- Прошу меня извинить. Выпейте вот.
Он подал мне стакан вина, и когда я принимала его, наши взгляды встретились, а руки на мгновение соприкоснулись. Его красновато-коричневая, моя - скорее бежеватая, но и ту и другую можно было отнести к числу рук, которые принято называть белыми. Наверное, девушку можно было в чем-то понять.
- Бедная Халида, - проговорила я, пригубляя вино. Это был тот же золотистый напиток, что и накануне. Потом быстро добавила:
- Несправедливо, что ей приходится так много работать. Она не обидится, если я ей что-нибудь предложу? Сегодня утром я не решилась, поскольку не знала...
- Обидится? - голос его прозвучал чуть резковато. - Араба нельзя обидеть деньгами.
- Весьма разумно, - заметила я, накладывая себе на тарелку кефту аппетитные мясные шарики, лежащие на горке риса. - Скажите, этот водопад, который я видела сегодня у истоков Нахр-эс-Салька, имеет какое-то отношение к тому культу Адониса, о котором вы мне рассказывали?
- Не совсем, хотя неподалеку отсюда есть местечко, которое считалось своего рода дополнением к храму Венеры в Афке. Чтобы увидеть его, надо подняться по склону... так? Впрочем, специально ради него туда ходить вряд ли имеет смысл...
Остаток ленча прошел вполне нормально; разговор к моему облегчению касался в основном нейтральных тем. Мне не хотелось слишком уж активно эксплуатировать свои способности к обману, да и недавняя беседа с Чарльзом была слишком свежа в памяти. Лучше избегать дальнейших дискуссий на семейные темы, и потому я не особенно настаивала на повторной встрече с Хэрриет. Мне показалось, что в этом наши с Лесманом интересы совпадают. Как только трапеза подошла к концу, он поднялся. Если я не возражаю?.. У него есть неотложные дела... Если я смогу извинить его?..
Разумеется, извинение было получено, пожалуй, даже слишком поспешно.
Я сказала, что посижу с книгой в саду - там так тепло и приятно-дремотно, - а заодно чуть покемарю. А можно мне будет потом немного побродить по дворцу? Нет, разумеется, в покои принца я и шагу не ступлю, а вот в другие места?.. Здесь так все интересно... увижу ли когда-нибудь еще что-либо подобное... ну конечно, мне и в голову не взбредет побеспокоить Хэрриет... да и вообще я не вижу никакой причины говорить ей об этом... Разговор завершился на общей ноте сдержанного облегчения. Когда он ушел, прихватив с собой поднос, я взяла с кресла у окна несколько подушек и вышла с ними в сад, где устроилась у края бассейна в тени тамариска.
Меня окутала тишина. Деревья стояли не шелохнувшись, вода походила на ровное, блестящее стекло, цветы от жары поникли. Рядом со мной на камне неподвижно спала ящерка, которая не шелохнулась, даже когда неподалеку опустилась перепелка, подняв трепещущими крыльями клубы пыли. Стоявший на разбитом мостике павлин нерешительно распустил свой нарядный хвост, хотя подруга не обращала на него ни малейшего внимания. В украшавших крытую галерею зарослях ярко-красных цветов заливалась птичка, и я сразу узнала в ней царя минувшей ночи - соловья. Мне показалось, что сейчас его голос звучал уже не так, как в минуты предвкушения надвигающейся грозы и света звезд. Затянули свои песни и вьюрки с дикими голубями, отчего соловей, издав какой-то похожий на зевок звук, решил ретироваться. Впрочем, я не упрекала его за это, поскольку тоже уснула.
Прошло, наверное, около часа, когда я открыла глаза, и мне показалось, что томительная жара заполнила все пространство вокруг. Не было слышно ни звука. Когда я поднималась с подушек, ящерка быстро скользнула в сторону и исчезла, хотя перепелка даже не шелохнулась, продолжая все так же прятать голову под крылом.
Я отправилась изучать дворец.
Едва ли целесообразно описывать в деталях все мои послеполуденные передвижения. Я всерьез не надеялась, что какая-то из наружных дверей будет открываться прямо на женскую половину, однако потерна располагалась определенно сзади, а поскольку территория гарема со всеми ее комнатами и громадным садом тянулась вдоль тыльной стороны дворца, мои поиски должны были, очевидно, начинаться именно здесь. Иными словами, потерна таилась где-то среди деревьев у юго-восточного угла строения.
Выглянув из окна своей спальни, я увидела верхушки деревьев, выступающих из-за угла. Их кроны достигали моего подоконника. В сущности, гарем возвышался над плато на один-два этажа, и потерна должна открываться в какой-нибудь коридор, проходивший под ним, или в основание лестничного пролета.
Поиски вдоль восточной крытой галереи и в глубине углового хаммама убедили меня в том, что там нет ни лестницы, ни двери, которая могла бы к ней вести, а потому спустя некоторое время я покинула гарем и решила обследовать вереницу грязных дворцовых построек.
Я убедилась в том, что на самом деле дворец оказался не таких необъятных размеров, как могло показаться вначале. И все же в нем обнаружилось столько потайных лесенок, узких темных коридоров, маленьких комнатенок, наугад выходящих одна в другую, многие из которых были наполовину погружены в темноту и завалены мусором и древним хламом, что вскоре я окончательно утратила всякое представление о направлении своих поисков и брела почти наугад. Всякий раз, проходя мимо окна, я выглядывала наружу, чтобы определить свое местонахождение, однако во многие комнаты свет проникал лишь через отверстие в потолке или узкие оконца, выходившие в коридор.
То там, то здесь попадались окна, из которых открывалась панорама окрестных мест; в одном из маленьких двориков располагалась открытая галерея, выходившая прямо на ущелье Адониса, откуда можно было полюбоваться чудесным видом маячивших в отдалении снежных вершин, и обрывавшаяся прямо в протекавшую внизу реку. Мне запомнилось одно окно на первом этаже, которое выходило на север, к деревне, и располагалось в конце темного коридора; однако оно было зарешечено и по бокам от него находились две тяжелые двери с встроенными в них решетками - я без труда догадалась, что за ними находились своеобразные тюремные камеры.
Проблуждав так почти два часа, перепачкав руки в саже, а туфли в пыли, я так и не приблизилась ни к той самой двери, которая могла служить потерной, ни к лестнице, которая могла бы привести меня к ней. По пути я, правда, неоднократно натыкалась на запертые двери. Наиболее подозрительной из них мне показалась та, которая находилась на восточной стороне майдана высокая дверь с зарешеченным вентиляционным отверстием. Однако когда я подошла к ней (в послеполуденное время вся жизнь во дворце, похоже, замирала) и бросила быстрый взгляд внутрь, то не увидела ничего, кроме одного-двух метров грубого булыжного покрытия, ведущего в темноту, но ни уровень его расположения, ни направление меня явно не устраивали. Притом ни малейшего намека на лестницу, да и заперта она была, похоже, основательно.
Разумеется, по пути мне попадалась масса лестниц, однако все они вели черт-те знает куда, чаще всего наугад перескакивали с одного уровня на другой, и я ни разу не наткнулась на то, что можно было с достаточным основанием назвать цокольным этажом или полуподвалом. Самый длинный лестничный проем насчитывал всего двенадцать ступеней и выходил на галерею, окружавшую нечто вроде гулкой палаты, размерами походившей на танцзал, с ласточкиными гнездами под крышей и незастекленными оконными арками, сквозь которые внутрь тянулись ветви, усеянные крупными красными цветами.
Вдоль галереи на уровне колена располагались оконные пролеты, которые освещали две длинные стороны палаты, причем один их ряд выходил на юг, а другой внутрь, пропуская свет в коридор, который без них пребывал бы в полной темноте. Через наружные арки в помещение прорывались пересекавшие его по диагонали полосы жаркого солнечного света, а вокруг них свисали вялые и неподвижные стебли красноватых цветов. Плеск воды, доносившийся сюда из ущелья, казался чем-то похожим на слабый шелест.
Без четверти пять я подошла к затененной внутренней стороне галереи и устало опустилась на широкий подоконник, чтобы немного передохнуть. Либо потерна была не чем иным, как плодом нашей фантазии, либо она находилась в недосягаемости от меня, скрытая за одной из запертых дверей. Мои поиски носили весьма поверхностный характер, однако дальше продолжать их я не решилась, поскольку весьма реалистически оценивала свои шансы на успех. Значит, придется Чарльзу карабкаться на стену. Впрочем (подумала я, раздраженно смахивая пыль с брюк), и поделом ему.
И все же в одном отношении мне определенно повезло: за все это время я не встретила ни единой живой души, хотя, проходя мимо многочисленных окон, старалась поддерживать у потенциального наблюдателя впечатление о праздности и бесцельности моих блужданий по дворцу. Несколько раз я задавалась вопросом, заперты ли сейчас собаки и достаточно ли для них того, что однажды они уже видели меня в обществе Лесмана, и потому ко мне можно проявлять максимум дружелюбия. Впрочем, особенно беспокоиться на этот счет не стоило ни одной собаки я так и не увидела. Если они и сейчас были заперты в маленьком дворике, то ничем не выдавали своего присутствия. Скорее всего их тоже сморил послеполуденный сон.
Из этого мирного состояния меня вывел звук двери, открываемой где-то подо мной, в дальнем конце коридора. Значит, сиеста окончилась, дворец пробуждается. Я решила вернуться к себе - на тот случай, если кому-то вздумается принести мне чаю.
Легкие шаги по каменному полу, проблеск багрового шелка. Халида остановилась в дверях, затем оглянулась, чтобы обменяться с кем-то парой слов - человек этот все еще находился в темноте. Изящные коричневые пальцы девушки вяло перебирали позолоченный поясок, украшавший талию. Она решила избавиться от своего рабочего наряда и сейчас облачилась в пурпур, с бледно-зеленой вышивкой, и позолоченные босоножки на высоких каблуках с носками, украшенными резным персидским узором. Птичка снова распустила свои перышки, краше, чем прежде.
В данном случае - определенно для мужчины, поскольку в ответ ей из комнаты послышался голос Лесмана, который также подошел к двери. На нем была длинная шелковая арабская рубаха, расстегнутая до пояса, ноги - босые. Вид у него был такой, словно он только что проснулся.
Время для каких-либо незамедлительных действий было явно упущено, и поэтому я стояла, не шелохнувшись.
Девушка сказала еще что-то, рассмеялась, потом он привлек ее к себе и, все так же пребывая в полудреме, что-то прошептал ей в волосы.
Я резко отпрянула от окна в надежде, что, увлеченные друг другом, они не поднимут глаз и не заметят меня. Но в этот самый момент послышался звук, ставший мне уже знакомым, но в сонном безмолвии дворца показавшийся почти оглушительным, буквально пригвоздивший меня к подоконнику. Это был звук колокольчика, донесшийся из дивана принца. И вслед за ним, естественно, оглушительный лай собак.
Я не знала, что за этим последует - возможно, какая-то реакция со стороны Халиды, подобная тому испугу, который она выказала прошлой ночью; и уж конечно поспешный отклик на этот надменный вызов. Однако ничего подобного не произошло. Оба подняли головы, но не сделали ни шага, взгляд у Халиды (как мне показалось) стал чуть удивленным, она вопросительно посмотрела на Лесмана. Он что-то коротко сказал, и она снова рассмеялась. Потом послышался перемежаемый смехом поток арабской речи уже с ее стороны - теперь и он рассмеялся. Собачий лай смолк, снова воцарилась тишина. Лесман легонько оттолкнул девушку, словно говоря жестом руки и кивком головы: "Лучше тебе идти", - и она, все так же смеясь, подняла руку, чтобы откинуть со лба спутанную прядь волос, поцеловала его и ушла, впрочем, особо не спеша.
Я не сделала даже попытки пошевельнуться и лишь глядела ей вслед. И впервые за все то время, что прошло после фантастического предложения Чарльза тайком проникнуть во дворец, я всем сердцем порадовалась этой идее. Сейчас мне просто не терпелось поскорее сообщить кузену об увиденном.
На пальце Халиды красовался рубиновый перстень Хэрриет.
В этом не было никаких сомнений. Когда она подняла руку, чтобы дотронуться до волос Лесмана, свет, исходивший из невидимого мне источника у него за спиной, скользнул по драгоценному камню. А она тем временем смеялась, слыша звон колокольчика, и ушла - явно не спеша.
Я смотрела ей вслед и кусала губы. Внезапно у меня перед глазами возникла картина прошлой ночи: освещенная лампой комната; старуха, закутанная в бесчисленные одежды и упрятанная под ворохами шерсти и шелка на стоящей в углу кровати; рядом с ней Халида, постоянно бросающая в ее сторону настороженные взгляды; и Лесман у меня за спиной...
Он вернулся в комнату и захлопнул дверь.
Я решила выждать минуты три, затем осторожно спустилась по лестнице и направилась к своему гарему.
***
Поначалу я думала, что и альтернативный план Чарльза - тот самый "киношный" - также обречен на провал. Последний час, разделявший светлое время суток и сумерки - между шестью и семью, я потратила на обследование крытой галереи, располагающейся к северу от озера. Все так же делая вид, будто меня интересует исключительно наружная панорама, я переходила от окна к окну, всматриваясь в перегораживавшие их решетки и оценивая состояние оконных переборок, в которых крепились прутья. Все они казались достаточно прочными - по крайней мере, для меня, - чтобы с ними можно было что-то сделать, а единственное незарешеченное окно закрывали тяжелые ставни. В ряде мест решетки были повреждены или погнуты либо их проржавевшие края выбивались из осыпавшейся кромки камня, однако зазор между прутьями нигде не превышал пятнадцати сантиметров и лишь выломав решетку минимум на пол-окна можно было протиснуться в помещение. Подобного пролома, естественно, нигде не было, и потому сквозь могучую железную преграду сейчас могло пролезть лишь существо, не превышавшее размерами кошку или маленькую и очень юркую собачонку.
"Если же такой пролом где-то и существовал, - с горечью подумала я, едва ли не ошеломленная своим обескураживающим открытием, - то его уже успели чем-нибудь надежно прикрыть". Похоже, наш с Чарльзом оптимизм оказался явно преувеличенным. В конце концов, место это довольно уединенное, а Хэрриет слывет в здешних краях богатой женщиной. Поэтому мне представлялось вполне логичным, что, даже несмотря на всю убогость внутреннего убранства, единственное наружное заграждение находилось во вполне исправном состоянии.
К своему стыду, я простояла минут пять, уставившись на зарешеченные окна и перебирая в мозгу возможные варианты дальнейших действий, когда меня наконец посетила мысль, прекрасная в своей простоте и разительная по силе не меньше, чем та, что таилась в свалившемся на голову Ньютона яблоке. На одном из окон решетки не было. На самом крайнем. Оно было закрыто ставнями.
А ставни, запиравшиеся изнутри, могут быть изнутри и открыты.
Я побежала вдоль галереи, высматривая в надвигающихся сумерках именно это окно.
На первый взгляд оно казалось зловеще неприступным. Прочные деревянные ставни с толстенными, походившими на заклепки гвоздями были плотно подогнаны друг к другу с обеих сторон, наподобие двухстворчатых дверей, поперек наглухо прибитая толстая планка, скорее даже доска, крепко сцепляла обе половины. Однако когда я внимательно оглядела их и даже поскребла ногтем, то обнаружила, что на самом деле это отнюдь не гвозди, а шурупы, по два с каждой стороны, с большими шляпками, и я принялась думать, как мне с ними справиться. Может, среди всего того хлама, который в изобилии валяется повсюду, отыщется нечто такое, что можно пустить в дело?
Долго искать не пришлось: большинство комнат пустовали, некоторые даже были открыты и двери на них либо вообще отсутствовали, либо были распахнуты настежь, однако в третьей от угла комнате - я запомнила ее, когда буквально пробивала себе путь в поисках потерны, - располагалось нечто вроде заброшенной лавки старьевщика.
Когда-то там находилась спальня, хотя по своим стандартам она могла бы подойти лишь для самого захудалого, четырехразрядного отеля: провалившаяся кровать, сломанный стол, каждый клочок пыльного пола завален ворохами совершенно бесполезных вещей.
Я продиралась между верблюжьим седлом, старой швейной машинкой, какими-то мечами, пока не оказалась у комода, на котором, как я запомнила, рядом со стопкой запылившихся книг лежал нож для разрезания бумаги.
Это был хороший, тяжелый нож, и со своей работой он должен был справиться просто прекрасно. Я поднесла его к двери, сдула пыль и обнаружила, что это даже не нож для бумаги, а самый настоящий кинжал, с изысканно инкрустированной рукояткой и изящным стальным лезвием. Затем я кинулась к закрытому окну. Первый шуруп успел основательно проржаветь и глубоко сидел в дереве, так что через несколько минут борьбы я оставила его в покое и перешла к следующему. Этот поначалу сопротивлялся, но затем пошел легче. Я передвинулась к другому концу доски - прибита она была наискось, так что на сей раз мне пришлось действовать, привстав на цыпочки. После некоторой натуги я одолела и эту пару: и здесь первый продвигался довольно медленно, тогда как второй вышел быстро.
Его я решила оставить на месте - до ухода Лесмана ставни открывать не следовало. Первый, ржавый шуруп проблемы не представлял: освободив противоположный конец доски, я смогла бы воспользоваться ею как рычагом, вырвав его, как говорится, с мясом.
Не опасалась я и того, что кто-то хватится кинжала, - я спрятала его под подушками кресла у окна в моей комнате. Затем прошла в хаммам, умылась и вернулась к себе, кстати, вовремя, поскольку в этот момент вошел Джасем. Он принес зажженную лампу, бутылку арака и записку от Лесмана, в которой тот сообщал, что ему придется отужинать с "леди Хэрриет", а мне еду принесут ровно в девять; затем, где-то около десяти, он заглянет ко мне, чтобы убедиться, что у меня есть все необходимое для сна.