущности, если она постоянно носила такой тюрбан, это могло бы показаться вполне естественным, и все же подобная деталь привносила завершающий мазок в общую картину противоестественности и гротеска.
Впрочем, была в этом облике одна мелочь, по которой я всегда смогла бы безошибочно узнать свою бабку, - перстень на левой руке, такой же яркий и массивный, как и тот, который сохранился в моих детских воспоминаниях. Помнила я и то сильное впечатление, которое производили на нас с Чарльзом комментарии матери и отца по поводу этого украшения. Это был бирманский рубин размером с ноготь большого пальца, ограненный в виде кабошона и даже в те далекие времена стоивший огромных денег. Камень являлся подарком одного багдадского князька, и бабка постоянно носила его на своей крупной, ловкой, почти мужской руке. Дышала она сейчас чуть с присвистом, маня меня подойти поближе, и рубин ярко вспыхивал в свете лампы.
Я не была уверена, ждет ли она от меня поцелуя. Сама по себе подобная идея показалась мне отталкивающей, однако рука, вновь блеснув камнем, указала мне на стоявший в ногах кровати стул, что было воспринято мною с тайной благодарностью.
- Здравствуйте, бабушка Хэрриет.
- Ну, Кристи?.. - Голос ее скорее походил на шепот и в нем чувствовалось напряжение астматического дыхания, хотя черные глаза сохраняли свою живость и сейчас глядели на меня с явным любопытством. - Сядь и дай мне рассмотреть тебя. Гм-м, да... Ты всегда была маленькой милашкой, а сейчас и вовсе красавицей стала. Замуж не вышла?
- Нет.
- Что ж, самая пора.
- Побойтесь Бога, бабушка, мне же только двадцать два года.
- Только-то? Да, забываешь... Джон говорит, что я постоянно все забываю. Даже тебя вот забыла - он сказал тебе об этом?
- Он сказал, что подобное вполне возможно.
- Он уж скажет. Постоянно намекает, что я дряхлею, из ума выживаю. Она бросила взгляд в сторону Лесмана, который поднялся за мной по ступенькам и встал в ногах кровати. Он пристально и, как мне показалось, встревоженно всматривался в лицо старухи, пронзительный взгляд которой соскользнул на меня. - Впрочем, ничего удивительного в том, что я и впрямь забыла тебя. Сколько времени-то прошло, когда мы в последний раз виделись?
- Пятнадцать лет.
- Гм-м, да. Должно быть. А сейчас, когда я тебя увидела, поняла, что наверняка узнала бы. Ты похожа на отца. Как он?
- О, он прекрасно себя чувствует, спасибо.
- И, наверное, шлет мне свои сердечные приветствия?
Тон, которым она это произнесла, был довольно резким и одновременно игриво-провокационным.
Я продолжала спокойно разглядывать ее:
- Если бы он знал, что я окажусь здесь, то, несомненно, попросил бы передать вам привет.
- Гм-м! - Она резко села на постели, упершись спиной в груду подушек и поправив складки своего наряда характерным движением, похожим на то, как наседка усаживается на кладку с яйцами.
Я поймала себя на мысли о том, что односложность ответов не является в этом доме признаком дурного тона.
- А остальные как?
- Со всеми все в порядке. Им будет очень приятно узнать, что я наконец, смогла до вас добраться и обнаружила вас в добром здравии.
- Не сомневаюсь в этом. - Едва ли кто-то мог бы назвать старческим этот сухой шепот. - В общем, как ты бы выразилась, заботливое семейство Мэнселов, так? - И снова, когда я промолчала:
- Так, девушка?
Я тоже выпрямилась на своем крайне неудобном стуле:
- Я не знаю, бабушка, что вы хотите этим сказать. Если вы считаете, что нам раньше надо было приехать, то всегда можно было нас позвать, не правда ли? На деле же, и вам это прекрасно известно, вы всех нас посылали к черту всех и каждого в отдельности - и так дважды в год на протяжении этих пятнадцати лет. И, если мне позволительно будет это сказать, то и сегодня меня приняли здесь отнюдь не с распростертыми объятиями! Как бы то ни было, - коротко добавила я, - вы ведь тоже из семьи Мэнселов. И вы не можете сказать, что моя родня регулярно вам не писала, хотя бы для того, чтобы поблагодарить за очередное издание вашего завещания!
Черные глаза старухи заблестели:
- Мое завещание? Ха! Во оно что! Вы их, наверное, коллекционируете, да?
- Что ж, - ухмыльнулась я, - будет и у меня работа, коль скоро вы все еще живы. Хотя далековато пришлось добираться ради какой-то шестипенсовой марки... Так что, если хотите, можете прямо сейчас отдать мне свое очередное послание, чтобы я вас больше не беспокоила.
Мне не было видно выражение ее лица - только глаза, окутанные тенью от бровей и тюрбана, взиравшие на меня с подушек. При этом я перехватила взгляд Лесмана - слегка изумленный и, как мне показалось, несколько встревоженный.
Хэрриет неожиданно оживилась и затеребила пальцами края своего одеяния:
- Я согласилась бы лучше умереть здесь, чем трястись над тем, что всем им так дорого. Каждому из них.
- Послушайте... - начала было я, но тут же умолкла.
Чарльз намекал, что старуха любила вести себя вызывающе, и действительно у меня сложилось впечатление, что она пытается поддеть меня. И все же та бабка Хэрриет, которую я помнила, едва ли стала бы разговаривать со мной подобным образом, тем более с риском встретить отпор. Для молодого человека пятнадцать лет - целая жизнь, возможно, и для старика это не меньший срок, а потому я про себя решила, что мне следовало бы испытывать к ней не столько раздражение и чувство неловкости, сколько сострадание.
- Бабушка Хэрриет, - быстро проговорила я, - пожалуйста, не разговаривайте со мной таким тоном! Вы прекрасно знаете, что если бы вам чего-нибудь захотелось или что-то потребовалось, то все, что вам надо было сделать, это дать знать папе или дяде Чазу, в общем, любому из нас! Моя семья четыре года жила в Америке, вам известно и это, так что в некотором смысле именно с нами было трудновато связаться. Однако, вы всегда писали именно дяде Чазу и, насколько я могла понять с его слов, во всяком случае мне так показалось, вы неизменно и в достаточно ясной форме давали понять, что вам хотелось бы оставаться в стороне, жить по своим собственным канонам...
Я сделала широкий, неопределенный жест, словно охватывая им не только эту запущенную комнату, но и выходя за темные пределы спящего дворца.
- Не хуже вам известно и то, что если бы что-то случилось, например, если бы вы заболели и действительно захотели, чтобы к вам кто-то приехал, или вам потребовалась бы какая-то помощь...
Сидевшая в глубине темного угла на кровати старуха была настолько неподвижна, что я даже запнулась. Лампа горела неярко, но то ли по прихоти сквозняка, то ли из-за неровности фитиля пламя неожиданно взметнуло вверх свой язычок, и я увидела живое поблескивание ее глаз. Нет, о сострадании здесь не могло идти и речи. Инстинкт, предостерегавший меня от проявления сочувствия, оказался прав.
- Бабушка Хэрриет! - напрямую заговорила я. - Вы что, отчитываете меня? Вздумали подразнить, да? Но вы же сами прекрасно понимаете, что говорите ерунду!
- Гм-м, ерунду, да? Ты хочешь сказать, что у меня всегда были любящие родственники?
- О Боже, вы же знаете, что такое родственники, семья! Я отнюдь не считаю, что наша семья чем-то отличается от любой другой. И вам так же хорошо известно, что вы всегда могли откупиться от нас шестью пенсами на почтовую марку, да так, что только рот от изумления разинешь. Однако мы и в этом случае оставались вашей семьей!
- Джон, ты слышишь?
Вид у Лесмана, откровенно говоря, был явно смущенный. Он хотел было что-то сказать, но я опередила его:
- Все-то вы поняли, что я хотела сказать! А именно: если вам что-то понадобится или что-то случится, так вот - от Лондона до Бейрута всего шесть часов лета на самолете, и по истечении этого срока кто-нибудь из нас обязательно будет здесь, причем так быстро, что вы и понять-то не успеете, что мы вам стали нужны. Папа всегда говорит, что это и есть настоящая семья, а именно - взаимная подстраховка. И покуда вы живы и здоровы, все это происходит незаметно, само собой, но стоит чему-то случиться, и подключается вся семья. Посмотрите хотя бы на моего дядю Чаза, когда умер его кузен Генри! Папа говорит, что они не раздумывали ни секунды и отнеслись ко всему как к чему-то изначально решенному. Бог мой, я делаю все, что моей душе угодно, никто не может запретить мне ехать куда заблагорассудится, но я все время знаю, что, если возникнет хотя бы намек на опасность, я позвоню папе и он будет через несколько секунд рядом со мной! - Я посмотрела на Лесмана, чуть поколебалась и добавила: